Дикари Гора

— Значит, с практической точки зрения, они — рабы без хозяев, — заключила она.

— Возможно.

— И значит я, тоже, буду рабыней без хозяина, — сделала она вывод.

— С практической точки зрения, насколько я знаю, большую часть времени, Ваниямпи, принадлежат всему племени, а не конкретному человеку. Таким образом, их рабство есть нечто отдаленное и обезличенное. Принадлежность общности, конечно, может затенить рабство, но не отменить его.

— Это — наилучшая ситуация для раба, быть одному без владельца, — сказал она.

— Так ли? — переспросил я. — Одинокий и ненужный раб без хозяина.

— Когда я была пленена, я боялась, что меня сделают рабыней, истинной рабыней. Я боялась, что, мне придётся бежать в стойбище краснокожего хозяина, вспотевшей у взмыленного бока его кайилы, с верёвкой, завязанной на моей шее, что там одетая в рабские тряпки, я буду использоваться для грязной работы и удовольствий Господина. Я боялась, что меня унизят до состояния домашнего животного. Я боялся, что бисерный ошейник будет завязан на моём горле. Я боялась, что за малейшую провинность меня подвергнут жестокому наказанию веревкам и плетьми. А главным образом я боялась остаться в вигваме наедине со своим Господином, где я, по его знаку, должна буду служить ему глубоко, смиренно и долго, исполнять все его малейшие прихоти, что он сможет пожелать, с полной внимательностью и услужливостью рабыни. Вы можете вообразить себе мой ужас от простой мысли о том, чтобы оказаться так беспомощно принадлежащей мужчине, быть такой беспомощной в его власти, и стать беспомощным объектом его господства и владычества.

— Конечно.

— И вот теперь, — сказала она, — я могу радоваться, что буду избавлена от всего этого. Я поражена своей удаче. Насколько же глупы, оказались дикари, чтобы быть настолько снисходительными ко мне!

— Они не глупы, — заверил я пленницу.

— Я слышала, что они взяли в свои стойбища других женщин, — сказала она.

— Да.

— Но это не было сделано со мной.

— Нет.

— Они оставили меня.

— И почему же они так поступили? — поинтересовался я.

— Я не понимаю, — ответила она.

— Тебя нашли среди солдат, — напомнил я, и, отвернувшись от неё, запрыгнул в седло.

— Да, и что?

— Других девушек просто обратили в рабство, — пояснил я. — Им дарована честь, служить достойным владельцам.

— А я? — не понимала она.

— А Ты, будучи найденной с солдатами, и очевидно некая важная персона, была выбрана для наказания.

— Наказания? — Удивилась она.

— Да.

Насколько же краснокожие должны были ненавидеть солдат, и тех, кто пришёл с ними, чтобы настолько хитроумно и коварно отомстить, размышлял я.

— Но мне оказали уважение и предоставили честь, — сказала она, стоя на колени на земле, в ярме. — Меня решили послать жить с Ваниямпи!

— Это — твоё наказание.

Я тогда развернул кайилу, и оставил её в одиночестве.

18. Кувигнака, Слин, Жёлтые Ножи, Кайила

— Это, тот парень, о котором говорили Ваниямпи, — показал Грант. Я присоединился к остальным на гребне невысокого холма, на восточном краю бывшего поля боя. Ему было приблизительно двадцать лет. Он был раздет, и привязан к шесту в траве. Около него, в грунт было воткнуто копьё, обмотанное белой тканью. Оно отмечало место в траве, где он был привязан. Тогда я ещё не знал, значения этого копья, ни ткани на нём.

— Это тот самый парень, про которого Ты рассказывал? — спросил Грант.

— Да, — ответил я, гладя вниз на юношу. — Это — тот самый, что был с колонной наёмников.

Теперь он не был прикован цепью. Цепи с него сняли. Его обездвижили способом, наиболее распространённым в Прериях.

— Он — Пыльноногий, — предположил Грант.

— Я так не думаю, — усомнился я, и спросил. — Ты говоришь по-гореански?

Краснокожий открыл глаза, и сразу же закрыл их.

— Я говорил с ним на языках Пыльноногих, Кайила, и немного на языке Пересмешников, — сказал Грант. — Он не отвечает.

— Почему?

— Мы — белые, — объяснил торговец.

— Он не очень хорошо выглядит, — заметил я.

— Я не думаю, что он долго протянет, — предположил Грант. — Ваниямпи, исполняя приказ, давали ему немного воды или пищи.

Я кивнул. Насколько я помнил, они должны были поддерживать его, до тех пор, пока они не покинут это место, и оставить его здесь, в одиночестве умирать. Я осмотрелся с вершины холма. Я мог видеть как Ваниямпи, собирают и складывают обломки. Я мог видеть остатки фургонов, а также, и тот, позади которого я оставил девушку в ярме.

— Даже не думай вмешиваться, — предупредил мой товарищ.

Но я спешился, подошёл к своей грузовой кайиле и принёс кожаный бурдюк с водой. Он был ещё наполовину полон.

— О нём заботятся Ваниямпи, — напомнил Грант.

Я присел около парня, и мягко просунул одну руку ему под голову. Он открыл глаза, смотря на меня. Подозреваю, что ему потребовались некоторое время, чтобы сфокусировать взгляд.

— О нём заботятся Ваниямпи, — настойчиво повторил Грант.

— Мне не кажется, что они заботились достаточно хорошо.

— Не вмешивайся, — ещё раз предупредил торговец.

— У него явные симптомы обезвоживания, — сказал я.

Я видел подобное в Тахари, и на своём собственном опыте, представлял какие страдания, сопровождаю этот вид пытки.

— Не делай этого, — попросил Грант.

Осторожно, зажав бурдюк под мышкой, и придерживая рукой, я поднёс его ко рту юноши. Жидкость булькала под кожей.

Парень набрал немного воды в рот, и я убрал бурдюк. Он посмотрел на меня, и внезапно, с ненавистью, повернул голову в сторону и выплюнул воду в траву. За тем он снова откинулся на спину, в прежнее положение, и закрыл глаза. Я встал.

— Оставь его, — предложил Грант.

— Он гордый, — сказал я, — гордый, как настоящий воин.

— Ты ничем ему не сможешь помочь, только продлишь его мучения.

— В чём смысл этого копья, и зачем его обмотали тканью? — поинтересовался я.

— Это — копье воина. Разве Ты не видите, что это за ткань? — удивился он.

— Мне кажется, что это часть добычи взятой с обоза, — предположил я. Ткань была белой, и она как казалось, не была одеждой мужчины.

— Ты, прав. Но разве Ты не видишь, что это? — обратил моё внимание Грант.

Я присмотрелся внимательнее.

— Это — женское платье, — наконец понял я.

— Именно.

Я возвратился к вьюкам моей грузовой кайилы, и положил бурдюк на место.

— Мы должны идти своей дорогой, — нервно сказал Грант. — Здесь были Ваниямпи, из различных загонов.

Я помнил, что мы получили эту информацию ранее от Ваниямпи, с которыми мы разговаривали. Это, казалось, также, тревожило Гранта. Что его беспокойство было очень обоснованно, я убедился позже. Но в тот момент, я ещё не осознавал его значения.

— Ты что творишь! — закричал Грант.

— Мы не можем его оставить здесь, вот так, — сказал я, и присел около парня, доставая свой нож.

— Не убивай его, — попросил мой товарищ. — Это — должны сделать прерии, жажды, голод или дикие слины.

— Остановись! — вскричал Грант.

Но мой нож уже разрезал кожаный ремешок, державший левую лодыжку парня с привязанной к жерди.

— Ты ничего не понимаешь в Прериях, — кричал торговец. — Оставь его в покое. Не вмешивайся!

— Мы не можем оставить его здесь умирать.

— Ваниямпи так и сделали бы.

— Я не Ваниямпи, — напомнил я.

— Посмотри на копье, на платье, — просил он.

— В чём их значение?

— Он не поддерживал своих товарищей по оружию, — объяснил Грант. — Он не присоединился к ним на тропе войны.

— Я понял.

Тот, кто отказывается бороться, предоставляя другими вести бой вместо него, тот, кто предоставляет другим рисковать вместо себя, подчас смертельно, тогда как именно его обязанностью было принять и разделить эти риски. Почему-то для таких людей, другие, являются менее особенными и драгоценными чем он. Не мне судить о моральных качествах такого человека. Отвратительная эксплуатация окружающих, скрытая в таком поведении, кстати, редко замечается. Действительно, не требуется большой храбрости, чтобы быть трусом. Подобное поведение, распространённое на всё общество, конечно, приведёт к разрушению такого сообщества. Таким образом, как это ни парадоксально, но только в сообществе храбрых трус может процветать. Своим процветанием он обязан тому самому обществу, которое он предает.