Полководец

Фигурка Ратхис как будто проступала сквозь очертания рослой светловолосой женщины с фиалковыми глазами и пухлыми крупными губами.

— Этгива! — вскрикнул Арилье.

Видение сразу же пропало, а Ратхис упала на землю, вцепилась пальцами себе в волосы и принялась громко, отчаянно рыдать.

Арилье смотрел на нее сверху вниз, сперва с острым состраданием, затем с досадой. Неожиданно ему начало казаться, что все это — насмешка, пустое представление, лишенное даже цели. Некая случайность, в которую он оказался замешан по ошибке. Он, Арилье, — он, единственный по обе стороны границы с именем Арилье, наследник троллей, солдат защитницы Гонэл, друг знатной девочки Енифар, — он просто подвернулся им под ногу, как камень на дороге, о который споткнулись.

Ратхис засмеялась. Прочитала его мысли, что ли?

— Он бросил меня, этот Броэрек, — молвила она, усаживаясь. Ее руки бессильно упали вдоль тела, вывернутые ладони коснулись земли. Растопыренные пальцы фэйри непроизвольно подергивались. — Ты знаешь, что он бросил меня?

Арилье сказал:

— Уйди.

Ратхис покачала головой:

— Не могу. Знаешь, что не могу? Знаешь? — Она громко закричала, глядя не на Арилье, а на луну, как раз появившуюся над поляной: — Знаешь ты, что не могу?

Неожиданно Арилье понял, что другие фэйри пропали. Он знал: они где-то поблизости. Им важно узнать, что он скажет, как поступит.

— Ратхис, ты должна уйти. Если Броэрек действительно умер…

«Что я делаю? — подумал Арилье. — Она ведь безумна».

— Я безумна, — прошептала Ратхис. — Так все считают. Посмотри на луну. Старая толстуха из троллиного мира. Вторая ползает за ней, как будто хочет молока. Но никогда не получит. И я не безумна. Опасно надолго уходить из дома. У него были зеленые волосы.

— У кого?

— Броэрек. Он носил золотой доспех, и золотой шлем, и у него был золотой меч, а волосы — ярко-зеленые. Такой сильный человек.

— Где Этгива? — спросил Арилье.

— Кто это? — удивилась Ратхис.

Арилье взял ее за плечи.

— Ответь мне, Ратхис: где Этгива?

— Такой не бывает.

— Она тоже безумна?

— Она ушла танцевать. Они постучали в дверь, очень громко, чтобы разбудить ее, она надела рубашку, потому что обычно спала голая… А знаешь, почему? Потому что я приходила к ней и щекотала ее грудь. Ну да, но ей пришлось надеть рубашку, иначе они сами захотели бы пощекотать ее грудь, а это было бы уже нехорошо. И потом она взялась за свои юбки. А те — они все стучали и стучали. Дверь-предательница все им рассказала. Сейчас, сказала дверь-предательница, сейчас Этгива берет белую юбку с кружевом. А теперь настал черед зеленой юбки с лентой. И вот уже третья юбка, красная, самая любимая, и на ней нет никаких украшений, ведь красный цвет сам по себе, в отличие от любого другого цвета.

— Это умно, — сказал Арилье.

— Тебе тоже нравится? — Ратхис засмеялась. — И вот когда она ушла, дверь закрылась.

— И что, больше никто в эту дверь не входил?

— Отчего же, — возразила Ратхис. Она беззвучно хохотала, ее крошечное тельце так и тряслось. — Очень даже входил. Они все вошли обратно и принесли Этгиву. Они уложили ее на кровать. Они сняли с нее красную юбку, и зеленую, и белую с кружевами. Они сняли с нее рубашку и начали щекотать ее грудь. А Этгива умерла.

Ратхис помолчала, ожидая, пока стихнет дрожь.

— Она до сих пор там лежит, — сказала наконец маленькая фэйри грустным тоном. — Она лежит мертвая на кровати, а они щекочут ее грудь. И две луны таращатся на это. Ты когда-нибудь замечал, какие у них рыхлые, сонные морды? Им бы все жрать да грезить о жратве. Я ненавижу здешние луны.

— Ты права, Ратхис, — медленно проговорил Арилье, — они все ушли на танцы.

Он взял ее за руки и помог ей встать, а потом медленно закружился с ней на поляне. Музыки не было, и луна ушла, а костер почти совершенно погас. Троллиха сидела, скорчившись, под теплыми плащами, и ее горящие глаза неотступно следили за двумя силуэтами. Арилье удерживал Ратхис за кончики пальцев и следил за ней, точно мать за ребенком, делающим первые шаги. Ратхис, поднявшись на цыпочки, то вертелась на месте, то касалась коленом партнера, то отбегала, но не дальше, чем на длину вытянутой руки, а потом взлетела и изогнулась, как носовая фигура корабля.

Арилье обхватил ее ладонями за талию и поставил на землю.

Она улыбалась рассеянно и счастливо; она не знала, кто подарил ей счастье, и обожала весь мир.

— Ступай, Ратхис, — сказал Арилье, осторожно подтолкнув ее вперед. — Ступай, тебя ждут.

Она шагнула вперед, обернулась, снова сделала пару шагов и снова глянула на Арилье. Он кивнул ей, и тогда она, засмеявшись, быстро побежала прочь. Миг спустя Арилье был уже твердо уверен в том, что ни одной фэйри больше не осталось на поляне.

Весь следующий день Енифар дулась и не хотела разговаривать. Арилье не настаивал. Закутал лицо вуалью, сдвинул шляпу на лоб, помалкивал себе, ждал, пока девочке надоест обижаться.

Они пробирались по лесу целый день, большую часть пути прошли пешком. В середине дня стало душно, но снимать с лица вуаль Арилье не решался: он слишком хорошо помнил, чем это заканчивается. На лесную тень слишком уж полагаться не следовало. Листва хоть и рассеивала слишком яркий свет, все же не в состоянии была изменить спектр, и убийственные лучи все равно оставляли на коже эльфа болезненные ожоги. Поэтому Арилье задыхался под вуалью и терпел, когда влажная ткань прилипала ко лбу и носу.

Енифар, кажется, злорадствовала по этому поводу. Во всяком случае, пару раз Арилье ловил ее усмешку, которая — стоило их глазам встретиться, — тотчас превращалась в ледяную неприязненную улыбку.

Ближе к вечеру, с облегчением избавившись от шляпы, Арилье повернулся к своей спутнице и спросил:

— Не надоело еще дурочку из себя строить?

— Разве? — удивилась Енифар.

— Что «разве»?

— Мне казалось, тебе такие нравятся, — пояснила она.

— Какие — «такие»?

— С вот такими лицами. — Енифар провела рукой перед своей смуглой раскосой мордашкой и полуоткрыла рот, свесив подбородок. Получилось жутковато. — С вот такими, — прибавила она, оттягивая уголки глаз книзу.

Арилье засмеялся с облегчением.

— Ну вот и поговорили, — молвил он. — Теперь у меня просто камень с души упал. А то я решил было, что у тебя живот болит. Не отравилась ли моя Енифар, думаю. Что я сиятельной маменьке скажу, если Енифар, путешествуя со мной, вдруг отравится!

Не обращая внимания на возмущенный вид девочки, Арилье занялся лагерем: разложил костер, принес ветки для постели, расседлал свою лошадь. Енифар продолжала сидеть в седле и только когда Арилье отправился за водой к речке, протекавшей поблизости, спешилась и изволила снять седло со своей лошадки.

— Иди, поохоться как следует, — прошептала девочка на ухо своему скакуну. — А если захочешь сожрать эльфа и сумеешь убить его, позови меня. Я охотно разделю с тобой трапезу.

Она знала, что у Арилье хороший слух и что он, несомненно, слышит каждое слово. Но, к ее разочарованию, он никак не отреагировал. Просто повесил котелок с водой над костром и непринужденно развалился на ветках, накрытых плащом. Енифар походила-походила вокруг, потом махнула рукой и решительно плюхнулась рядом. Он беззлобно хмыкнул и прижал ее к себе.

— Устала?

— Возможно. — Енифар высвободилась, поерзала, устраиваясь удобнее, и снова подлезла под его обнимающую руку. — Но это не имеет никакого отношения к делу. Когда все устали, еще один уставший остается незамеченным… Что у нас на ужин? Только не коренья. Я ненавижу коренья. И ароматные травы я тоже ненавижу, учти.

— У нас есть мясо, — успокоил ее Арилье. — Не очень много, но на похлебку хватит. Правда, я решил сварить его с кореньями, но это так, для густоты и сытости.

— А откуда ты взял мясо? — спросила она.

— Для чего тебе это знать, Енифар? Довольно и того, что оно у нас имеется. Хватит на жирную, на очень жирную похлебку. Так что коренья будут там почти незаметны. Я их мелко-мелко накрошу, ты и не почувствуешь, — уверял Арилье.