Урбанизатор (СИ)

О разрушении крестьянского хозяйства при разделе больших семей весьма эмоционально толкует Энгельгардт. Да и вообще, патриархальная большая семья, где «всё — всехное» — один из идеалов, наряду с «русским миром»-общиной, социалистов-народников.

Нет, не то — нет признания будущего ребёнка. Да и вообще: вотчины в эту эпоху не — наследственное, а — условное владение. Условие — служба князю. Они не дробятся, а переходят от брата к брату, «лествица». Разделить можно только своё имущество: пояса, блюда, шубы, но не землю.

Нет материального стимула. Горох и так — автоматом стал вотчиником. Загонять вдовицу в «позор» — ему смысла нет. Наоборот: всякие «негоразды» в доме — прямой ущерб чести.

«Коли в своём дому от позора не уберёгся — на что ты в службе годен?».

Может, у них «сильная любовь случивши»? — Тогда бы он о ней так не говорил. Да и по фактуре, по темпераменту — не ходок.

Ситуация непонятная. Да мне-то что?! — А то: нельзя ли из «непонятного» сделать «прибыльное»? По сути, это и есть постоянный рефрен моей деятельности на «Святой Руси».

— Вот что, любезный друг мой Горох Прибычестович. Невестка твоя пойдёт со мной. Чего вылупился?! По «Уставу об основании Всеволжска» мне велено брать к себе всех вдов и сирот с Руси. Не «некай»! Если ты мне её не выдашь… или она вдруг сбежит, или помрёт… случайно — я расскажу о своих подозрениях Боголюбскому. О каких? — Узнаешь. Не ори! Где — лжа, где правда — Маноха разберётся. Да, на тебе греха, может, и нет. А на людях твоих? А что они под пытками скажут?

Горох краснел в малиновый цвет. От висков до загривка. Сопел, пыхтел, мял скатерть корявыми толстыми пальцами с заусеницами на плоских ногтях. Но уже понял, во что вляпался, уже перестал пытаться меня переорать, «взять горлом».

Патриархальное общество. Хозяин дома, «большак» — полностью властен над членами своей семьи. И полностью за них отвечает. За «нечестность» вдовы взыскивает «Устав церковный». Что здесь, конкретно, означает — Федя Ростовский. Этот так взыщет… по ночам вскрикивать будешь да голую задницу почёсывать. «Голую» — потому что последние штаны сам отдашь. Во славу господа нашего.

А здесь, конкретно, есть «отягчающие обстоятельства». Не по самому событию, а по общей ситуации. Отчего сработает больно и власть светская, княжеская.

— Привезу я её в Боголюбово. Просто по дороге. Одно дело — она сидит тихонько у меня на тамошнем подворье, вышивает… петухов по рушнику. После её, в общей толпе, везут ко мне во Всеволжск. Другое дело — веду её к Андрею. И что твоя невестка при спросе там скажет… К примеру — на тебя покажет. Ты её лучше знаешь.

— Лжа! Не трогал я её! Князь — сучке блудливой не поверит!

— Ему виднее. Но сыск он начнёт. По статье: «принуждение сирой вдовицы к противоправному разврату». Тебя — туда, к Манохе. А то обоих — ещё дальше — к Феодору в Ростов. У Феди, сам знаешь, лапа когтистая, цапнет — не выскочишь. А тут дело не делается. Тогда Андрей… в лучшем случае — даёт тебе другую землю. В дебрях да болотах. А сюда — нового вотчиника. Который и крепость ставит, и воеводой в ней садиться. Он — не ты. Разница… Даже когда ты новую вотчину поднимешь, лет через 8-10… Разница в два ста гривен каждый год. Мог иметь — ты ж муж-то добрый, дело делаешь, службу знаешь. Но… Мимо носа просвистело. Хоть ты и не виноват, а жизнь твоя… из-за этой… До-олго расхлёбывать будешь.

Он снова крутил головой, будто воротник жал ему горло. Дотянулся до кружки с лёгким здешним пивом. «Промочил горло»:

— Ну… и чего…

— Два ста кунских гривен. Сейчас.

— Чего?! Да с откуда?!

— Горох, что ты… грохочешь будто супа горохового переел? Или я не видел, как в Янине ты купцам тамошним — пятки припаливал, чтобы про захоронки их вызнать?

Я оставил тупо смотревшего в стол хозяина поместья и, в сопровождении радостно взволнованной служанки, отправился в отведённые мне апартаменты. Клопов не было, а служанка волновалась зря — пришлось отправить её спать, а самому всю ночь просидеть в сторожах: шантаж дело опасное. В чём я уже в «Святой Руси» убеждался.

У меня было время обдумать мои похождения в Смоленске и в Елно. На их основании, на основании законов — «Русской Правды» и «Устава церковного» — представить себе, «смоделировать» ситуации, которые можно бы превратить в «узду на человеке» — в способ приведения к покорности. Часто это связано с боязнью огласки: «открылось это дело».

Большое значение имели детали: возможности доказательства, готовность принять новость как истину — общества и власти, собственно личности подчиняемого и потенциального судьи — князя, епископа, тысяцкого….

Вот почему меня «повело в сторону», к «противоправному разврату» — в «Уставе церковном» сказано:

«Аще два брата будуть с одиною жонкою, митрополиту 100 гривень; а жонка в домь».

Эти «левиратные» отношения существуют в «Святой Руси», предусмотрены в «Уставе» и, хоть и детально описаны во Второзаконии, но православной церковью запрещаются. Причём наказание — из тяжелейших, и по размеру виры, и по бессрочному заключению женщины. «В домь» — в «церковный дом» на принудительные работы.

Забавно, что обратная ситуация — «сорорат» — расценен значительно мягче:

«Аще кто с двема сестрами падется, митрополиту 30 гривен».

И вира — втрое меньше, и заключения для женщин — нет.

В теории этнографии не делают большого различия между одновременным и последовательным сожительством братьев с одной женщиной. «Устав» же чётко запрещает одновременность и никак не реагирует на последовательность. Был бы этот Горох не женат — спокойно бы мог жениться на вдове своего брата. Аналогичные ситуации я встречал и в 21 веке. Смысл в этом бывает: сохранение общего имущества, отсутствие стресса для детей… В общем, те же, что и в древности. Хотя бывали в русской истории и периоды запретов и, наоборот, эпохи обязательности.

Здесь нет детей-сирот, нет серьёзного имущественного интереса. «Вдовья доля» — не половина всего имущества, а «достояние достаточное для проживания». Часто — просто остатки приданного.

Едва мы, ещё в темноте, начали собираться, как явился Горох. С кожаным мешком, двумя торбами и закутанной под глаза невесткой. Молча передал мне всё это. Тоскливо вздохнул, в ответ на мои пожелания процветания, благоденствия и заверения в неизбывной дружбе:

— Как будет воля божья… Не верю я…

— Зря. У меня много недостатков. Но лжа мне заборонена. А дружить мы с тобой будем крепко. Ты уж будь добр, честной боярин Горох Прибычестович, людишек моих не обижай, чем сможешь — подмогни. Будем жить с тобой… по-доброму.

Вот это: «по-доброму» — самое главное. Пара сотен гривен… прикрытие, «проверка на вшивость», фиксирование подчинения Гороха мне. Для него самого. Мой интерес — дольше и длиньше: мне нужно иметь в этом месте — «взнузданного человечка».

Я люблю знать. Знать — что там, в «за далью даль». Я знаю цену заблаговременной информированности. Я хочу «встречать опасность во всеоружии». Для этого надо уметь контролировать возникновение угрозы и её движение. Так я строю мои сигнальные и наблюдательные вышки, выношу на границы, чего местные владетели не делают, стражу и мытарей, рассылаю «искателей алмазов» типа Гладыша. Но эта «паутина» — на моей земле. А мне надо больше — мне нужны «сигнальные нити»… не скажу — «в логове врага», но — «в доме соседа».

Три городка: Муром на Оке, Гороховец на Клязьме, Городец Радилов на Волге — ближайшие к Всеволжску русские города. Мне нужна постоянная информация из этих мест. Любой крупный отряд, который будет двигаться в мою сторону — будет проходить через эти крепостицы. Я должен быть уверен, что их лидеры предпримут меры для моего оповещения, для защиты моих интересов.

В Муроме сидит Живчик. С которым мы друзья. Ну, насколько можно быть другом с русским князем. Но наши интересы во многом совпадают: нелюбовь к Глебу Калаузу, вражда с язычниками, дружественные отношения с Боголюбским. К примеру, рязанских шишей Живчик в мою сторону не пропустит — чужаки.