Связанные кровью (ЛП)

— «Безродная и бездомная, кровь и кость, будь проклята и изгнана», — Тришен передёрнуло. — Ужасное проклятие, но, похоже, оно оказало на неё не больше воздействия, чем на вас.

— Вот ещё хуже: «Будь ты проклят, парень, за то, что бросил меня. Вероломный предатель… Я проклинаю тебя и изгоняю тебя. Кровь и кость, ты мне больше не сын».

Его голос огрубел. Тришен почувствовала, как по её спине пробежала дрожь. Она осторожно вынула линзы из своей маски. Все предметы поблизости смазались, но всё, что было на расстоянии, заострилось. И снова, рядом с вышагивающим Верховным Лордом реяла тень, говорящая сквозь его губы. Ох, как же она надеялась, что это было всего лишь игрой света, и, в тоже время, что она снова сможет с ним поговорить после всех этих лет…

— Гант, — сказала она мягко. — Почему ты такой несчастный? Киндри произнёс руну самовоспламенения, которая должна была освободить тебя. Почему ты всё ещё здесь?

Он глянул на неё из теней, из прошлого, единственный человек, которого она когда-либо любила, и его лицо скрутило болезненной судорогой от жестокой ненависти к самому себе.

— А не рассказать ли мне тебе, Триш, как я сказал своему сыну, что в этом холодном замке, где он прячет свою жалкую, ничтожную душонку, я тоже пойман в ловушку? Помнишь моего дорогого братца Грешана, этого мерзкого шанира? Просто капля крови на кончике его ножа, не достаточно сильно, чтобы привязать больше, чем на час или два, но достаточно долго, чтобы сделать игру более интересной.

— «Дорогой, маленький Гангрена,» называл он меня, никчёмный, хныкающий лжец, которому никто не поверит — и никто и не верил.

— «Теперь, открой пошире рот,» говорил он, «или я сломаю тебе зубы — опять — ножом. Ну вот. А теперь, иди ко мне.»

— Я был ребёнком, Триш, привязанным кровью и униженным. И ты ещё удивляешься, почему я никогда не мог полностью от него освободиться? Или тому, что я начал ненавидеть всех шаниров? О, я был рад, когда он умер, но это ничего не изменило. Ничего. И вот почему я стал тем, чем стал.

Тришен закрыла руками рот. — О, мой дорогой, — сказала она сквозь трясущиеся пальцы. — Тебе следовало рассказать мне. Я бы тебе поверила. Ох, но как же твой отец мог быть таким слепцом? Но Грешан был его любимчиком. Я всегда это знала. Я даже не думала…

Её кончики пальцев на губах похолодели. — Гант. Ты не хочешь, чтобы твой сын покидал тебя, поступал против твоей воли. Только не говори мне, что ты… ты…

— Что, Триш, что?

Он стремительно выступил из теней, хорошо знакомое лицо, накладывающееся на другое, значительно более младшее, и запнулся о щенка волвера. От растянувшейся ничком фигуры Торисена поднялась тень, и бежала, преследуемая Уайс. Они, казалось, неслись друг за другом по холмам мёртвой травы под свинцовым оком луны к руинам остова замка. Тень, у пяток которой щёлкали белые зубы, проскользнула внутрь сквозь дверь. Потом Уайс прирысила обратно.

— Леди? — Дверь распахнулась к свету, разливая по комнате утро.

Торисен сидел на полу, тряся головой, ошеломлённый. — Должно быть, споткнулся. Прошу прощения. — Капитан стражи Тришен помогла ему подняться на ноги. — О чём мы тут говорили?

— Я как раз говорила, что мне пора уходить. — Она взяла его руку и поцеловала её. Казалось, что только филигранные узоры шрамов создавали хоть какое-то тепло. — Ешьте и отдыхайте, милорд. И ничто из того, что вы делаете, не должно посещать вас в кошмарах… если только вы не продолжите игнорировать свою корреспонденцию.

С этим она поспешно выскочила из комнаты, размашисто шагая в своей закручивающейся, разрезанной юбке и не оглядываясь назад.

Торисен растерянно стоял на месте. Его голова ощущалась такой же пустой, как и комната, подобно сцене, с которой ушли все актёры, но у него не осталось совершенно никоих воспоминаний о спектакле, начиная с того момента, когда он рассказал Тришен о проклятии Бренвир. Как бы ему ни нравилась Матрона Яран, с ним, похоже, случались странные вещи, когда он рядом с ней находился. Но её он тоже потерял. Весна и её возвращение казались теперь такими далёкими, надёжно укрытыми поземкой и завесами мокрого снега.

А между тем, она, конечно, права: он был глупцом, без всяких сомнений приняв на веру то, что, как он думал, он видел в Тентире. Он действительно хотел так дурно думать о своей сестре, считать её монстром, таким же, каким её видел их отец? Чёрное, белое, серое — кровь красная. Не было ли всё это просто отчаянным предлогом, чтобы вообще не иметь с ней никаких дел — а если так, то чего хорошего это ему принесло? Похоже, абсолютно ничего.

Всякий раз, когда ты поворачиваешься к правде спиной, она кусает тебя в зад.

Кроме того, он сглупил, не разузнав всё что можно о землях и людях, которыми он предположительно правил. В его покоях его дожидалась груда отчётов, высотой в целый фут, копившихся с начала осени. Тяжело вздохнув, он принялся за них.

Сапоги Джейм постепенно заносило снегом, кроме их носков, на которых скрючился дрожащий Жур. Её руки и ноги болели от холода, а глаза слезились. Это просто нелепо. В засыпаемом снегом квадрате стояли только она, Горбел и Тиммон, их окружали безмолвные кадеты, собравшиеся под навесом дощатой галереи. По окончании сбора, они ретировались в укрытие, оставляя трёх лорданов замерзать, как будто их поставили сторожить друг друга. По крайней мере, солнце уже встало и испускало хотя бы немного иллюзорного тепла, но они провели на своих постах уже большую часть первого урока, да и к тому же без завтрака. И чего все так ждут?

Вант склонился к уху Тернослив. Её тяжёлые плечи сгорбились, как будто отбиваясь от его слов. Джейм хотелось, чтобы он оставил своего бывшего кадета в покое: он, кажется, всё время её изводил.

Падающий снег облепил её ресницы. Миновала только первая четверть зимы, однако ей казалось, что она мерзнет уже целую вечность.

Сегодня они должны были выбрать свои союзные дома для Зимней Войны. Почему бы им с этим не поторопиться?

Думай о тепле. Думай о сне. Она стоит в своих освещённых огнём покоях перед большим зеркалом. Она знает, что она одна, и всё же, в посеребренной поверхности она видит Тиммона, который стоит за ней и улыбается через её плечо. Его руки скользили над её, пока она раздевалась. Её кожа была разрисована красными знаками обольщения и соблазнения. Его улыбка перешла в самодовольную гримасу. Он тоже был обнажён, но его символы кровоточили. Когда он с растущим ужасом начал тыкать в них пальцем, то его кожа стала слезать прочь под его прикосновениями. Она развернулась к нему.

— Прекрати это!

Тиммон в квадрате зашатался и упал, как будто его и в самом деле толкнули. Кадеты зааплодировали. Что, во имя Порога…

Вант снова принялся нашёптывать что-то в ухо Тернослив.

Он хочет, чтобы она что-то сделала, подумала Джейм, но вот что?

Она вдруг зашаталась, испытывая приступ внезапного головокружения, как будто земля начала уходить у неё из-под ног. Это что, ментальный армрестлинг? А если и так, то не участвует ли в игре дополнительный игрок?

Горбел нетерпеливо хмыкнул. — Ну хватит. Я замерзаю. Вниз!

Его пристальный взгляд был как сильный толчок. Уже и так не твёрдо стоящая на ногах, Джейм упала. Кадеты снова захлопали и потоком устремились обратно в казармы для запоздалого завтрака.

Рута помогла Джейм подняться и отряхнула её. — Девяносто минут. Не плохо, десятка. Этот Горбел — крепкий тип, при всём его жире.

— Во имя Порога, что всё это было?

— Ты не знала? Это традиционный способ решить, кто первый будет выбирать союзников для войны. Ты вторая.

— Да нет, я имею в виду всё это пихание.

Рута выглядела смущённой. — Ты приказала Тиммону прекратить, а Горбел скомандовал тебе упасть. Почему ты потеряла равновесие в первый раз, я не знаю.

Как и Джейм, но она видела Ванта, который хлопал Тернослив по плечу и улыбался.