Певец меча

Стиганд взглянул на меч.

– Он не твой.

Я поднял яватму с бедер и положил ее на шкуры.

– Тогда я с радостью отдам его. Он принадлежит Стаал-Китра.

Старик нахмурился, провел языком по зубам и кинул быстрый взгляд на спящую женщину.

Он глубоко вздохнул.

– Тяжело терять друга.

– Еще тяжелее терять напарника.

– Иди, – сказал Стиганд.

Я начал подниматься, но задержался.

– Могу я получить ответ?

– Утром, – отрезал он.

Я забеспокоился. Кроме него в вока еще девять человек. Без заверений этого…

– Шодо…

– Ан-кайдин, – поправил он. – Я сказал тебе уйти.

Аиды. Больше делать нечего.

Я поднялся. Посмотрел вниз, на яватму, которую так долго носил. Потом мысленно попрощался с ней и повернулся, чтобы уйти.

– Южанин…

Я обернулся. Стиганд странно смотрел на меня.

– Сколько тебе лет?

Вопрос застал меня врасплох.

– Всего? Не знаю. Тридцать четыре, может тридцать пять… Я вырос без родителей.

– Сколько занимаешься танцами?

Я пожал плечами.

– Восемнадцать лет, плюс-минус несколько дней. Не зная мой возраст, трудно сказать, когда я начал.

Наши взгляды встретились.

– Балдур и я родились в один день в одной деревне. С рождения мы были друзьями. Это была прочная связь, и мы ее глубоко почитали.

Я только кивнул.

– Я живу с этой женщиной более пятидесяти лет. Эту связь я тоже почитаю.

Растерявшись, я нахмурился.

– Это мой ответ, – холодно сообщил Стиганд. – Теперь иди.

Я молча вышел. Хотел бы я знать, что он имел в виду.

Я пошел обратно к отделению, которое занимали мы с Дел в доме Телека, но до Дел я не дошел. Я задержался, чтобы посмотреть на самого Телека, спящего в углу с женщиной и дочерью, которую родила Дел.

Чтобы было теплее, они лежали под шкурами вместе. Девочка спала между взрослыми, плотно прижавшись к ним, но одна рука выбралась из-под шкур и одеял. Одна маленькая тонкая рука с изящной кистью и тонкими пальцами. Глядя на нее, я задумался, будет ли эта рука держать когда-нибудь меч, как делает это ее мать. Войдет ли девочка когда-нибудь в круг.

Светлые мягкие волосы запутались в мохнатой шкуре, покрывавшей тюфяк, на котором она лежала. Большая часть лица была скрыта, но я видел рот – рот Дел… Нежная впадинка на подбородке… может от Аджани? Изгиб щеки. И ресницы…

Я отвернулся и пошел в наше отделение, чтобы присоединиться к Дел. Ее глаза были открыты и смотрели на меня. В них блестели слезы. Она изо всех сил сдерживалась, чтобы не разрыдаться. Я хотел сказать ей, что это не имеет значения, что я понимаю, каково ей было вспоминать о брошенном ребенке. Я даже припомнил нашу короткую дискуссию о матерях, отцах и детях, рождавшихся у танцоров мечей, задумчивую меланхолию Дел, отчаяние в ее голосе. Я хотел сказать, что теперь все понял и ни в чем ее не виню.

Но едва я лег рядом, Дел отвернулась к деревянной стене.

Остаток ночи я уже не мог заснуть. Дел, я знал, тоже.

37

Перед рассветом нас с Дел развели по разным отделениям. Мне это не очень понравилось, я серьезно за нее беспокоился, но Телек убедил меня, что это обычай. Его женщина, Хана – с Калле в качестве помощницы – увела Дел в дальнее отделение в конце дома. Телек отвел меня в то, которое он занимал со своей семьей, и дал мне чистую одежду.

– Это Северные вещи, – извинился он. – Но они тебе подойдут, а других ты здесь не достанешь.

Я пожал плечами.

– Если бы я пошел на Север в набедренной повязке, бурнусе и сандалиях, я бы давно отморозил себе гехетти… примерно это мне Дел и говорила, – Телек охотно улыбнулся. – Я уже привык к теплой одежде.

Северянин посмотрел на Хану, помогавшую Дел.

– Я не буду спрашивать, что было между тобой и Стигандом прошлой ночью – это не мое дело – но я прошу тебя помнить о договоре, который мы заключили.

Я снял пояс, гетры и ботинки.

– Я все помню. Я подчинюсь решению суда, – я стянул через голову тунику. – Ты, конечно, даже не намекнешь мне, чего ожидать.

Телек покачал головой.

– Мое мнение это мое мнение. Вока принимает решение большинством голосов. Даже если бы я сказал тебе, за какой приговор буду бороться, ты не получил бы гарантию, что весь вока согласится на это.

Я потер грудь. Аиды, чего бы я не отдал за возможность хотя бы несколько часов походить в шелках и газе Юга, освободившись от грубой шерсти, тяжелых мехов и жесткой кожи.

– Тебе, Телек, нужно, чтобы Дел уехала из Стаал-Уста, – Стиганду тоже, хотя Телеку я об этом не сказал. Я решил, что все будет ясно после вынесения приговора.

Лицо Северянина было мрачным, глаза смотрели со странной враждебностью.

– Я боюсь, – тихо сказал он. – Боюсь, что она привяжется к девочке если останется, и заявит о своих правах на Калле.

Я понизил голос, чтобы ни Дел, ни Калле ничего не услышали.

– Но она отдала ее тебе, разве не так? Просила тебя вырастить девочку?

Он быстро кивнул.

– На другой день после рождения Калле отдали на наше попечение. Мы выбрали для нее имя. Дел было все равно. Я был кайдином, когда Дел стала истойя и ее начал обучать Балдур. Она знала меня, уважала, почитала… Я с радостью принял ее дочь. Хана… бесплодна, – он кинул взгляд на дальнее отделение. В доме не было никого, кроме нас, Ханы, Калле и Дел. Разбежались даже кошки и собаки. – Это был настоящий подарок богов. Но сейчас…

– Ты боишься, что этот подарок отнимут, – я мрачно кивнул, натягивая новые шерстяные штаны. – Я боюсь не меньше, Телек. Думаю, у нас есть много общего.

Он нахмурился, подавая мне шерстяную тунику.

– А чего тебе бояться, Южанин? Что Калле для тебя?

– Она может все уничтожить, – прямо ответил я. – Я привык к своей жизни. Мне нравится свобода, вызов, риск. И мне нравится делить их с Дел, а чтобы такая жизнь продолжалась, Дел не должно обременять ничто. Особенно такое значительное как ребенок.

– Значительное, – эхом отозвался он. – Да, ребенок это слишком важно. И мужчина или женщина, которые не понимают этого, не имеют чести.

Снова честь. Знакомый припев.

– Дело не в том, что я не люблю детей или не считаю Калле чудесной малышкой…

– …но тебе не нужна ответственность, – кивнул Телек. – Когда-то я думал так же. А однажды я даже поклялся, что никогда не свяжу себя с женщиной брачными узами, что мне хватит и обычных развлечений, – он криво улыбнулся. – Все мы меняемся, Южанин. Одни раньше, другие позже; одни больше, другие меньше, – он следил за головой Дел, время от времени, поднимавшейся над дальней перегородкой.

А я вдруг задумался. Я не утруждал себя мыслями о том, что случится когда я постарею – просто немного постарею, а не стану стариком – и не смогу танцевать. Я мало видел старых или пожилых танцоров мечей: возраст брал свою дань и люди нашей профессии уничтожали сами себя.

Так что я об этом не думал. Я очень старался об этом не задумываться.

Я не произнес ни слова, пока не закончил одеваться. Позаимствованная одежда была сшита из темно-синей шерсти. Тунику с длинными рукавами украшали серебряные бусины; сталкиваясь, они звенели. На мягкие штаны я надел меховые гамаши, украшенные серебряными узорами, а на руки тяжелые кожаные нарукавники, отягощенные круглыми серебряными шишками.

Аиды, какое тщеславие!

Но и этим наряд не ограничивался. К нему прилагался соответствующий пояс – такой широкий, что сжимал даже ребра – тоже основательно разукрашенный серебряными шишками, и тяжелый плащ цвета индиго, чтобы оттенить более темные тунику и штаны.

Телек накинул плащ мне на плечи, расправил складки и заколол ткань на одном плече массивной серебряной брошью. Плащ спускался до ботинок и тянул назад так, что хотелось изогнуться.

Я расправил плечи, привыкая к дополнительному весу.

– Если я упаду в озеро во всей этой роскоши, я утону.

– Ты и без нее утонешь. Дел сказала, что ты не умеешь плавать, – усмехнулся Телек. – Теперь, если бы не загорелая кожа и каштановые волосы, тебя можно было бы принять за одного из нас.