Вторая радуга (СИ)

Получалось плохо. Если математические формулы оставались сами собой, несмотря на то, что в преподавателя временами явно воплощался здешний мусун, и он покрывался либо медвежьей шерстью, либо крупной скользкой чешуей, то гуманитарные предметы вообще сегодня не давались. В мыслях юноши, обычно логичных и последовательных, непрошенными гостями бродили духи давно умерших шаманов и пытались с ним беседовать. Кое-кого из них он даже видел, как будто расплывчатое полупрозрачное облако колыхалось перед глазами. Вскоре от всего этого собственная голова начала напоминать юноше огромную чугунную болванку, совершенно неподъемную и готовую долго гудеть от малейшего прикосновения.

Отец в школьном коридоре кинул на него быстрый взгляд, но не подошел. С трудом отсидев до конца, Ермолай с облегчением вышел на улицу. У ворот его ждала дочь шамана. То, что она ждала именно его, он понял сразу.

— Пойдем на берег, — он безропотно повиновался, почувствовав облегчение от того, что хотя бы Ольга Аникутина выглядела обычным человеком, без всяких шаманских штучек.

На открытом берегу, где снег уже сошел, они присели на трухлявое бревно. Быстрая вода уже кое-где промыла лед, хотя на других участках ещё сверкал почти зимней белизной снег. Ольга сунула ему в руку небольшую фигурку змея с выпученными глазами.

— Дябдар может помочь, если ты его попросишь со всей душой. Есть у тебя какая-то ненужная мелочь, которую, однако, просто выбросить жалко?

Юноша пошарил по карманам и выложил на ладонь несколько монеток, перочинный нож, флэшку, календарик… Дочь шамана негромко сказала:

— Лучше нож.

— Что нож?

— Если хочешь, чтобы Дябдар помог, подари ему свой нож. Подойди к полынье, погладь амулет пальцами и попроси у великого змея помощи. Чтобы ты стал каким же, как раньше. Потом брось нож в воду.

Ермолай удивленно посмотрел на девушку, которая, судя по всему, говорила совершенно серьезно.

— И это поможет?

— Дябдар может помочь, если ты обратишься к нему всей душой.

Конечно, предложи ему это кто другой, он бы только посмеялся — даже несмотря на то, что сам мог видеть Дябдара, стоило лишь пристальнее всмотреться в землю под ногами. Подойдя к берегу, Харламов пробормотал свою просьбу, поглядывая на простенькую деревянную фигурку. Затем бросил нож в воду и вернулся к дочери шамана.

Сидя рядом с ней, он пытался уловить какие-то изменения в себе. Голова всё так же болело, в горле пересохло и першило, настроение… А вот настроение несколько улучшилось. Исчез страх. То ли великий змей, один из сотворителей мира, над ним сжалился, то ли присутствие Ольги повлияло.

— Всё, — сообщила девушка, — Дябдар принял жертву. Дальше можешь жить спокойно, Ермолай.

— Тебе легко говорить "спокойно", — возразил юноша, — а я такого страху натерпелся… Уже начал думать, что с ума схожу. Представить невозможно, чего я за это время увидел.

— Я знаю, что ты видел, — спокойно возразила дочь шамана. — Вчера в лесу твой мусун пробудился и слился с моим. Так что видели и чувствовали мы одно и то же. Мне пришлось всё утро потратить, чтобы исправить положение. Но окончательное действие должен был сделать ты. Хорошо, что у тебя сразу получилось…

Ермолай вновь не знал, что сказать. Выходит, девушка жила среди таких видений постоянно? Это какую же силу воли надо иметь, чтобы не свихнуться?

— Ты что, видишь духов всё время?

— Обычно — только когда мне самой это нужно. Но ты своей силой управлять не мог, и меня тоже заставил присутствовать в их мире. Кстати, такой четкости восприятия мира духов я никогда не достигала.

Конечно, юноша, забыв про свои страдания, пустился в расспросы. Но дочь шамана многое видела иначе, не так, как он.

— Мы воспринимаем мир духов не зрением, пойми, хотя наши образы и носят зрительный характер. И ты, и я знаем, что видим воплощение мусуна дома, но для тебя это старик с длинной белой бородой, а для меня — женщина в лисьей шапке и теплом халате. А кто-то другой вообще никого на этом месте не видит.

Конечно, о дальнейших занятиях и заикаться не стоило. Разбудив мусун Ермолая, дочь шамана выполнила обязательство перед своим отцом. Неуправляемой же силы Харламова она откровенно побаивалась. Хорошо, что Бордусей пригласил еще и Инну, иначе слияние проснувшегося мусуна юноши с Ольгиным могло оказаться необратимым. Соседка взяла на себя часть пробудившейся силы.

— Нет, она не пострадала. В ней нет той силы, которой ты смог бы причинить ущерб. Ей, конечно, стыдно за вчерашнее, но она быстро все забудет. Вообще, Ермолай, взял бы ты её в жены. Она не против будет.

— Важно, чтобы ещё и я был не против, — хмуро ответил юноша, которому это предложение весьма не понравилась.

— Сложно всё у вас, поселковых. Все любви ждут, как будто она нормальную семью заменить может. Вот у нас проще: созрел, так тебя родители женят, или замуж отдадут, и живи себе, детей расти.

Харламов недовольно заметил, что и у русских когда-то бытовали такие обычаи. Только от них давно отказались, и никому в голову не приходит к ним возвращаться. Впрочем, Аникутина наверняка знала это не хуже его. В конце концов, в школе она училась вполне прилично.

— Если бы эвенки жили оседло, деревнями, у нас бы тоже быстро привыкли сами замуж выходить, — согласилась дочь шамана.

— Другие же роды живут оседло. Орочен, мурчен, например. А некоторые вообще в города перебрались.

Ольга сделала жест, выражающий отвращение. Эвенков, покидавших лес ради земледелия или коневодства она считала потерянными. Их же род, строго говоря, жил оседло: только летние и зимние жилища у них находились в разных местах.

— Извините, что прервал увлекательную беседу, — раздался из-за спины голос Николая Владимировича. — Как дела, Ермолай? Духи смилостивились?

Отец подал голос издалека, чтобы молодые люди не подумали, что он слышал их беседу. Для этого ему пришлось почти кричать. Сын ответил сразу, стараясь говорить громче:

— Мне удалось откупиться. Все нормально, батя.

— Вот и хорошо, — уже тихо сказал отец, подойдя поближе, — зайдите оба к директору. В школу прислали фиксаторы мощи. Для вас двоих прислали.

Девушка зашла в кабинет директора первой. Пробыла она там недолго и вышла с безучастным видом. Юноша ни о чем не успел её спросить — директор, Александр Трофимович, известный среди школьников как Особист, уже стоял в двери, внимательно на него глядя.

— Заходите, Харламов.

Он подождал, пока ученик пройдет в кабинет и прикрыл дверь. Юноша бывал здесь и раньше, и оттого сразу обратил внимание на маленький столик в углу, изготовленный, похоже, ещё во времена целостного Материнского Мира. Рядом стоял столь же почтенный стул. На столе располагался небольшой металлический ящик с ручкой сбоку. Жестом указав на древний стул, Особист сел за свой стол и спросил для проформы:

— Как себя чувствуете, Харламов? Не переутомились, не болеете?

Ермолай, пожалуй, уже отошел от утренних страданий. Даже голова уже не болела. Ничего, кроме легкой усталости, он не ощущал, в чём и признался.

— Прекрасно, — кивнул директор. — Вам, как и всем, известно, что до достижения совершеннолетия правительство отбирает одаренных школьников и отправляет их на Край. В случае, если они там пройдут некое испытание, им предлагается продолжить образование в Школах Радуги. Дело это, безусловно, добровольное, но отказы крайне редки. Вы, надеюсь, понимаете, что отказаться от испытаний означает закрыть перед собой множество жизненных дорог?

Ученик поерзал на стуле под пристальным взглядом Особиста и ответил, что полностью разделяет такой взгляд.

— Николай Владимирович уверил меня, что Ваши родители ни в коей мере не станут Вам препятствовать в прохождении такого испытания.

Юноша кивнул, недоумевая. В семье никогда специально эту тему не обсуждали, и он был уверен, что если его возьмут на Край, никто возражать не станет.