Оковы безмолвия

Когда дверь за ними со стуком захлопнулась, Конан почувствовал себя попавшим в капкан зверем. Его ногти впились в ладони, и он с трудом сдержался, чтобы не расшвырять стоявших рядом монахов и не вырваться на волю. Дхавана, тоже чувствуя себя неважно, настороженно озирался по сторонам, не понимая, что все это значит.

Один из монахов прошел вперед и, ухмыляясь, предложил им следовать дальше. Прямо напротив двери темнел проем, и широкие каменные ступени вели вниз, в глубину подземелья. Спускаясь по ступеням вслед за монахом, Конан пытался понять, зачем жрец заманил их в эту нору и как теперь отсюда выбраться.

Они спустились в довольно просторное подземное помещение, где дежурили еще десятка полтора вооруженных монахов. Стало ясно, что это подземная тюрьма. Но при чем здесь бог Кубира?! Все это было так не похоже на роскошь и богатство, оставшиеся наверху, что Конан и Дхавана ничего не могли понять.

Монах, шедший впереди, что-то сказал стражникам, и двое из них быстро скрылись в одном из многочисленных коридоров, расходившихся во все стороны из подземного зала. Остальные с интересом разглядывали пленников, особенно Конана, метавшего яростные взгляды. Казалось, он сейчас бросится на них, подобно тигру, шкура которого покрывала его плечи. Стражники невольно попятились к стенам, а некоторые даже вынули мечи из ножен.

Конан понимал, что они с Дхаваной близки к разгадке тайны монастыря, и ярость его была отчасти наигранной. Он мало чего боялся. Просто ему хотелось подразнить стражников и нагнать на них страху. Он сжал кулаки, напрягся и зарычал, как раненый зверь. Рев, усиленный каменным сводом, обрушился на стражников, как гром небесный, и эти видавшие виды воины невольно растерялись. Конан подумал, что ему ничего не стоит выхватить меч у одного из них и разделаться со всей этой сворой, но он помнил, что не для этого полез в это осиное гнездо и что самое трудное еще впереди.

Внезапно, как бы потеряв к стражникам всякий интерес, он расслабился, опустил руки и повернулся к Дхаване, который смотрел на него с неменьшим изумлением, чем стражники.

В этот момент раздались гулкие шаги, и двое монахов, уходивших куда-то, вернулись и дали знак пленникам следовать за ними. Конан и Дхавана неохотно пошли в темноту коридора, а сзади послышался топот множества ног — опасаясь ярости бешеного пленника, их сопровождал весь караул.

Широкий, тускло освещенный коридор привел их в следующий подземный зал. Они миновали его, не останавливаясь. Здесь, под присмотром все тех же вооруженных монахов, изможденные люди в жалких лохмотьях варили в огромных котлах похлебку. Котлов было много. Сколько же пленников томилось в этих страшных подземельях?!

Проходя мимо одного из котлов, Конан, как бы невзначай, заглянул в него — и невольно отшатнулся. То, что он увидел, сразу сделало понятным слова пророчества — не есть мясо в стенах монастыря. В огромном котле, кипя и бурля, варились куски человеческого тела — во всяком случае, руки киммериец разглядел совершенно ясно. Так вот, значит, что приходится есть пленникам бога Кубиры! Ярость горячей волной забилась в мозгу, желание разрушить это прибежище черных сил было таким сильным, что Конан едва сдержался, до боли стиснув зубы и сжав кулаки.

И вновь они свернули в широкий коридор, куда выходило множество дверей, сколоченных из толстых деревянных брусьев, окованных железом. У одной из них стражники остановились, послышался лязг открываемого замка, и дверь распахнулась. Окружив пленников плотным кольцом, стражники затолкали их внутрь, и дверь с грохотом захлопнулась.

Глава четвертая

Конан и Дхавана очутились в довольно просторном помещении, посреди которого стоял большой ткацкий станок.

На стенах были укреплены кованые светильники, трепещущие языки пламени ярко освещали пещеру. В дальнем углу лежали видавшие виды тюфяки, там же стоял грубо сколоченный стол, а рядом — три колченогих табурета.

Всмотревшись, они заметили скорчившегося на одном из тюфяков человека. Они лежал неподвижно, как мертвый.

Осторожно приблизившись, Дхавана повернул лежавшего и заглянул ему в лицо. Сдавленный крик замер у него на губах, он упал на колени и принялся растирать руки и ноги полуживого пленника.

Конан подошел и присел на корточки рядом с Дхаваной. То, что он увидел, потрясло даже его, а ведь он повидал немало! На тощем соломенном тюфяке лежал превратившийся в обтянутый кожей скелет Дхавана. Огромные глаза медленно открылись и глядели на них, не мигая. Губы, сухие и потрескавшиеся, шевелились, не в силах произнести ни звука.

Дхавана вскочил и бросился искать воду — но воды не было, и тогда он в отчаянии стал колотить в дверь. Гулкие удары разносились по всему подземелью, но к двери никто не подошел.

Опомнившись, Дхавана перестал стучать и подошел к столу. Он быстро снял с себя суму и достал из-под рубахи чудесный пояс. Бережно положив его рядом с Кританой — а это был именно он, Конан в этом уже не сомневался,— Дхавана стал тихонько гладить пальцами его золотые узоры.

В камере было тихо, слышались только хриплое дыхание Кританы и потрескивание фитилей в светильниках. Конан поднял глаза и тут же вскочил на ноги. Дхавана обернулся, и не смог сдержать радостного возгласа — на столе стоял большой кувшин, три глиняные кружки, корзина с фруктами, хлебом и сыром.

За их спинами раздался протяжный стон — приподнявшись на локте, Критана протягивал руку к столу, не отводя от пищи безумных глаз. Дхавана поскорее схватил кувшин, чтобы налить брату воды, но в кружку полилось вино. Давясь и всхлипывая, как ребенок, бедный узник выпил его и вновь без сил упал на тюфяк. Но вскоре вино оказало свое действие, он смог подняться и с трудом подойти к столу.

Дхавана следил, чтобы бедняга не съел слишком много — он знал, что истощенному человеку нельзя сразу наедаться, иначе он может тут же умереть в ужасных мучениях. Вскоре он отнес уснувшего прямо за столом брата обратно на тюфяк.

Светильники с шипением гасли один за другим, должно быть, в них кончалось масло. Конан и Дхавана поспешно поели и едва успели допить вино, как подземелье погрузилось в темноту. Когда кувшин и корзина опустели, они же исчезли, будто их тут никогда и не было.

Они на ощупь добрались до тюфяков. Дхавана надел волшебный пояс, лег рядом с братом и вскоре тоже уснул, измученный всеми событиями этого бурного дня.

Конан лежал на спине, положив руки под голову, и смотрел в темноту широко открытыми глазами. Перед ним вставал храм Кубиры: сияющие рубины и сапфиры, золотые кирпичи, складывающиеся в заманчивые груды. Он представлял, как придет его час и он разделается с главным жрецом и его слугами и сам вознаградит себя за труды. Здесь добыча обещала быть не хуже, а, может, и получше, чем в Рубиновом Городе. Если это дельце выгорит — незачем будет опять тащиться через опостылевшие джунгли, задыхаясь от липкой жары и рискуя превратиться в обезьяну.

А Дхавана! Каков плут! Врет не хуже, чем когда-то врал Витара! Ох уж эти вендийцы — действительно мастера на все руки! Как он плел этому Ваджрану, ведь даже он, Конан, в какой-то момент почувствовал себя тем самым израненным воином — хотя, если говорить по правде, так оно и было. Дхавана в самом деле спас его от смерти, и теперь они — почти братья. Так что приврал он, в общем, самую малость, но приврал хорошо! Ведь жрец чуть с кресла не вскочил, слушая его байки… А какое у него сделалось лицо! Интересно, что же ему надо от него, Конана? Завтра все будет ясно… Завтра…— С этими мыслями Конан закрыл глаза и тут же уснул.

Их разбудил лязг отпираемой двери. Несколько стражников вошли в темницу, при свете факелов наполнили маслом светильники и зажгли фитили — началось первое утро их заточения. На столе появился кувшин с водой и блюдо с какой-то едой. Узники сидели на тюфяках, пока монахи молча делали свое дело. Последними вошли двое служек с большой корзиной, наполненной мотками разноцветного шелка.