Путь миротворца

Сначала его охватил страх, но не сковывающий, а какой-то тягостный, тоскливый. Время не остановилось. Оно реально в обоих мирах. Оно уходит безвозвратно. Сколько ему еще жить в этой стране? Вернется ли он домой? А если вернется, встретит ли он свой мир прежним? Ведь и там, дома, все изменится на месяцы, а то и годы — кто знает, сколько ему исполнять свою миссию? Хватились ли его там, по ту сторону Каллирои? Наверное, нет, кому он там нужен? Все решат, что он уехал в далекие страны, нашел свою мечту…

«А раз так, то я и не спешу возвращаться, — решил Марк, неожиданно обозлившись. — Я останусь здесь, и исполню все, для чего призван. А там, будь что будет!»

Глубокий сон без сновидений сковал Марка, но вскоре он пробудился от ощущения, что рядом проплывает что-то холодное и липкое. Он отчаянно взмахнул руками, стараясь освободиться от невидимых пут, и открыл глаза.

Было раннее-раннее утро. Через щель неплотно прикрытого окошка просачивалась молочно-белая дымка тумана. Марка не покидало ощущение, что в доме находится некое существо. Бесшумно поднявшись, он осмотрел гостиную, подошел к двери. Она оказалась заперта.

Успокоившись, он вернулся в кровать и стал думать. Насупленный, он пролежал не меньше часа, размышляя о своей жизни. Он по-прежнему не нравился самому себе. Далеко не идеальный, в родном мире он тщательно скрывал свои недостатки от окружающих и даже от самого себя. Но в мире Каллирои, где невидимые законы мироустройства необычайно обострены, ничего не скроешь. Здесь все недостатки Марка становятся явными и для мудрого епископа, и для простоватого Хариса, и, что хуже всего, — для Флои и Никты. Дуться было не на кого. Марк понимал, что во всем виноват он сам. «Наверное, мало молился, мало ходил в церковь, мало заботился о близких, одним словом — малодушничал, — укорял он себя. — Как мне изменить себя? Малодушие въелось в мой характер настолько, что стало его неотделимой частью».

Он пытался вспомнить светлые эпизоды своего пребывания в Каллирое, но как назло вспоминались только неприятные моменты, когда все зависело от его решений, а он выбирал малодушие. Если бы не растерялся на Светлой арене, если бы не запаниковал в схватке с керкопами, если бы не поддался искушению в Белом забвении, если бы твердо выстоял под ударами Эреба, если бы не бросился бежать от арпаков — малодушию пришлось бы покинуть его душу. Но он заботился о своем страхе больше чем о чести и достоинстве: отступил, испугался — и враг торжествовал.

— Так будет не всегда, — постарался успокоить себя Марк, в который раз решив все изменить. Знакомое чувство. Оно часто посещало его в минуты уныния, но к великому сожалению не задерживалось надолго. Мечтая в субботу, что с понедельника начнется новая жизнь, Марк осознанно обманывал сам себя, прекрасно понимая: в жизни ничего не изменится, если не начать ее менять прямо сейчас. И он начнет.

После завтрака епископ пребывал в хорошем настроении. Покидая дом Иалема, он исполнял повеление архиепископа Ипокрита, и теперь тот уже не сможет донести на него за непослушание. Правда, по возвращению в Морфелон епископу таки придется ответить за дерзкую выходку Хариса, отшвырнувшего Ипокрита в храме, но это было не так страшно. Что взять с бесшабашного вояки? Харис начал было извиняться, но епископ сказал, что это лишнее.

— Моя вина, что я так и не научил тебя сдерживать гнев, — сказал он, улыбаясь. — Что сделано, то сделано. Ты спешил помочь другу, и я тебя не осуждаю.

Иалем немало огорчился, что гости покидают его дом, но спорить не стал. Он хорошо понимал положение епископа и даже предложил денег со своего скудного жалования на проживание в таверне. Епископ денег не взял, уверяя, что ему с друзьями не привыкать к безденежью.

После того как Иалем, попрощавшись, ушел в храм, епископ приказал Харису запрячь Скоронога в повозку, а Флою и Никту попросил подождать во дворе. Оставшись с Марком один на один, епископ, наконец, задал долгожданный вопрос:

— Итак, Маркос, о чем же гласит пророчество Эйренома?

— Самому мне этого не понять, — Марк протянул ему свиток.

— Это еще что? — епископ удивленно поднял глаза.

— Пророчество.

— Ты записал его?! — воскликнул епископ. — Какое безрассудство! А если оно попадет в руки врага? Дай, я прочитаю, а потом сожги.

— Я не умею писать по-каллиройски, это Циэль, девочка, что служит у Эйренома, — заговорил Марк в то время как епископ принялся читать. — Вот только, как я понял, она записывает пророчества по-своему. Стишки какие-то сочиняет…

— Циэль записывает так, чтобы было понятно таким как мы, — ответил епископ, углубляясь в чтение. — Эйренома ты бы все равно не понял.

Марк замолчал, дожидаясь пока епископ дочитает до конца. Он волновался и, помня пророчество наизусть, повторял его в уме.

Закончив, епископ как-то странно вздохнул и отложил свиток в сторону. В его вздохе чувствовались глубокая скорбь и предчувствие страшной неотвратимой беды.

— Проклятие все-таки существует, — промолвил он упавшим голосом.

— Проклятие миротворцев? — взволнованно спросил Марк, вспоминая мелисскую таверну, где уже спрашивал епископ об этом. — Вы же говорили, это поверье.

— Теперь вижу, что нечто большее… Чего же ты сидишь, я сказал тебе сжечь свиток! — неожиданно встрепенулся епископ. — И никому больше не рассказывай свое пророчество, слышишь? Никому, кроме меня и лично королевы Сильвиры!

Марк послушно бросил бумагу в домашнюю печь, где еще тлели угли. Свиток сначала затлел, начал чернеть, затем вспыхнул и, быстро пожираемый огнем, превратился в пепел. Епископ жадно смотрел, как сгорает бумага, а когда огонь сделал свое дело, чуть-чуть успокоился.

— Что тебе сказал пророк Эйреном?

— Сказал, что вы мне разъясните пророчество.

— Он что-то говорил о Белом забвении?

— Н-не знаю, нет, вроде… — ответил Марк сбивчиво. Ему совершенно не хотелось признаваться в том, о чем просил пророк.

— Ты уверен? Уверен? — епископ с такой дикой настойчивостью глянул Марку в глаза, что тот испугался. «Если это так важно, то лучше ничего не утаивать, — решил он. — Моя судьба, все-таки».

— А, вспомнил! Пророк говорил, чтобы я рассказал вам, что произошло в Белом забвении. Но я вам все и так рассказал…

Епископ приложил ладонь к виску, будто у него сильно разболелась голова.

— Что ты от меня утаил? — спросил он с мертвенной сухостью в голосе.

Марк сел напротив него за стол. Было очень неприятно. Он отвел взгляд, думая, какими бы отговорками обойтись. Но епископ выглядел таким бледным, что Марку стало его жаль. Надо решиться и поведать все. Он собрался с духом, глянул в окно, убеждаясь, что Флоя и Никта сидят во дворе и ничего не услышат, и как можно спокойнее заговорил:

— В Мелисе я познакомился с одной девушкой. Она мне очень понравилась…

— Маркос, оставь эти россказни, все очень серьезно, — проговорил епископ, глядя заледеневшими глазами в стол. — Что произошло в Белом забвении?

— …Словом, ламия, которая меня околдовала, приняла облик той девушки…

— Это совершенно неважно. Скажи, что произошло там, когда ты лежал в сетях ламии?

Марк недоуменно запнулся: Меллина была бы самым тяжелым его признанием, и он готовил себя к этому. Но если епископа это не интересует, то об остальном говорить гораздо легче.

— Она сосала из меня кровь, — Марк прикоснулся к своему шраму на шее. — Потом появилась какая-то темная фигура. Человек это был или нет, не знаю…

— Дальше! — епископ весь напрягся.

— Он набрал кровь из моей раны…

— Что?!

Епископ выкатил глаза как при сильном душевном потрясении. В таком страхе Марк его никогда не видел. Руки епископа затряслись, он с трудом поднимался из-за стола.

— Что он еще сделал?

— Он тянул из меня что-то непонятное… что-то такое… как невидимая слизь, — Марк поморщился от неприятных воспоминаний.

— А ты?! Что ты говорил перед этим?!