Тьма надвигается

Краста, привычная разоблачать увертки прислуги, рассмеялась ей в лицо.

– Случалось тебе ублажать мужчину таким способом или нет, в конце концов? – грозно спросила она.

Бауска покраснела еще сильнее.

– Да, – выдохнула она, уткнувшись взглядом в пол, так тихо, что Красте пришлось читать ответ по губам, и повторила чуть громче: – Разрешите идти?

– Нет пока! – оборвала ее Краста. Вальню, проклятье на его голову, – страшное проклятье на его голову! – все же не соврал. Маркизе захотелось вновь почистить зубы. Вместо этого она попыталась оценить глубину нравственного падения черни. – И твои подруги – у служанок ведь бывают подруги? – тоже так поступают?

– Да, сударыня… то есть я знаю нескольких, которые… да, иногда, – ответила Бауска, все так же вглядываясь в сложное переплетение цветочков и птичек на ворсистом ковре ручной работы под ногами.

В глотке Красты зародился яростный рык. Как большинство представителей ее класса, маркиза всегда предполагала, что чернь просто совокупляется подобно скоту и благородные радости блуда находятся за пределами кругозора низших слоев общества. Обнаружив, что ошиблась, Краста испытывала одно только отвращение. С простонародьем она стремилась ничего общего не иметь.

Потом ей пришла в голову еще одна мысль.

– А твои милые – когда они у тебя появляются, – они твои тайные места языками блудливыми обласкивают?

– Да, сударыня, – покорно прошептала Бауска и во внезапном приступе душевной стойкости выпалила: – Не то чтобы мы им – да, а они нам – обойдетесь. Честно, так уж честно.

О честности Красте приходилось задумываться нечасто, в особенности когда речь заходила о прислуге. Изящно очерченные ноздри маркизы гневно раздулись.

– Иди отсюда, убирайся! – велела она. – Почему вообще ты не за работой?!

Бауска вышла. Точней было бы сказать – вылетела ядром. Краста это едва заметила; отпустив служанку, маркиза тут же забывала о ней, покуда услуги Бауски не потребуются ей снова. Она подумывала отправиться в Приекуле и прогуляться по магазинам, но от этой мысли отказалась, а вместо этого приказала кучеру отвезти ее во дворец. Если уже она решила жаловаться на то, как идет война с Альгарве, изливать желчь на служанку не годится. Маркиза возжелала поговорить с солдатом.

Военное ведомство ей пришлось искать довольно долго. Во дворце она не могла просто распорядиться, как в своем поместье, – слишком многие из снующих по коридорам сами были дворянами, и отличить благородных от лакеев в роскошных ливреях не всегда было возможно. Чтобы никого не обидеть, Красте приходилось задавать вопросы вежливо – искусство, к которому она не испытывала склонности и не имела в нем опыта.

Наконец Краста обнаружила, что стоит напротив стола, за которым сидел весьма симпатичный офицер по имени, если верить табличке, Эрглю.

– Присаживайтесь, сударыня, прошу, – промолвил он, указывая на кресло. – Не желаете чаю? К сожалению, мне не разрешено предлагать вам более крепкие напитки.

Она позволила офицеру налить ей чашечку; маркиза без зазрения совести позволила бы любому и в любой обстановке прислуживать ей.

– И как изволите вас титуловать? – поинтересовалась она, потягивая горячий напиток.

– Ношу чин капитана, сударыня. – Улыбчивая учтивость Эрглю несколько поблекла. – Как и написано на этой табличке.

– Нет-нет-нет! – нетерпеливо перебила его Краста, пытаясь понять – возможно, военное ведомство потому так скверно показывает себя, что работают в нем идиоты? – Как вас титуловать, капитан?

– А! – Лицо Эрглю просветлело. «Может, он и не полный идиот, – подумала Краста в приступе того, что у нее считалось великодушием. – Может, всего лишь кретин». – Имею честь быть маркизом, сударыня.

– Какое совпадение! А я маркиза!

Краста улыбнулась. Возможно, Эрглю и кретин, но он ей ровня. И обходиться с ним она будет с той же вежливостью, которой заслуживал любой член ее круга, с вежливостью, которой не будет вознагражден даже самый пронырливый простолюдин.

– Должна сказать вам, – заметила маркиза, взмахнув рукой, – мы совершенно неправильно подходим к ведению войны.

Капитан Эрглю склонился вперед с выражением вежливого и почти искреннего интереса.

– Сударыня, – воскликнул он, – как бы я мечтал, чтобы вы прояснили мне этот вопрос! Наши лучшие генералы бьются над ним неделями и месяцами, но результаты были не вполне удовлетворительны.

– Слишком мягко сказано, – подхватила Краста. – Что нам нужно, так это нанести рыжеволосым варварам такой удар, чтобы они бежали перед нами, точно в древние времена. Не понимаю, почему это до сих пор не сделано!

– Теперь, когда вы выразили это столь ясно, я тоже не понимаю. – Эрглю полез в ящик стола и вытащил на свет несколько листов бумаги, перо и пузатую чернильницу. – Если вы соизволите одарить державу плодами своих раздумий, не сомневаюсь, вскоре вся Валмиера возблагодарит вас как свою благодетельницу и спасительницу. – Он указал на стол и кресло – весьма скромного вида, приставленные к ближней стене его кабинета: – Если вы будете так добры изложить свой стратегический план настолько подробно, насколько это в ваших силах, я смогу поделиться им с верховным командованием.

– Непременно!

Прихватив письменные принадлежности, Краста уселась за стол и уставилась на чистый лист с тем же остервенелым отчаянием, что преследовало ее в школе для благородных девиц. Она погрызла кончик пера и наконец записала: «Мы должны ударить по альгарвейцам изо всех сил. И там, где они этого не ждут».

Она взялась было писать дальше, потом вычеркнула все лишнее. Еще немного погрызла перо. Вскочила на ноги и швырнула листок на стол капитану Эрглю.

– Уверен, – заметил тот, заглянув в ее записку, – что его величество король Ганибу будет благодарен вам за ваш сегодняшний вклад в дело победы.

– Ну почему я единственная во всей стране способна мыслить здраво?! – осведомилась Краста и, не дожидаясь ответа, направилась к своей коляске.

По пути маркиза заметила на пальце чернильное пятнышко, фыркнула в раздражении и стерла его.

Глава 10

Леофсиг обнаружил, что с течением дней если и не вошел во вкус сортирного наряда, то, по крайней мере, примирился с ним. Верно – работа была тяжелая и грязная, но не тяжелей, чем рубить дрова или исполнять любую другую повинность по лагерю. Как альгарвейские охранники, так и фортвежские командиры с удовольствием сделали из юноши показательного фортвежца в каунианской команде золотарей.

Леофсиг старался воспользоваться положением как мог. Его каунианский со школьных лет изрядно заржавел. Когда юноша поначалу пытался заговорить на древнем наречии, светловолосые его товарищи обыкновенно с улыбкой переходили на фортвежский. Однако Леофсиг не отступался. В темноте за урожденного каунианина его и теперь нельзя было принять, но юноша понемногу освоил даже желательное наклонение, не дававшееся ему, даже когда учителя прохаживались по спине Леофсига розгой.

Помогло ему войти в общество кауниан-заключенных и то, что их с Гутаускасом койки в бараке стояли рядом. А больше того – нескончаемая вражда с Мервитом. Если Мервит называл юношу любителем чучелок, тот относился к оскорблению как к похвале.

Однажды, когда Леофсиг закапывал вонючую выгребную яму, к нему подошел Гутаускас. Серо-голубые глаза каунианина весело поблескивали.

– Знаешь, – заметил он легкомысленно, – стоялая моча хорошо отбеливает. – В школе Леофсига не учили, как будет по-кауниански «моча»; заключение в лагере для военнопленных расширило его кругозор во многих отношениях. – Может, стоит отбелить тебе волосы? – продолжал Гутаускас. – Как думаешь, станешь ты от этого похож на нас?

– О да, без сомнения! – отозвался Леофсиг и указал на полузасыпанную канаву. – А от дерьма, – еще одно слово, которому его не учили в школе, – твои волосы потемнеют. Станешь ты похож на фортвежца, если я тебя сейчас в выгребную яму окуну?