Время вспомнить (СИ)

  Сегред перевернулся на спину и всматривался звездное небо, пока не потонул взглядом в мерцающей глубине. В детстве мама говорила ему, что звезды - крошечные серебряные узоры на бархатном покрывале над колыбелькой, что Божественная Праматерь вышила для защиты своего любимого чада - человека. Все было бы хорошо, и остался бы человек в безопасности, но, вопреки недовольству Праматери, Бог-Отец сам приподнял край покрывала и пустил в мир нечистую силу, чтоб подрастающий ребенок поигрался, научился отличать Добро от Зла и укрепился духом. Отец и Мать, уча чадо уму-разуму, долго потом рождались в срединном мире под разными именами, которых сейчас не помнят даже саги. От тех рождений пошли боги. Зло, однако, расплодилось так, что Отец сам был уже не рад, что допустил его к человеку. Вот и пришлось Матери нитями разного цвета вышить внутри человека Дом-Древо для защиты души, с дуплами, в которые боги заглядывали, как в окна и двери. Говорят, когда соберется на земле достаточно закаленных, чистых душ, падет звездный полог, и человек воочию увидит своих Создателей. Еще говорят, что момент этот наступит, когда все народы, живущие под солнцем, соберутся в одно государство, а власть зла достигнет предела. Тогда женщины будут как мужчины, а мужчины подобны женщинам, и люди будут совокупляться, как звери, и убивать друг друга из-за власти и денег. И мертвые смешаются с живыми. Сегред зевнул. Судя по всему, недолго уже ждать - что уже не сбылось, вот-вот сбудется.

  Бран не спал. От него все еще воняло мокрой шерстью - после показательного 'убиения' он долго отмывался в речушке от овечьей крови, катаясь спиной по мелководью. Плотный мех плохо сох даже у костра.

  ― Так значит, Толий мертв? ― бросил Сегред, продолжая прерванный сонливостью разговор.

  'Мертв. К сожалению. Но не совсем'.

  ― Как это?

  'Бродит по междумирью. Ищет медиума, который согласится дать ему новое тело'.

  ― Ты-то откуда знаешь?

  'Забыл, кто я? Толий не видит меня, не помнит, но я всегда его узнаю, даже мертвым. Я привлекаю его. Он чует мою суть и иногда бродит вокруг. Но силы его слабеют'.

  ― Ты ведь хотел 'поговорить с ним по душам'. Вот и поговори.

  'Не могу. У него сейчас разум размером с медяк, и сосредоточен этот сгусток ненависти и боли на банальной мести. Что он мне расскажет?'

  ― Я думал, он сам помер.

  'Ему помогли. Так часто бывает у тех, кто мнит себя непобедимым'.

  ― Значит, еще одна ниточка оборвана?

  'Значит, оборвана'.

  Бран помолчал.

  'Я волнуюсь за этих людей. После смерти Толия Перепел сам не свой, что-то не срослось у него с преемником Высшего. Может прийти сюда, чтобы убедиться своими глазами, что я мертв. Он никогда мне по-настоящему не доверял. Нужно уходить'.

  ― Утром уйдем. Не решатся они искать нас ночью.

  'Все равно. Будь начеку'.

  К ним, переваливаясь с боку на бок, приблизилась колченогая шутовка с очередной порцией жареного мяса. Днем она была одета в пестрые тряпки, а сейчас выглядела как обычная ората с юга, с головой, закутанной в светлый платок и длинную юбку, прикрывающую кривые ноги. Женщина робко улыбалась, обнажив до самых десен крупные желтые зубы. Сегред вскочил с одеяла, помогая женщине поставить поднос на землю, бормоча, что они уже наелись и зря она столько притащила.

  'Пусть оставит, тебе же лучше - пока я сыт, и ты цел'.

  'Хотел бы, давно б съел', ― уже привычно отшутился мысленно Сегред.

  'Я держу тебя про запас. И таскать не надо - сам ходишь'.

  Баулия аккуратно подхватил с подноса овечье ребро и принялся неспешно, как обычный пес, с удовольствием смоктать его, наклоняя огромную голову то в одну, то в другую сторону. Бран вообще не любил сырое мясо, каждый раз терпеливо ждал, когда охотник пожарит пойманную им дичь.

  Шутовка зачарованно уставилась на Брана.

  ― Есть сказка о том, как охотник, преследуя демона, укравшего сажескую дочь, скакал верхом на огромном волке. Когда волк изголодался, юноша стал отрывать от себя куски мяса и скармливать зверю, но тот зарастил раны ездока одним своим дыханием, ― сказала она.

  'И не рассчитывай, ― 'пробурчал' Бран, обращаясь к Сегреду. ― Я так не умею. Оторвать могу, зарастить дыханьем - нет'.

  Шутовка тихонько засмеялась.

  ― Вы слышите, как он говорит? ― поинтересовался Сегред.

  ― Не только я, мы все слышим, ― женщина обернулась к охотнику с улыбкой. ― Поведайте нам свою историю. Мижда напишет пьесу.

  ― Не в этот раз. Но при следующей встрече - обязательно. Вы хорошие люди.

  ― Мы разные. Но у нас в балагане есть сила, которая соединяет нас крепче любых цепей.

  ― Что это?

  ― Вера, что друг без друга мы пропадем. В обычной жизни мы были бы изгоями, никчемышами, мало б жили и плохо умирали. Здесь мы тоже не пируем каждый день, но у нас всегда есть миска супа и кусок лепешки. Если я заболею, меня не бросят умирать на обочине. А ведь моя мать когда-то оставила меня у храма Единого. Должно, ей страшно было растить уродливое дитя. Однако все в руках богов. Мы все по-разному попали в балаган. Среди нас есть даже дети бесовиков. Наша чародейка - из именитых, когда-то от нее отказалась ее семья. Когда нам становится совсем голодно, Золла идет к своему брату, и тот откупается от нее, когда деньгами, когда едой. Мы делим добытое поровну.

  ― Я не видел вашей чародейки.

  ― Она устала, она быстро устает, если много людей. Накануне к ней приходили бесовики, о чем-то расспрашивали, измучили ее совсем. Но вам ората Золла с удовольствием погадает, на картах Иксид, на саже или на камнях. Она просила меня сказать вам, что, лучше, чем она, вам никто не предскажет будущее и не поведает о прошлом.

  ― Бран? Карты Иксид, сажа или камни?

  'Преображенный' молчал, усердно обгрызая кость.

  ― Спасибо, добрая ората. Мы сами найдем шатер Золлы. Отдыхайте, нам более ничего не нужно.

  Шутовка ушла.

  'Ты и впрямь решил обратиться за советом к чародейке? Такие, как она, от бесовиков недалеко ушли'.

  ― А почему нет? Тебе нужна твоя память или не нужна?

  'Нужна. Но... ― Бран встряхнулся, будто передернулся всем телом. ― У нее, должно быть, сильный пленс. Может это и не она уже, а мертвый дух. У них договор: он видит то, что скрыто от обычных людей, она дает ему приют. Но нельзя носить в себе паразита долгое время, ничем за это не расплатившись. Я не очень верю чародейкам'.

  ― Но если саги не помогли, вдруг поможет гадалка?

  'Саги помогли, а чародейка - это уже лишнее'.

  ― Ну как хочешь. А я, пожалуй, схожу.

  'Не жалуйся потом. Пленс есть пленс'.

  ― А ты тогда кто?

  'Божья оплеуха'.

  Сегред отправился искать шатер чародейки. Лицедеи махали ему от костров и звали присоединиться к трапезе. Охотник кланялся в ответ, прижимая руку к сердцу, но отказывался. Шатры были расставлены вкруг крытого балагана, распяленного на крепких опорах. От одного из костров к Сегреду метнулась гибкая тень - женщина, статная, черноволосая, закутанная в шаль поверх туники и шаровар. Она, не говоря ни слова, бросила на Сегреда быстрый взгляд и поманила его рукой.

  ― Ты Золла?

  Женщина не ответила. Повернувшись к охотнику спиной, она направилась в темный закуток между балаганом и зверинцем. Там стоял ее шатер. Золла шмыгнула внутрь, и Сегред зашел следом, давая глазам привыкнуть к темноте. За полупрозрачным шелковым пологом разгорелся огонь в масляной лампе. Он осветил немолодое, но миловидное, сосредоточенное лицо чародейки, склонившейся над круглым столиком. Сегред прошел за полог и присел, чувствую себя неловко, жалея, что потревожил женщину в конце тяжелого дня. Но Золла улыбнулась ему, перебирая в руках крупные, с ладонь, картонки, на ее лице отражались удовольствие и интерес. Она стала напевать, раскладывая карты по лаковой поверхности столика. Сегред следил за тем, как появлялись перед ним причудливые рисованные изображения. Пальцы Золлы зависали над толстой колодой, она закатывала глаза и с болезненным выдохом выдергивала из нее очередную карту. Сегред насчитал двенадцать картонок с яркими двойными рисунками, но на тринадцатом изображении чародейка отдернула пальцы, словно обожглась, опустила руку к столу и забормотала что-то, разглядывая собранное.