Пленник дуба

Артур повернулся к Гвидиону, что как раз вышел из леса.

— А, так это ты, Мордред, — сказал он. — А я так и не мог до конца поверить, что ты действительно выступил против меня — не мог, пока не увидел этого собственными глазами. Я-то думал, что все эти россказни — выдумки недоброжелателей, старающихся подорвать мое мужество. Но что я тебе сделал? Отчего ты сделался врагом мне? Почему, сын?

— Неужто ты вправду веришь, что я когда-то переставал им быть, отец? — с невыразимой горечью произнес Гвидион. — Для чего же еще я был рожден на свет, как не для этого мига, для того, чтоб бросить тебе вызов — ради дела, что ныне не принадлежит уже этому миру? И я не знаю теперь, почему я выступил против тебя — потому лишь, что у меня не осталось иной цели в жизни, или ради этой ненависти.

— Я знал, что Моргейна ненавидит меня, — тихо произнес Артур, — но не думал, что ненависть ее настолько глубока. Неужели ты обязан подчиняться ей даже в этом, Гвидион?

— Так ты думаешь, что я исполняю ее волю? Глупец! — прорычал Гвидион. — Если бы что-то и могло заставить меня пощадить тебя, так это мысль о том, что я выполняю волю Моргейны, что это она желает свергнуть тебя! Я не знаю, кого ненавижу сильнее — — тебя или ее!

А потом я шагнула в свой сон — или видение, или что бы это ни было, — и осознала, что стою на берегу озера, облаченная в одеяние жрицы, стою меж Артуром и Гвидионом, готовыми сойтись в схватке.

— Должно ли этому свершиться? К вам обоим взываю — во имя Богини, помиритесь! Я виновна пред тобою, Артур, и пред тобою, Гвидион, но вы должны ненавидеть меня, а не друг друга, и я прошу вас именем Богини…

— А что мне Богиня? — Артур сжал рукоять Эскалибура. — Я всегда видел ее в тебе, но ты отвернулась от меня, а когда Богиня отвергла меня, я нашел другого Бога…

А Гвидион, взглянув на меня с презрением, произнес:

— Мне нужна была не Богиня, а мать, а ты отдала меня той, что не боялась ни Богини и никого из богов.

— У меня не было выбора! — воскликнула я. — Я не могла иначе…

Но они бросились друг на друга, промчавшись сквозь меня, словно я была соткана из воздуха, и мне почудилось, что их мечи встретились в моем теле… А потом я вновь оказалась на Авалоне и в ужасе глядела в зеркало — а там ничего не было видно. Ничего, кроме пятна крови, расплывающегося на поверхности Священного источника. У меня пересохло во рту, а сердце бешено колотилось о ребра, стараясь вырваться из груди, и на губах чувствовался горький привкус краха и смерти.

Я подвела, подвела, подвела всех! Я была неверна Богине — если и вправду существует какая-либо Богиня, кроме меня самой, неверна Авалону, неверна Артуру, неверна брату, и сыну, и возлюбленному… и все, к чему я стремилась, обратилось в прах. Небо посветлело, и на нем уже появились отсветы зари. Скоро взойдет солнце. И я знала, что сегодня где-то там, за туманами Авалона, Артур и Гвидион встретятся — встретятся в последний раз.

Когда я вышла на берег, дабы вызвать ладью, мне почудилось, будто вокруг меня собралось множество низкорослых смуглых людей, а я шла среди них, как надлежит жрице. На ладье не было никого, кроме меня, — и все же я знала, что вместе со мною сейчас стоят и другие женщины в платьях и венцах жриц: Моргейна Дева, отправившая Артура бросить вызов Королю-Оленю, и Моргейна Матерь, в муках родившая Гвидиона, и королева Северного Уэльса, сотворившая затмение, чтоб заставить Акколона выступить против Артура, и Темная королева волшебной страны… или то была Старуха Смерть? А когда ладья приблизилась к берегу, я услышала возглас последнего из спутников Артура:

— Смотрите! Смотрите — вон там, от восхода плывет ладья, и на ней — четыре королевы! Волшебная ладья Авалона…

Он лежал там, и волосы его слиплись от крови — мой Гвидион, мой возлюбленный… а у его ног лежал мертвым другой Гвидион, мой сын, ребенок, которого я никогда не знала. Я наклонилась и закрыла его лицо своей вуалью. Я понимала: настал конец эпохи. В былые времена молодой олень ниспровергал Короля-Оленя и сам в свой черед становился Королем-Оленем. Но теперь священное стадо перебито, а Король-Олень убил молодого оленя, и некому будет занять его место…

И Король-Олень тоже должен умереть — пришла его пора.

Я опустилась на колени рядом с ним.

— Меч, Артур. Эскалибур. Возьми его. Возьми и брось в воды Озера.

Священные реликвии навеки ушли из этого мира, и последняя из них, меч Эскалибур, должен последовать за ними. Но Артур крепко сжал рукоять и прошептал:

— Нет… его следует сохранить для того, кто придет мне на смену… кто объединит их всех ради общего дела… меч Артура… — он приподнял голову и взглянул на Ланселета. — Возьми его, Галахад… Слышишь — в Камелоте поют трубы, призывают легион Артура… Возьми его — ради соратников…

— Нет, — тихо произнесла я. — Эти дни миновали. Нельзя, чтобы кто-то после тебя заявлял, что владеет мечом Артура.

Я осторожно разогнула пальцы Артура, сомкнутые на рукояти.

— Возьми его, Ланселет, — мягко попросила я. — Возьми и брось в Озеро, как можно дальше. Пусть туманы Авалона навеки поглотят его.

Ланселет безмолвно повиновался. Я не знала, осознает ли он мое присутствие, а если да, то за кого он меня принимает. Я прижала Артура к груди и принялась тихонько укачивать. Жизнь покидала его; я знала это, но у меня даже не было сил плакать.

— Моргейна, — прошептал Артур. Глаза его были полны недоумения и боли. — Моргейна, неужели все было напрасно — все, что мы сделали, что пытались сделать? Почему мы потерпели поражение?

Это был тот же самый вопрос, что я задавала себе, и у меня не было ответа. Но сейчас он пришел — неведомо откуда.

— Ты не потерпел поражения, брат мой, любовь моя, малыш мой. Ты много лет хранил мир на этой земле и не позволил саксам опустошить ее. Ты развеял тьму и позволил целому поколению сделаться цивилизованными людьми, научиться ценить музыку, верить в Бога, сражаться ради спасения красоты былых времен. Если бы после смерти Утера страна попала во власть саксов, то все прекрасное и благое навеки покинуло бы Британию. Ты не проиграл, милый. Но никому из нас не дано знать, как Богиня свершит свою волю — и мы не узнаем этого до тех пор, пока все не свершится.

Но даже в тот миг я не знала, правда ли это или я просто стараюсь утешить Артура, как утешала в те времена, когда он был еще совсем маленьким, — да и я сама была еще ребенком, — и Игрейна передала его на мое попечение. Моргейна, сказала тогда она, позаботься о брате. И с тех пор я всегда заботилась о нем, и всегда буду заботиться, и в жизни, и за ее порогом… Или это сама Богиня вручила мне Артура?

Артур попытался зажать слабеющей рукой глубокую рану в груди.

— Если бы… если бы те ножны, что ты сделала для меня, сейчас были при мне, Моргейна, я не лежал бы здесь и не следил, как жизнь утекает по капле… Моргейна, мне снился сон… Я кричал во сне, звал тебя, но не мог удержать…

Я крепко обняла Артура. Я видела в первых лучах восходящего солнца, как Ланселет высоко вскинул Эскалибур, а потом как смог далеко забросил в Озеро. Меч взлетел в воздух, сверкнул на солнце, словно крыло белой птицы, а потом, повернувшись, пошел вниз — и больше я ничего не видела; слезы застилали мне глаза.

Потом я услышала голос Ланселета:

— Я видел, как из Озера высунулась рука, и схватила Эскалибур, и трижды взмахнула им, а потом скрылась под водой…

Я не видела ничего такого — лишь рыбу, выпрыгнувшую из воды и сверкнувшую чешуей на солнце, — но ни капли не сомневалась, что Ланселет видел именно то, о чем говорит.

— Моргейна, — прошептал Артур, — это и вправду ты? Я тебя не вижу, Моргейна, — здесь так темно… Что, солнце уже село? Моргейна, отвези меня на Авалон, там ты сможешь вылечить меня… Отвези меня домой, Моргейна…

Его голова, которую я прижимала к груди, была тяжелой, словно младенец на моих еще детских руках, словно Король-Олень, явившийся ко мне в час своего торжества. «Моргейна, — послышался раздраженный оклик матери, — позаботься о малыше!» Всю жизнь я заботилась о нем. Я вытерла слезы с его лица, а Артур ухватил меня за руку.