Радуга (Мой далекий берег)

— Рейвен… к востоку от нас… я пошлю туда гонца. У нас было тихо.

Маленькая ведьма встала, спросила у Лэти:

— Ты готов послужить?

— Где осужденные?

Она указала на запечатанную сплетением дверь в боковушку:

— Там. Тебе надо подготовиться?

— Я сделаю, — сказал Хаук.

Лэти сидел напротив Гедд и смотрел в ее фиалковые глаза, как в зеркало, за которым находится дом с ответами на все его вопросы. Вот только, жаль, Лэти не может в него войти.

— Я видел лицо… в послании… мельком, — сказал он отрывисто. — Ответь: эти люди действительно хотели убить государыню?

— Дальше я сам, — Лэти поглядел на ровную границу, за которой синела Черта. Поправил котомку на плече и мечи в ножнах. Кивнул Хауку. Тот молча поворотил хрипящих коней. Пленники и палач стояли в месиве подтаявшего снега. Сплетения около Черты теряли силу, но, хоть руки и ноги осужденных не были теперь связаны, бежать они не пытались. И тоже молчали. По закону Лэти не имел права говорить с ними. Только ритуальные слова. Привычно перехватило горло.

— Сейчас мы пойдем туда. Не очень далеко. Там я возьму меч, ты — другой. Если убьешь меня — сможешь вернуться.

Осужденный пограничник (патлатый, мосластый и очень нелепый) сглотнул, у него хватило сил на насмешку:

— А к-кто-нибудь… в-вернулся?

— Нет, — серьезно ответил Лэти. — Никто. Если не сумеешь — попробует она.

Пленник пожал плечами. Некрасивая ведьма стояла, понурив голову, свисали вдоль бледных щек две растрепанные косы. Казалось, она даже не слышала произнесенных слов.

— Это — обязательно? — осужденный показал рукой на меч. — Н-нельзя… просто отвести нас на другую сторону?

— Нет никакой другой стороны.

Парень выказал крупинки удивления:

— Но я же… в-видел… дрался с… приходящим оттуда.

Теперь пожал плечами Лэти.

— Если, — продолжал пленник, — я все же тебя убью…

— Тогда ты сам станешь проводником.

— Палачом! — вдруг каркающе рассмеялась ведьма. — А я… я тоже? Кем я стану?!

— Ты просто уйдешь.

— Пустая!.. никто, — она забилась, упав на снег.

— Прости ее, — сказал пленник. Взял женщину на руки. И шагнул за Черту. Сразу сделалось жарко. Раскаленная синь ударила по зрению. А Лэти понял, что в этот раз обязательно должен спросить, за что двоим определено худшее наказание. Если, конечно, и они и, главное, он, сумеют преступить закон.

Патлатый пленник облизнул губы и совсем по-детски потер глаза.

— Можешь завязать, — сказал Лэти. Вынул и протянул рукоятями вперед «клыки»: — Выбирай, который тебе.

Паренек взял оружие и тут же уронил в песок, виновато поглядел на Лэти, на свои негнущиеся пальцы с посиневшими обломанными ногтями (Лэти помнил, как жестко и холодно охватывает руки сплетение — потом требуется долгое время, чтобы отошли), наклонился за мечом. И, сыпанув горсть песка палачу в лицо, тут же резко ударил плечом ему в подбородок. Насмешкой затухающему сознанию:

— Прости. Нам нужно выжить.

…Голова горела от жары и усталости. Лэти дохлым одеялом висел на чужих плечах, ноги, обутые в сапоги, бороздили стеклянистое раскаленное крошево цвета медного купороса. Сверху лежало бессолнечное небо. Язык заполнил пересохший рот. Слова сначала не получились. Еще больше согнувшись, носильщик выпутал свою голову из связанных рук проводника и перевалил того через колено, чтобы не опускать на песок. В рот Лэти закапала вода. Носильщик слишком быстро убрал баклажку и отер лоб.

— Т-тощий, а т-тяжелый, — заикаясь от напряжения, выдавил он.

— Так брось, — посоветовала невидимая женщина.

— С-сам пойдешь?

Лэти вспомнил все. Вспомнил, как легко дал себя одурачить. Вспомнил, что они все еще внутри Черты.

В обыкновенной пустыне, как следует присмотревшись, всегда можно обнаружить какую-то жизнь: квелые шарики перекати-поля, колючки, скользнувшую в норку шелту… Здесь были только небо и песок.

— П-пойду, — выдохнул Лэти хрипло. Его поставили на ноги. Бывший пленник разрезал веревки.

— Дурак! — сказала ведьма непримиримо.

— Я Савва. У меня слово к Ястребу от Берегини. Знаешь такого?

Смешок вырвался из горла проводника: ну надо же, как раз попали на Ястребиную.

— Ты меня выведи к нему, — проговорил Савва быстро. Лэти хрипло вздохнул и прикрыл глаза.

…Жемчуг и снег. Трепетание паутинки, скользнувший по векам лунный луч. Сосновое веретено, воткнутое в бревенчатую стену. Нет, в березовый ствол. И тяжелые капли, равномерно падающие в пожухлую траву. Колодец. Мох в пазах. Темное отражение. Прозрачная капель сквозь трещины деревянного ведра. Мокрые от дождя метелки трав хлещут по коленям. И выложенные в ряд сухие березовые прутики. Лэти толкнуло в спину.

…Поднявшись с колен, он долго разглядывал на одном из них темно-лиловое пятно — след раздавленной сливы. Пыльные, отягченные сливами ветки торчали из-за деревянных заборов по обе стороны узкой улицы, время от времени роняя сизые плоды. Ветер гонял по серому покрытию мелкие скурченные листья. И там же, среди белых черточек, проведенных на камне, среди слив и ветра застывшая в полупрыжке странно одетая девочка, открыв рот, пялилась на засунутые за пояс Саввы — деревянные — мечи.

7.

Пьянящее и яростное возбуждение, владевшее Ивкой, сродни исступлению телесных обрядов солнцеворота, к утру достигло своей вершины. Она чувствовала себя потрудившейся и довольной. Возможно, этот знаменщик Савва и верная Бирн и не заслужили столь строгого приговора, но поделом вору мука. Наконец невестке Крадок представился повод усмирить пограничников — щит Берега, так и норовящий вырваться из рук, такой пронырливый и самостоятельный в решениях. Не стоило сговаривать ведьму-прислужницу на побег, а уж если взялся бежать при ее попустительстве — не стоило рвать сплетения и оружно врываться в опочивальню государыни. Ивка только подивилась Саввиной наглости — даже Ястреб на такое не насмелился. Еще чуть-чуть — и пойти прахом Ивкиным усилиям. Нет, не зря подняла она с постели и переломила усталый ковен, чтобы отдали преступников палачу. Самое время и закрыть для пограничников картину-ключ. "Птицы хранят ключи…" Ивка захохотала, откидывая назад голову с копной непокорных волос, напугав маленькую прислужницу. Немного болели как бы присыпанные пылью глаза. Спать рано. Еще несколько дел. Всего несколько…

— Я хочу выкупаться, Полянка. Подогрей молока. И разведи чашу с медом, только непременно на воде, а то я засну.

И пока прислужница с другими девушками доила коз и кипятила молоко, Ивка ждала над парящей чашей купальни, и лицо ее светилось туманной улыбкой.

…Весть об исчезновении долгожданной заступительницы и смерти ведьм-провожатых настигла ее сидящей по горло в остывающем молоке, с головой, замотанной льняным полотенцем, откинутой на край чаши. Ивка цедила напиток из меда и растаявшего снега, и холод изнутри с жаром снаружи дарили совершенно удивительное впечатление и лучше любого средства прогоняли усталость. Весть причинила мимолетную боль и — как ни странно — облегчение. Ведьма отставила чашку на каменный край и закрыла глаза. Там, у Ястребиной, искали долго. Все же нашли. Образы струились под веками: привязанные к вязу женские скелеты (у мертвых уже нет глаз, чтобы посмотреть, что случилось), смоляные от жара останки в стерне. Девочка-замена не придет. Ведьма послала приказ прекратить поиски. Судьба решила за нее, и теперь можно было самой себе признаться, что она не хотела прихода юной Берегини. Сейчас, когда мир опрокинут, когда государыня умирает, и ползет Черта, и поля зарастают сорняками, звери уходят из лесов, разучаясь понимать человека, и наваливаются неисчислимые беды — когда стали истреблять красоту и ничего не значит прошлая мудрость живущих, нужна сильная власть — а не учить глупую малолетку. Судьба распорядилась. Любая прирожденная ведьма может взять родовой клинок Берега. Значит, и она, Ивка, может. И возьмет.