Владигор. Князь-призрак

«Какую еще монетку? На что играем? — спрашивал Владигор невидимого собеседника. — У меня, может, и нет такой, какую ты хочешь?»

«Может, нет, а может, и есть — кто знает? — загадочно, разными голосами, отвечал тот. — Да ты не тушуйся, я с тобой и на должок сыграю — мне твоя монетка не к спеху, у меня таких монеток воз и маленькая тележка. О-хо-хо!.. Праведник ты наш — о-хо-хо!..»

От таких разговоров Владигор просыпался в холодном поту и, вскочив на своем тюфяке, каждый раз стукался теменем о деревянное ребро натянутого над рыдваном шатра.

— Что с тобой, князь? — окликал Владигора чутко спавший Лесь. — Нечисть какая привиделась или бок прострелило?

— Прострелило, нечистый дух, не к ночи будь помянут! — ворчал князь, опускаясь на тюфяк и вновь до подбородка натягивая на себя свалявшуюся овчину.

— А ты травки попей, есть у меня настоечка — бормотал Лесь, встряхивая в ладони невесть откуда взявшийся пузырек.

— Да ладно, не утруждайся, до утра перетерплю, — отнекивался Владигор.

— Зачем же себя истязать? — шептал Лесь, поднимаясь со своего тюфяка.

Пригибая голову и осторожно переступая через спящих, Лесь подходил к изголовью Владигорова ложа и протягивал князю пузатый пузырек с пахучей вязкой жидкостью.

— Пей, князь, не сомневайся! От него худа не будет, — приговаривал он, пока Владигор брал на палец маслянистую каплю и с опаской подносил ее к носу.

— Все как рукой снимет, любой прострел: в боку, в груди, в башке, — бормотал Лесь, — верное средство, без обмана, из надежных рук брал.

Владигор опрокидывал в рот содержимое пузырька и вскоре погружался в состояние тихого блаженства: его тело словно растворялось в прохладном сумраке и, перелившись за пределы шарабана, непостижимым образом вбирало в себя и сам шарабан со всеми спящими, и кобылу с замшелой от инея мордой, и прочие вещи и события, далеко отстоящие друг от друга в обычной, дневной, жизни. Здесь сходились в смертельной схватке жуткие волкодлаки и кряжистые, широкоплечие беренды, лебедями плыли по Чарыни белогрудые ладьи, плясали в огне янтарные змейки с изумрудными глазами, а он, князь, возвышался над всем этим кружением подобно солнцу, питающему каждую земную тварь своими животворными лучами.

Но вот картина менялась, свет тускнел, заливая прозрачной тьмой низины и ямы, и Владигор уже видел себя пробирающимся через густой, заваленный вековым буреломом лес. Длинные космы свисающего с сучьев лишайника липли к его рукам, ногам, обвивались вокруг шеи, сдавливая горло, но стоило князю стряхнуть, сорвать, сбросить с себя эту мерзость, как на него тут же наваливались все новые и новые липкие и шероховатые патлы.

Внезапно лес отступал, словно проваливаясь сквозь землю, и перед князем возникала высокая гора с крутыми отвесными склонами и ослепительно — как ограненный алмаз — сверкающей вершиной. Небо над горой наливалось густой бездонной синевой, а высыпавшие звезды манили к себе своей обманчивой близостью.

— Иди к нам, князь!.. Иди к нам!.. — раздавались вокруг тихие манящие голоса.

— Кто вы?.. Где?.. — вскрикивал Владигор, оглядываясь по сторонам.

— Мы здесь, князь!.. Здесь!.. — отвечал сверху нестройный перебивчивый хор.

— Кто вы?.. Кто?..

Князь подбегал к подножию скалы и, вскинув голову, всматривался в звездное небо над сверкающей вершиной. Ему казалось, что шепот исходит именно оттуда и что звезды призывают его, перемигиваясь между собой.

— Иду!.. Иду!.. — восклицал князь, погружая пальцы в каменные трещины и подтягивая к ним гибкое, мускулистое тело.

Он хватался за выступы, за жесткий колючий кустарник, упирался носками сапог в неглубокие выбоины, отдыхал, прижимаясь к шероховатой скале шириной в ладонь.

— Смотрите, он идет!.. Наш князь идет к нам!.. — раздавались восторженные шепотки над его головой.

Владигор поднимал голову и, встретившись взглядом со звездами, вновь вставал на выступ и отыскивал пальцами трещины в скале.

— Мы — пленники Тьмы!.. Спаси нас, князь Света!.. — звенел в его ушах тихий согласный хор.

Чем ближе становилась сверкающая вершина, тем громче звучал хор, среди звуков которого князь начинал уже различать знакомые голоса. Ему казалось, что за темно-синей завесой шумит площадная толпа и в ее гвалте он слышит Любаву, Филимона и даже скоморошку Ольгу, след которой давно потерялся в лабиринте жизненных тропинок. Князь оглядывался вниз и видел под собой то Заморочный Лес, то каменные ущелья Мертвого Города, чьи жители давно обратились в прах, усыпавший полы и пороги их опустевших жилищ.

— Коснись, коснись вершины!.. — призывали знакомые голоса. — Еще немного, еще чуть-чуть, князь!..

Владигор карабкался, царапая ногтями ледяную поверхность скалы и до крови обдирая ладони, но чем выше он поднимался, тем дальше отступала от него сверкающая вершина, а верхушки заморочных деревьев и ржавые шпили на мертвых башнях с застывшими стрелками часов протягивались к ногам князя, словно намереваясь проткнуть истертые подошвы его сапог. И в тот миг, когда Владигору казалось, что он вот-вот коснется холодно сверкающей грани, над верхушками деревьев растрепанным вихрем взметались побеги омелы и гибкими петлями захлестывали тело князя с головы до ног. Блаженный небесный хор вмиг сменялся истошными, отчаянными воплями; глаза с мольбой взирали на князя из глубины кристалла, но он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой и лишь яростно щелкал зубами, пытаясь перекусить побег, захлестнувший его подбородок. Постепенно борьба утомляла Владигора, и он вновь погружался в состояние безмятежного блаженства, где не было ни глаз, ни голосов и лишь тихие колокольцы звенели во тьме вперемежку с заливистыми петушиными воплями.

После таких ночей князь просыпался с тяжелой головой; телесная легкость сменялась ломотой во всех суставах, но пуще всех этих недугов его тревожили воспоминания о странных ночных видениях: они как будто ничем не отличались от обычных сновидений, но если сны после пробуждения князя почти мгновенно улетучивались из его памяти, то вид неприступной скалы с сияющим на вершине кристаллом вспоминался ему вновь и вновь.

Странно было и то, что Лесь никогда не спрашивал у князя, помогло ли тому предложенное им средство, но смотрел на него так, словно ждал, когда Владигор сам заговорит о своих ночных видениях. Но князь вел себя сдержанно, понимая, конечно, что как раз эта сдержанность более всего и выдает его тайные терзания. При этом он порой очень явственно, почти физически, ощущал, что где-то внутри него проходит грань между Светом и Тьмой, что поединок между ними неизбежен, но возможен лишь тогда, когда сам Князь Тьмы примет плотский вид и явится перед Владигором во всей своей силе. Пока же из всякого рода обрывочных наблюдений и свидетельств Владигор понимал лишь то, что вокруг него стягивается кольцо не просто недругов, ищущих его смерти — кинжал, яд всегда найдут предназначенную им жертву, — но посвященных в тайный культ зловещего божества, стремящегося погубить все живое. Заморочный Лес, Мертвый Город представали перед глазами князя примерами холодной и жестокой деятельности этого божества.

Но где тогда обитал призрак его отца Светозора, уже дважды являвшийся князю во время его скитаний? Откуда взялся нищий калека, спасший Владигора от отравленного кинжала и освободивший из оков назначенного в жертву Лиходея? Какому божеству кадит масляные плошки старый маг Десняк, постигший многие тайны не только дневного, но и ночного, населенного невидимыми призраками мира? Видно ведь, что не впервой ему раскладывать на полу шкуру коркодела и бормотать заклинания, завернувшись в исчерканный человеческими фигурками плащ. И кого же он, интересно, вызывал в эту ночь, точнее, кого хотела видеть нынешняя владелица княжеского терема?

Владигор отвел взгляд своего третьего глаза от лица Десняка и присмотрелся к темному мохнатому комку в центре коркоделовой шкуры. Комок оказался волчьей шапкой, оставленной князем на том самом месте, откуда они с Силычем перенеслись на окраину городского Посада, по окна утопавшего в ростепельной грязи. То есть они не то чтобы вознеслись в воздух — тяжеловат оказался Силыч на такой подъем, — но чуть передвинулись во времени, так, что Десняк даже не сразу мог увидеть их следы на гладкой дорожной грязи. Если бы чернокнижник не спешил, а немного постоял на месте, внимательно приглядываясь к ровному слою грязи между налитыми мутной водой колеями, перед его глазами проступили бы когтистые отпечатки медвежьих лап и овалы сапожных подошв, но он схватил шапку и удрал, полагая, что шапка приманит к себе ее обладателя.