Беовульф (Сборник)

– Путешествие почти окончено. – Ремигий уселся на гребне вала, откуда открывался изумительный вид на Великую реку. – Северин, ты не огорчаешься, что наша тихая и безмятежная жизнь в Суасоне была прервана столь неожиданно и грубо?

– Ничуть, – уверенно сказал картулярий. – Помните, вы говорили: варваров надо понять и полюбить? Кажется, теперь я их полюбил такими, какие они есть. Но понял не до конца.

– Всего лишь «кажется»?

– Ну… Не знаю. Они странные, но добрые. Ни от кого раньше не видел столько заботы и участия, как от Беовульфа, Гундамира и остальных…

– Даже от меня? – расхохотался епископ. – Не обижайся, я тебя отлично понимаю! Ты просто увидел Универсум варваров изнутри. Не свысока, не из кафедрала в Суасоне, не из Салерно… Страшноватый у них мир, верно? Но как много тепла и настоящего, ничем не испорченной сердечной доброты идет от людей! А ты не верил…

– Теперь верю.

– Во что?

– Во что?.. Дядя, честное слово, на ваши вопросы никогда нельзя ответить!

– Можно, если подумаешь! Для чего Господь одарил тебя головой?

– Не сердитесь. Скорее всего, я теперь верю в бескорыстность человека. Не каждого, конечно… И верю в то, что варвары лучше нас. Чище.

– Вот именно, чище. Благороднее. Они не ищут компромиссов. Зло – это зло, а добро – это добро. Друг всегда останется другом, а враг врагом. Если враг заключит мир – его посадят за пиршественный стол вместе с лучшими друзьями. Как это назвать одним понятным термином?

– Искренность?

– Верно. Лучшее качество человека. И не путай искренность с простодушием. Это совершенно разные вещи.

Вернувшись в жилище Никодима-грека, Ремигий с Северином затеплили очаг – подогреть поздний ужин, – а картулярий взялся за пергаменты. Отыскал первый, прочитал. Громко фыркнул.

– Что такое? – осведомился епископ. – Чем-то не понравилось?

– Никодим пытается писать скальдическим слогом по-гречески, – хихикнул Северин. – Да нет, не по-гречески, а на дикой смеси эллинского наречия с латынью. Отчего смысл искажается. Воображаю, как будет выглядеть рукопись, если ее переведут на другой язык!

– Почитай, – попросил Ремигий.

– Ну вот, пожалуйста, первая же запись:

– Это ведь он про меня, – уверенно говорил Северин, сжимая в пальцах пергамент. – Прозвище, которое мне дал Беовульф! А Никодим почему-то выставил меня конунгом данов…

– Вероятно, его затуманенный хмелем разум просто не осознал того, что именно подразумевал Беовульф, называя твое имя. Не обращай внимания – это ведь уже легенда, а в легендах постоянно встречаются неточности.

– Но дядя! Правда должна оставаться правдой! Что он тут понаписал? Все перепутано!

– Чепуха, сын мой. Правда всегда торжествует. Хотя бы потому, что мы с тобой знаем, как все произошло на самом деле? Верно?

Заключение

Первый король Франкии

Этот день был невероятно утомительным.

Епископ поднял задремавшего Северина затемно, рассвет только нарождался над темной полосой лесов к востоку от Реймса – именно Реймса, а не римского Дурокорторума: Ремигий категорически запретил клиру и ближайшим помощникам использовать староримское название. Надо говорить на языке варваров: только так новообращаемые тебя поймут и примут. Да и произнести языколомное Durocortorumдля франков было сложно.

Хловис Меровинг, великий рикс сикамбров, прибыл в Реймс третьего дня – исполнять обещание, данное Ремигию во время битвы с алеманами. Вместе с риксом явилась вся свита: супруга Хловиса Хродехильда Бургундская, давно принявшая христианскую веру, его дуксы Гунтрамн и Маркомер с дружинами, мажордом Теодоберт с многочисленными родичами, Гундовальд, Алетий, Ландерик с Леудемундом и многие другие вожди.

Небольшой город не смог вместить почти три тысячи воинов, и Хловис распорядился встать лагерем на равнине к югу, у подножия высоких холмов, на которых спокон веку выращивали виноград.

Из ближайших церковных диоцезов в Реймс стекались рукоположенные священники. Некоторые приезжали на библейских осликах – эти были греками или римлянами, чтущими традиции Церкви; принявшие сан варвары наподобие Ионы-Сигизвульфа, служащего в Париже, предпочитали коней.

Для северной Галлии и Бельгики такое собрание клира – сорок два священника! – было уникальным. Епископ Ремигий созвал всех священнослужителей впервые, полушутя обозначив наступающую Пасху «великим галльским собором». Преподобный был прав: с тех пор как кафолическая церковь утвердилась на этих землях, настоятели приходов собирались вместе впервые.

Благо, повод был исключительный. Хловис и его присные принимали Святое Крещение.

Храм – базилика, посвященная Святой Деве Реймсской – ничуть не претендовал на изящество или величие: бревенчатый сруб, размером лишь самую малость превосходивший памятный Северину Хеорот, с деревянной башней-колокольней. Собор мог вместить от силы человек двести, и то если они будут стоять в ужасной тесноте.

К сожалению, со времен Империи в городе не осталось подходящего крупного здания, где можно было бы разместить кафедру епископа, но Ремигий не унывал. Деятельный Князь Церкви отлично знал, что варварам ближе и роднее постройки из дерева, нежели из камня, а потому несколько лет назад приказал строить базилику так, как привычно сикамбрам. Вековые сосны свозили в Реймс со всей округи, и за четыре года над старым римским городом поднялось новое здание – символ смены эпох.

– Ничего, однажды построим каменный, – пожал плечами епископ, видя разочарование Северина, привыкшего к грандиозным постройкам Рима. – Всё и сразу, сын мой, не бывает. Мы ведь только начинаем! Думаешь, Ромул с Ремом пришли к холмам над Тибром и сразу увидели Вечный Город во всем величии? Ничего подобного, они начинали с ветхой хижины, рядом с которой эта базилика покажется огромной крепостью!

Северин, давно понявший, что спорить с дядюшкой бессмысленно, промолчал. Впрочем, Ремигий всегда оказывался прав.

Хловис честно отстоял мессу Великой Субботы до полуночи – когда епископ огласил радостное «Христос Воскресе!». Затем отбыл в свой шатер, готовиться к наступающему дню. Выглядел король несерьезно, словно не осознавая, как изменится его жизнь в будущем. Рикс твердо знал одно: приняв крещение, он получит поддержку кафолических вождей и золото из Рима. Впрочем, он видел пример новой веры – свою жену, несомненно варварку, бургундку, но все-таки твердо верующую христианку…

Служба закончилась глубоко ночью, Северин прилег отдохнуть в каморе, пристроенной к храму справа, за алтарем: тут хранилось миро, небольшие запасы изредка доставляемых с юга драгоценных благовоний, свитки в тубусах и несколько фолиантов – греческие книги, сиречь подшитые у корешка в единый том листы пергамента или папируса, забранные в деревянную обложку, в Галлии встречались еще реже ладана.

Это помещение не охранялось, и засовов на дверях, ведущих на улицу и в храм, не было – варвары воровать не станут, – это просто невозможно! – а если и найдется какой сумасшедший из чужаков, то зачем ему пергаментные листки, испещренные непонятными закорючками, и ароматическая смола?