Сороковник. Части 1-4

Его ладонь снова ложится на мою злосчастную левую грудь, но на этот раз без намёков на ласку или грубость, скользит вниз, прощупывая рёбра, под которыми бунтует сердечная мышца, царапает кольцами.

— А ну, тихо, — вдруг повелительно говорит он. — Я сказал — тихо! Стоять!

Сердце останавливается. Я в ужасе открываю глаза. И чувствую, как его пальцы, постепенно наливаясь теплом, начинают выстукивать по рёбрам сдвоенный ритм: тук-тук… тук-тук… тук-тук…

— Слушай меня, — говорит он едва ли не ласково, склонившись над ним, сердцем. — Слушай. Повторяй. Ты же умница.

Я вижу копну жгуче-чёрных волнистых волос, которые, спадая, щекочут мне кожу. «Тук-тук» — задаёт он неспешный ритм, и сердечная мышца, подумав, сперва неуверенно, а затем всё более твёрдо вступает в такт. Он продолжает какое-то время, затем останавливается. Прислушивается. Улыбается. Шепчет:

— Молодец.

И поглаживает… не меня. И не со мной он разговаривал — с сердцем, напрямик.

У меня перехватывает дыхание от очередного приступа страха. Должно быть, от этого же стук убыстряется.

— Но-но, — говорит Мага хмуро, выпрямляясь. — Не вздумай ещё раз такое вытворить. — И снова кладёт руку мне на грудь. От его ладони идёт на сей раз животворная прохлада.

— Не понял? — вдруг говорит он. — Что ещё здесь такое? Дай-ка проверю…

Он не сканирует, как сэр Майкл, а простукивает меня, прощупывает. И почему-то его интересует именно этот участок, под левой грудью. Наконец, что-то он там обнаруживает. Глаза довольно блестят.

— Что ж, дорогуша, — и я в страхе жду продолжения, но оно оказывается неожиданным. — Беспокоить пока не буду. Нельзя тебе сейчас волноваться. На днях загляну, а пока здоровья набирайся, оно тебе ещё понадобится.

Я ничего не понимаю.

Он направляется к открытому окну.

— Эй! — кричу я шёпотом. — Не смей уходить! Сними с меня… это! Отморозь!

Он уже на подоконнике. Оборачивается:

— Зачем? К утру само пройдёт.

Впрочем, возвращается, нарочито бережно прикрывает курткой.

— Простудишься ещё. А ты мне живой и здоровой нужна вместе со своим драгоценным сердцем. Да, кстати, — он оборачивается уже от окна, — никому не жалуйся, это бесполезно. Сэр наш огорчится, но всё равно по доброте своей не поверит, а пацана, обожателя твоего юного, я просто придушу, если выступать начнёт.

И выпрыгивает вон. А я… я только и могу, что в отчаянии смотреть ему вслед.

За что?

И, несмотря на утреннее обещание больше не реветь, вскипаю злыми слезами.

Прошмыгавшись, усиленно думаю. Лежать в таком виде до утра я не собираюсь. А что, если «заморозка» не отойдёт? С Маги станется и приколоться! И Ян, либо — ещё хуже — сэр Майкл застанут меня в распоротой рубахе, лишь прикрытой курткой… Да я сгорю со стыда. Уже вижу брезгливость в глазах сэра, Янкин презрительный взгляд, и снова ощущаю сердцебиение. Стоп! — в панике говорю, стоп! Этот тип ушёл, некому будет меня откачивать!

Спокойно, спокойно, Ваня. У нас полночи впереди, что-нибудь, да придумаем. Слышишь и ты, сердце моё, почему-то для кого-то дорогое, ты мне, между прочим, тоже дорого!

До утра он точно не явится, сам сказал, что заглянет только на днях. Придётся поверить на слово. Какая-то у него корысть. Что-то ему от меня нужно, только он умалчивает. Что у меня там, в груди?

Жаловаться отсоветовал. Не хочет, чтобы сэр узнал о его художествах, а ведь в курсе, что тот завтра сюда приедет, навестить и Гелю, и ученицу. Минуту, а ведь если так, то чары эти или временный паралич, как уж назвать правильно — не знаю, но действительно должны к утру сойти, некроманту компромат ни к чему. Я с облегчением перевожу дух. Хоть здесь не опозорюсь.

Угрозой моему девичьему стыду остаётся Ян, который поднимается рано: печь протапливает, тренируется, и привык, что часам к семи завтрак для них с Васютой — теперь для него одного — бывает готов. И если я опоздаю — деликатно сунется посмотреть, всё ли в порядке.

До семи утра есть время. Что мне сделать с этой напастью?

Думаю. Думаю. Думаю.

Проблема в том, что я ещё не привыкла к новым возможностям и при явлении чего-то необычного не успеваю реагировать. Меня и Мага-то взял на испуг тем, что обездвижил. А я… растерялась. Даже не пыталась разбудить силы, что стали во мне недавно проявляться. Во мне лунной магии — полно! Я же в ножи скинула только избыток, остальное — при мне, а что толку? Лежу в собственном теле как в саркофаге. Даже собаку свиснуть на помощь не могу.

Почему, собственно, не могу, вздохнув, говорю себе. Не пыталась, а уже ною. Ну да, на тестировании Гала заявила однозначно: способностей у меня — ноль! Но это было неделю назад. А сейчас я уже кое-что умею, мало того — в моих жилах течёт кровь оборотника. Возможно, течёт. Шрамы на руке давно не болят, самое время узнать прижилась чужая кровь или отторглась.

Если Нора никуда не делась, то ночевать она должна в Хорсовой будке. Полюбилось ей это место. Поэтому сейчас, закрыв глаза, я представляю эту будку и спящую в ней собачку, свернувшуюся полукольцом, её мягкую светло-палевую шерсть, блестящую, как у нутрии, брыльки на щеках, розовеющий беззащитный живот…

«Норушка, ко мне!»

Собакин в моём воображении перестаёт храпеть, настораживается. «Ко мне», — зову я. «Подойди к окну! Иди, моя лапа!»

Под окном скулёж и поскрёбывание когтей о дерево. Должно быть, Нора пытается, приподнявшись на задние лапы, заглянуть ко мне. «Нора», — продолжаю, — «Аркадий! Помнишь Аркадия?»

В ответ слышится радостное повизгивание. Совпадение это, или я действительно наладила связь? Могу только догадываться, но всё же надо продолжать.

«Аркадий. Найди. Приведи», — повторяю несколько раз.

Скулёж обрывается, слышится быстрое дыхание — собакин соображает — затем удаляющийся топоток. Пот с меня льёт ручьями, и от этого я ещё больше мёрзну. Получилось или нет? А если да — найдёт ли она Аркашу? Надежда только на пресловутое собачье чутьё, которое ведёт порой за тысячи километров — через леса, автотрассы, мосты и болота — к обожаемому человеку. Найдёт. Если только они в городе.

Слышу вдалеке тоскливый собачий вой. Нора голос подаёт или кто-то из местных?

Чтобы согреться, твержу забытые установки из курса аутотренинга: «Мне тепло… Ступни тяжелеют и наливаются теплом… тепло идёт выше, к коленкам… ещё выше… Мне тепло…» Для пущего эффекта представляю, что это пресловутый лунный свет, как светящийся газ, разгорается внутри меня, греет, подсвечивает…

А ведь помогает.

«Я ощущаю приятную тяжесть в ногах». Получается. Я всегда хорошо работала с самовнушением, могла ещё в детстве убедить себя, например, в ангине, нагнать температуру и пропустить контрольную… Ну, этим даром многие школьники и студенты виртуозно владеют. Книжечкой по аутотренингу, попавшей ко мне случайно, особо не зачитывалась, дошла до места, где«…тело расслабляется и теплеет, всё тело тёплое и тяжёлое»… и забросила. А сейчас выудила из памяти, и, похоже, кстати. Я гоню это тепло через себя волнами: вдыхаю горячий воздух через пятки до самой макушки, выдыхаю — от макушки в пятки. Снова меня прошибает пот, только от жара. Жар этот приобретает знакомый окрас, изумрудно-зелёный.

И тут меня накрывает то, о чём день назад говорил Аркадий. С закрытыми глазами я вижу себя всю изнутри. Вижу громадный грецкий орех мозга с прожилками капилляров, непрерывно движущиеся глазные яблоки, охваченные венчиком тёмно-розовых мышц. Подёргивается трахея, спадают и надуваются губчатые крылья лёгких, а между ними пульсирует тугой мышечный ком, от которого расходятся трубы крупных кровеносных сосудов. В одном из них явное затемнение.

Это что ещё такое? — спрашиваю растеряно. Жуткое впечатление, когда заглядываешь вглубь себя. Жуткое — и в то же время так и тянет посмотреть.

Я не ощущаю собственного тела: я как бы изнутри. Стараюсь поближе глянуть на затемнение, и вдруг стенки сосудов, да и само сердце становятся прозрачными как стекло. И я вижу на стыке артерии и одного из сердечных клапанов…