Тара (СИ)

Под ногами скрипнула ступенька, прогнулся под весом пол крыльца.

Тутохина забарабанила в дверь с упорством стенобитного тарана.

- Ма! Открывай! Ма! Оглохла, что ли? Открывай!

Защёлкали щеколды, дверь дрогнула и провалилась в полутьму коридора. Пахнуло солёными помидорами. В проёме появилась седая невысокая женщина.

- Чего кричишь, горластая! То полгода нет, то открывай ей дверь среди ночи! Кто это с тобой?

- Потом, ма. Домой пусти.

- Да входи, крикуха. Соседей переполошишь! - соблаговолила их впустить женщина.

Тутохина прошмыгнула внутрь. Решивший идти до конца, Богдан последовал за ней.

- Свет не включай, - остановила она мать. - Тебе не понравится, как я выгляжу.

- Да уж, всякую тебя видела, - мать оттеснила дочь и щёлкнула выключателем. - Боже ж ты мой! Что же ты с собой сделала, доча?

- Пластический хирург как сапер, ошибается лишь раз. И тоже навсегда, - попыталась отшутиться Кристина.

- Но что бы так! Путного в тебе была одна мордашка. Тебя теперь муж из дома выгонит! - безжалостно заключила мамаша.

Богдан с интересом рассматривал её. На вид обычная деревенская баба, не блещущая красотой. Крикливая, наглая, как и дочь. В застиранном халате, в серых шерстяных носках, причём совсем без тапок или ботинок. На шее крестик. И Мара совсем его не боится.

- Нет у меня больше мужа, мама! - выдохнула Кристина, присаживаясь на недавно выкрашенный в желтую краску табурет. - В тюрьме он. Надолго. Пятнадцать лет дали.

- Ой, беда! Как же мы теперь... - бабка прикусила язык и с недоверием уставилась на Богдана.

- Так кто это? - спросила она дочь.

- Просто попутчик. Утром уйдёт, - небрежно бросила Тутохина.

- Ар... Кристина, я тебя не брошу, - Богдан встал и слегка поклонился старухе. - Я Богдан Исаков, бухгалтер. Друг вашей дочери.

- Друг, съел двух мух! - Тутохина вышла из комнаты, хлопнув дверью. Под потолком закачалась лампа в простеньком абажуре, кидая оранжевый свет на покрытый цветастой скатертью стол, цветастые обои и полосатые дорожки, шкурой разноцветной зебры протянувшиеся от двери к двери.

- Хорошая работа, денежная? - заинтересовалась Кристинина мать.

"Она что, уже готова устраивать судьбу дочери с первым встречным?" - поразился такой незатейливой простоте бухгалтер.

- Мне хватает, - осторожно ответил он.

- А если семью заведешь? - допытывалась бабка.

- И семье тоже хватит, - решил ей понравиться Богдан.

- Это хорошо, - бабка хотела ещё что-то спросить, как в комнату ворвалась Кристина.

- Ма, как тебе не стыдно! Федьке меня подсунула, теперь этому!

- Молчи, дура! Ничего в жизни не понимаешь! - одёрнула её мать. - А ты, мил человек, не стесняйся. Сейчас я на стол накрою. Ужинать будем. Голодные, небось.

- Давно бы так, - отозвалась Кристина. - С самого обеда ничего не ела.

А если быть справедливой, то Арина и не обедала. Не успела... Теперь тело требовало у Мары должного ухода.

Богдану кусок не лез в горло. Но под взглядом двух женщин пришлось давиться холодной крольчатиной и недоразогретой картошкой.

Вспомнились зачитанные в детстве до дыр рассказы Гоголя. Какой сюжет пропадает: панночка восстала из мёртвых и пришла в родную хату! Вот ведьма, оборотничиха! Бледный свет лампы усиливал впечатление. Мать и дочь молча жевали. Мерно стучали вилки о тарелки. Вязкая, напряженная тоска, граничащая с безысходностью, окутывала два женских силуэта.

Богдану до одури захотелось убежать в ночь, во тьму, подальше от этого места, от нежити. В присутствии Мары страх только усиливался. Черты Арины почти не угадывались в новой владелице тела, и от этого становилось ещё страшнее. Её белые зубы вгрызались в мясо точно в беззащитную шею жертвы. И Богдан, борясь с накатившим приступом дурноты, выскочил из-за стола в огород.

Только там, при свете бусинок-звёзд, в трескотне цикад его разум немного прояснился.

"Я вытащу тебя, чего бы мне это не стоило, Аря", - сказал он себе.

Скрипнула дверь, заставив его вздрогнуть. Тутохина тёмной тенью спустилась к нему, оперлась о палисадник и уставилась на светлое пятно далёкого окна.

Всхлипнула и завыла собака. Ей хором откликнулись товарки. Богдан поёжился. Но как-то сразу сбегать было неудобно, и бухгалтер приказал себе терпеть.

- Мне было семнадцать. Я заканчивала культпросвет училище и мнила себя знаменитой художницей. Дура! - тихо начала она нежданную исповедь, торопливо, словно боясь, что слушатель перебьет, а то и вовсе остановит. - Влюбчивой была, как кошка, пока его не встретила. Виолончелист в доме культуры. Красив был, благородный на вид. Ему бы в кино сниматься, дворян играть. Я его Графом завала. Следы его целовать была согласна. В Москву на конкурс уехал, победить не победил, а там остался, в оркестре играет. Я к нему помчалась, чуть из училища не вылетела. А он заявил - зачем мне девка деревенская. Мне с московской пропиской нужна. Думала, повешусь, да мать жаль было. Вернулась, кое-как доучилась.

Она всхлипнула, утёрла глаза рукавом и продолжала.

- Мать меня тогда под Федьку подсунула. Он уже в город переехал, чем-то руководил. А мне всё равно было. Хоть Федька, хоть Петька, хоть чёрт рогатый. Учиться мне дальше не дал, работать тоже. Дома усадил. Я на стены от тоски бросаться стала. В столицу его толкала. Думала, хоть глазком на своего Графа взглянуть. Если очень повезёт, ребёнка от него хотела.

Вой собак стал совсем громким, замогильным. У соседнего дома показался чёрный силуэт, обматерил несчастных дворняг, запустил палкой во тьму и удалился обратно в тепло дома. По проселочной дороге громыхая и светя фарами проехала фура.

- Потом появился Антон. Тот самый, что с крыши меня... - голос Тутохиной стал вовсе безжизненным, далёким. - Он чем-то походил на Графа. Я почти поверила, что смогу хоть чуть-чуть урвать своего счастья. А оно вот как вышло. Козёл!

Она снова всхлипнула и вдруг прижалась к Богдану. Тот оторопело обнял её. Спроси Богдана, кого он обнимал в тот момент: Тутохину, которую ему в тот момент было жалко, или Арину, которую было жалко ещё больше, он бы не ответил, а скорее бы смутился и отвернулся.

- Меня никто не понимал, никогда. Старший брат насмехался над моей тягой к рисованию. Мать, едва я из дома съехала, все рисунки в печь на растопку пустила. У Феди вообще аллергия была на запах краски. Твердил мне: "Все бабы как бабы, а ты ненормальная". Так я и забросила это дело. Скажи, что я никчемная. Впрочем, молчи. Я ведь отняла у тебя Арину. Ты должен меня ненавидеть. А кто я? Дура, болонка комнатная, жена взяточника!

Кристинина мать выглянула в окно, разглядела идиллическую картину и со спокойной совестью отправилась спать. Непутёвая дочь отыскала нового кавалера.

- Может быть, ребята найдут выход, - предположил Богдан. Прижавшаяся Мара была вполне тёплой, пахнущей корицей, и по-прежнему пугающей. - Надо только попросить их.

Тутохина отстранилась от него, отвернулась, зябко обняла себя за плечи.

- Разве они будут разговаривать с мёртвой? - от её слов веяло полынной горечью. - Твой белобрысый друг снова пытался меня вызвать. Только кишка тонка. Далеко я от него.

- Как ты из пентаграммы вызова вырвалась? - поинтересовался он, расстроенный. Выходит, у Олега не получилось.

- Жить хотела, вот и вырвалась, - она подняла голову. Её профиль на фоне тёмного неба почти не напоминал Аринин.

Слабый ветер легонько качал верхушки трав, взъёрошивал волосы на её затылке. Собаки утомились, охрипли и теперь вяло потявкивали. На другом конце деревни жалобно затянули: "Вот кто-то с горочки спустился...".

- Что за место, откуда тебя вызвали? - пытался прояснить для себя Богдан.

- Плохо помню. Могу сказать, называется оно Запредельное. Где-то между миром живых и миром мёртвых. Там неуютно.

Она замолчала, сорвала соцветье укропа и принялась мять длинными пальцами. Бухгалтер не посмел её тревожить. Дальняя песня стихла. Собаки наконец-то успокоились. Деревня погрузилась в темноту и тишину. Цикады не в счет.