Восставшая из пепла

— Довольно глупо с твоей стороны, — заметила я, — использовать в качестве своего щита копье, — ибо внезапно мне вспомнились слова Асутоо в пещере, когда я заставила его рассказать мне, как он предал Дарака. — Слишком узкое для защиты и чересчур острое.

Он мне не ответил, я покинула библиотеку и пошла к себе в покои. В дверях я позвала Слора.

— Извести Мазлека, что я объявила Вазкору Джавховору о своем почетном карауле.

Я увидела, как его незакрытое маской лицо напряглось, а затем расслабилось. Он мрачно улыбнулся.

— Отлично, — сказал он.

— Вы будете носить мой знак? — спросила я его.

— Богиня…

Я не поняла знакомой эмоции у него на лице; я так часто видела ее на других, однако она по-прежнему не имела ни малейшего смысла.

— Голову кошки, — сказала я. — Вы можете найти кузнецов, чтобы отлить ее? У нас всего два дня.

Он поклонился.

— Сделаем, богиня.

Когда он ушел, я долгое время сидела в по-зимнему освещенной комнате и переходила от своего триумфа к глубокой депрессии. У меня складывалось ощущение столь часто теперь одолевавшее меня — что покинув любое место, я больше туда не вернусь. Но пусть даже так, я не понимала, почему меня должно расстраивать расставание с этим городом, пока не пришла мысль, что покинуть то я должна Асрена. Я не могла объяснить этого зудящего ощущения его присутствия даже после того, как я узнала о его смерти. Казалось, он окружал меня повсюду, особенно в библиотеке, которая была всецело его, однако у меня не было ничего, принадлежавшего ему, за исключением ожерелья, подаренного им в нашу брачную ночь, которое не могло быть памятью о нас, ибо даруя, он знал, что оно предназначено для меня и не испытывал потому никаких чувств. День заканчивался, и от мыслей о предстоящем отъезде, от ощущения, что возврата не будет, я начала в отчаянии расхаживать по комнате, будучи не в состоянии сидеть спокойно. Наконец, я подошла к дверям и открыла их. Снаружи четверо воинов в масках фениксов. Я знала, что все они мне незнакомы, и все же могла определить даже по таким мелочам, как контуры их тел, когда они посмотрели на меня, что они — мои.

Губы у меня, казалось, одеревенели, а во рту пересохло, но я обратилась к ним:

— Покойный Владыка Асрен Джавховор — где он похоронен?

— Богиня, — сказал один из них. — Это проделали быстро и с позором. Работа Вазкора. Мы не знаем.

— Но дай нам время, — сказал другой, — и, возможно, мы выясним.

— Времени нет, — ответила я.

— Наверное… — начал было еще один воин. И заколебался. — Возможно, одна из женщин — женщин Асрена Джавховора — может знать. Должны же были разрешить хоть какие-то обряды. Он ведь был, в конце концов, не какой-то хуторянин-шлевакин, — добавил он с сильной горечью.

— Выясните для меня, — распорядилась я и слегка коснулась его плеча, почувствовав под пальцами ту особую дрожь, которая была проявлением не сексуального, а духовного желания. Он поклонился и исчез.

Окна почернели. Вошли женщины и зажгли светильники, шурша по полу своими платьями.

Затем пришли Днарл и двое других. Они привели с собой девушку и оставили ее наедине со мной.

Я ожидала, что почувствую ревность — любого рода ревность, сексуальную, ментальную, какую угодно, не знаю, какую именно. Однако, не почувствовала ничего подобного.

Она была очень молодой, лет четырнадцати-пятнадцати, очень хрупкой и прекрасной; подобно ему, она достигла совершенства раньше своих лет, и в ней, казалось, было что-то эфемерное. Под темной вуалью у нее рассыпались по плечам ледянисто-золотые волосы. Я бы не попросила ее снять маску, но, полагаю, Днарл внушил ей, что это следует сделать. И золотая личина в виде какого-то цветка была у нее в руке. Ее вполне совершенные руки и обнаженные груди отливали жемчугом. Она не носила колец или иных драгоценностей, хотя казалась прямо-таки созданной для украшений. И хотя она явно боялась меня, было бы бесполезно уговаривать ее не пугаться.

— Я попросила пригласить тебя ко мне, — начала я, — потому что хочу знать, где похоронен мой муж.

— Да, богиня, — прошептала она, не глядя на меня.

— Ты знаешь это?

— Да, богиня.

— Откуда?

Она сделала руками легкий нервный жест.

— Вазкор Джавховор прислал воина сказать мне. Похоронили его с позором, сказал он, из-за того, что он сделал, но тем не менее некоторые должны помнить и навещать это место.

— Почему сказали тебе? — спросила я ее.

— Потому что… — она запнулась. — Я была его… но я ничего не значу. Не гневайся на меня! — и заплакала от чистого страха. Похоже, она тоже ожидала ревности.

— В этом нет надобности, — мягко успокоила я ее. — Во мне нет никакого гнева на тебя. Ты отведешь меня к тому месту?

Она немо кивнула и тут же повернулась к дверям.

Путь получился долгим. За нами шли двое стражников и несли светильник, в котором сперва, казалось, не было нужды. Но вскоре освещенные коридоры остались позади. Мы пошли по темным, пахнущим землей ходам глубоко под дворцом, по старым и заброшенным погребам, покрытым толстым слоем пыли и выглядевшим туманными от густой паутины, вниз по лестницам, описывающим виток за витком, уходя в темень. Путь этот представлялся опасным. Помнится, я удивилась тому, что она не боялась. Наконец — ровный коридор и в конце его большая железная дверь. Она вставила пальцы в бороздки, двинула ими, и дверь со скрипом и неохотно открылась.

То, что находилось за ней, наполнило меня лютой яростью.

Какой-нибудь холмик земли в пустыне и то меньше разгневал бы меня.

Черный бархат затягивал пять стен этой подземной камеры, от которой так и несло пылью и заброшенностью. Несмотря на драпировку, пол так и не подмели дочиста. Повсюду валялись грязные обрывки ткани да осколки стекла. Влажность скоро во всем прогрызет дыры. В центре помещения — затянутый в черное помост — то ли деревянный, то ли каменный, не мне знать. И на нем-то и покоился гроб Верховного владыки — обшитый золотом кедр, украшенный фениксами и змеями, инкрустированный голубыми камнями и нефритами, заколоченный гвоздями с алмазными шляпками. Вокруг гроба увядали разбросанные цветы, добавляя свое разложение к остальному, драгоценные благовония пролились и растеклись, липкие, прогорклые и дурно пахнущие, по трещинам пола.

Стража ждала в коридоре; девушка, широко раскрыв глаза, шмыгнула в угол, когда я все ходила и ходила вокруг гроба, пока мой гнев, как и боль, немного не спал. Девушка снова заплакала, на этот раз, думаю, по нему. Саднящее чувство потери, которое испытывала я, было, должно быть, невыносимым для нее; в конце концов, она ведь знала его и была с ним.

— Если ты желаешь на какое-то время задержаться, я подожду тебя в коридоре, — предложила я, но она мигом задушила в себе рыдания и выбежала следом за мной.

Так она и повела нас обратно долгим мрачным путем. Мы добрались до моих покоев, и я жестом пригласила ее зайти ко мне. Там я поблагодарила ее, но она, похоже, не поняла, за что.

— Позже, — пообещала я, — я, если смогу, перехороню его, открыто и с почетом, в традициях Ээланна.

Но она не уразумела, да и в любом случае, каким пустым казалось все это, каким бессмысленным, ибо он теперь не мог ни насладиться этим, ни страдать от этого. Однако я не могла выбросить из головы ту грязную камеру.

Затем я отпустила ее. Она настолько боялась, что я не могла больше удерживать ее ни минуты. Мне хотелось попросить у нее что-то, принадлежавшее ему, какую-нибудь подаренную ей мелочь, значившую меньше, чем другие, но я знала, что раз она настолько испугана, то отдаст мне самую лучшую и самую дорогую вещь; кроме того, такая просьба в тот момент казалась неуместной и бессмысленной. Поэтому я ничего ей не сказала, но позже сожалела об этом.

Той ночью мне привиделось много снов, бесформенных, но ужасающих. Проснувшись, я вспомнила лишь каменную чашу и пламя, которое было Карракаэом, и слова проклятия, и то, как я кричала, что я сильнее, намного сильнее, чем он — та тварь в чаше.