Трени-ян (с иллюстрациями) (СИ)

— «Цветочный марш»… — с отвращением повторяет генерал и вопрошает, — как может боевое подразделение гордиться «цветочным маршем»? Мы что — дети цветов?

Им ЧхеМу ещё раз обводит взглядом лица присутствующих, которые стали печальными, после его слов.

— Мне с самого начала не понравилась эта идея, с заменой марша, которая была три года назад, — говорит генерал, — он мне сразу показался слишком поверхностным… не военным.

Народ за столом кивает — понятное дело, господин генерал! Предчувствие вас не обмануло!

— Но и возвращаться к ранней версии марша не вижу необходимости, — говорит генерал, — весь мир движется вперёд, военная наука движется впереди него, поэтому, для войск, оснащаемых новейшим вооружением, нужна новая музыка, я так считаю.

— Запишите, — приказывает новоиспечённый главнокомандующий морпехов, — провести конкурс среди композиторов на новый военный марш. Конкурс провести в самые сжатые сроки, к началу учений «Щит моря» он должен быть готов.

— Так точно! — откликается адъютант, быстро делая записи в своём блокноте.

Время действия: четверг

Место действия: школа Кирин, урок литературы

Сижу, вполуха слушаю учителя, рисую в тетради Чебурашку. Вчера, посмотрев как шкандыбают на каблуках звёзды корейской поп-музыки, вспомнилась мне старуха Шапокляк, потом, по ассоциации, вспомнился Чебуратор, а уже совсем потом, когда уже лёг спать, припомнилось, что лопоухая игрушка пользовалась большой популярностью в Японии. С утра я продолжил думать об этом, соображая, можно ли с этого получить деньги? И если да, то как? Может, заказать сшить мягкую игрушку? И подарить её СунОк? Как талисман? СунОк раскручивает свой канал, всё больше людей будут видеть этого забавного покемона, и пусть не сразу, пусть неспешно, но «чебурашко-мания» постепенно захватит мир, принося мне гарантированные отчисления с каждой проданной мохнатой тушки… Блин! Чтобы заказать сшить игрушку, деньги нужны! А я их все потратил… О! Может на курсах домоводства захватить швейную машинку да попробовать «запилить опытный образец»? Так я шить не умею. Нужно тогда захватывать машинку вместе со швеёй. А швее — нужно платить. А денег — нет… Чёрт! Я действительно, как Остап Бендер. Шансы заработать деньги — непрерывно растут, но вот в кармане нет ни копейки! Прямо хоть на фриланс возвращайся, переводы делать…

— Так, это что такое? — раздаётся рядом со мною голос преподавателя, — ЮнМи, почему ты рисуешь каких-то уродцев во время занятия?

Почему это — уродцев? По мне так, неплохо получилось. Как мог, так и нарисовал…

— Это — Чебурашка, — поворачиваясь к учительнице, обиженно отвечаю я, неожиданно уязвлённый тем, что, как художника, меня не оценили.

— Кто? — озадаченно переспрашивает сонсен-ним, видно не рискнув повторить за мной произнесённое по-русски имя.

— Это Чебурашка, госпожа Пэ ДуНа, — объясняю я, — неизвестный науки зверь. Дружит с крокодилами, детьми и вредными аджумами…

Вместе со слышавшим всё классом, учительница корейской литературы замирает, зависнув над моей партой, видимо, как и все, пытаясь осмыслить услышанное.

Так тебе и надо! А нечего ко мне цепляться на каждом уроке! Не так сидишь, не так свистишь! Кому нужны эти корейские писатели? Я, конечно, мог бы молча ждать следующего вопроса, но я же благородный, женщинам помогаю…

— Я его только что придумала, — поясняю я, видя, что женщине трудно в мозгах, и приходя ей на помощь.

В классе раздаются облегчённые смешки.

— ЮнМи, — строго спрашивает меня учительница и задаёт мне, похоже, как она думает, провокационный вопрос, — что мы тут все делаем?

— Изучаем корейскую литературу? — делаю я осторожное предположение.

Вроде бы, когда начался урок, этим планировали заниматься…

— Ну, надо же! — язвительно произносит учительница, взмахнув рукой, — Ты знаешь! А почему ты тогда вместо этого — рисуешь?

— Прошу прощения, госпожа учительница, но дело здесь в том, что мыслеобразы, они нематериальны. И поэтому, требуют немедленной фиксации на реальных объектах. Иначе, они исчезают из нашего мира, не оставляя следов. Вот, я его и зафиксировала…

А чё я такого сказал? — думаю я, смотря на выражение лица учительницы, — Сказал, что просто зарисовал, чтобы не забыть. Просто другими словами. И всё. И не надо на меня так смотреть.

— ЮнМи, — ледяным голосом произносит госпожа сонсен-ним, — минус десять балов за занятие на уроке посторонними делами!

— Спасибо, госпожа учительница! — сидя кланяясь, благодарю я.

Тут так принято. За всё нужно благодарить. Даже за «двойку». Жизнь такая…

— Класс занимается изучением творчества знаменитого поэта прошлого, господина Юн СонДи…

Чёрт, а я думал, она от меня отстанет. «Минуснула» ведь уже. Что ей ещё нужно? Не знаю я этих поэтов. И что они писали — тоже не знаю…

— … замечательного поэта-лирика. Скажи, ЮнМи, как ты думаешь, о чём эти строки?

Что я думаю? Ничего я не думаю! Странные какие-то стихи, на мой взгляд…

— Наверное, сонсен-ним, — говорю я, и напрягаю фантазию, пытаясь интерпретировать услышанный стихотворный бред, — в этих стихах поэт описал случай, произошедший с ним у реки. Он там отдыхал и, засмотревшись на бегущую воду, заснул. Заснул, а тут из-за туч вышло солнце и засияло. И он сильно обгорел, на солнце. Потому, что не заметил…

Класс, не смеётся, а откровенно ржёт над моими словами. Учительница смотрит на меня с возмущением. Ну, а что — я? Откуда я знаю, что он имел в виду, этот давным-давно умерший поэт? Тем более, писавший здесь, на востоке, где в каждое предложениями вкладывают по два-три смысла, так, на всякий случай. Чтобы было, наверное, за что минусы ученикам ставить…

— Как можно не знать знаменитое любовное стихотворение Юн СонДи, которое знает вся Корея?

Учительница требовательно смотрит на меня, я на неё. Вот зачем мне знать это знаменитое стихотворение? Почему бы ей об этом не подумать?

— Простите, сонсен-ним, — говорю я, недовольный тем, что от меня никак не отстанут, — но я действительно не понимаю, зачем мне это нужно знать? Годы жизни господина Юн СонДи, я знаю. В каком жанре он писал свои произведения, запомнила. Как называются его самые известные творения — выучила. Всего этого достаточно, чтобы заполнить тестовую таблицу с экзаменационными вопросами. Зачем мне ещё читать, что он написал? У меня нет на это времени!

Я пожимаю плечами.

— Варварство! — восклицает учительница, с ужасом смотря на меня, — Невероятное, узколобое и дикое варварство! ЮнМи, ты — варвар! Неужели тебе, как девушке, вот ни капельки не интересно, что говорил влюблённый мужчина своей избраннице? Тебе не интересно?

— Знаете, сонсен-ним, — говорю я, — если честно, то это похоже на подглядывание, или чтение чужих писем. Он писал ей, а не нам. Почему мы все читаем и обсуждаем то, что нам не предназначено?

Вопросительно смотрю на затрудняющуюся с ответом учительницу. Класс задумывается над этическим вопросом, который, похоже, никогда не приходил ему в голову.

— Считаю, что совершенно не стоит читать чужую любовную переписку, — продолжаю я, решив высказаться по данному вопрос до конца, «раз пошла такая пьянка», — каждый человек должен выражать свои чувства своими словами. В зависимости от силы этих чувств и выражающие его слова будут соответствующие. Чем сильнее чувства — тем слова красивее. А если кто-то пытается чужие слова выдавать за свои, пересказывая давно написанные стихи, то значит, что чувства у него такие хилые и невзрачные, что даже слов не смогли никаких родить. Или, этот человек — дурак. В обоих этих случаях, следует с подозрением относиться к индивидуумам, использующих чужие слова…

Учительница ошарашенно смотрит на меня.