Леди Триллиума

Майкайла наклонилась нал чашей и стала думать об Узуне, о том, как он добр к ней, какой он надежный и верный друг, с каким мужеством встречает опасность, и о том, как тяжело, к несчастью, больна Харамис. Она представила себе те чувства, которые охватили бы ее, если бы весь этот ритуал окончился неудачей, если бы она потеряла Узуна. Слезы обильно потекли из глаз, наполняя чашу.

Майкайла не знала, сколько времени проплакала; казалось, в виде этих слез из нее вытекает вся боль, накопившаяся в целой стране, в дополнение ко всей боли и обидам, которые ей пришлось испытать за всю свою жизнь, и той боли и опасениям, что испытывает она теперь, думая об Узуне. Девушка плакала до тех пор, пока собственное тело не показалось ей почти высушенным; похоже, в ней не было больше ни единой слезинки. Сосредоточившись, Майкайла разглядела чашу, которую держала в руках. Слезы заполняли всю емкость почти до краев. Она отставила чашу в сторону и проверила, сколько времени. До полуночи оставалось совсем чуть-чуть.

— Чаша со слезами готова, Узун, — произнесла она, — а ты?

— Я тоже.

Струны арфы чуть-чуть дрожали, но Узуна вряд ли можно за это винить. Она отлично понимала, что если бы у нее самой сейчас были струны, они дрожали бы во много раз сильнее. Девушка взобралась на кресло, чтобы достать до верхушки арфы, и, осторожно подцепив кончиками ногтей костяную накладку, сняла ее с корпуса инструмента и понесла к чаше, вглядываясь в ночное небо. В ее руках покоилась теперь настоящая кость Узуна, принадлежавшая когда-то природному телу оддлинга. Когда положение звезд указало на то, что наступила полночь, Майкайла погрузила кусок черепа в собственные слезы. Уровень жидкости в чаше поднялся так, что туда уже больше нельзя было ничего добавить; слезы едва не переливались через край.

Глава 25

Девушка вздремнула на диване возле камина: сон ее был чутким и беспокойным. Она то и дело просыпалась и наконец, когда приближалась уже утренняя заря, извлекла из-за выреза платья шарик и принялась будить Файолона.

— Майка, ведь даже еще и светать не начало, — запротестовал тот, — а я не одну неделю провел в пути. Неужели ты не можешь подождать пару часов?

— Ты уж меня извини, — сочувственно проговорила Майкайла, — но Узун настоял на том, чтобы начать еще ночью. Не позже чем через час ты мне понадобишься. А по пути, — добавила она, — скажи Энье, что мы будем работать вместе с Узуном в кабинете Харамис до самого вечера и нам необходимо, чтобы никто нас не беспокоил, что бы ни случилось — даже если мы понадобимся самой Харамис.

— А как насчет еды?

— Захвати с собой поднос с достаточным количеством пищи, чтобы хватило на целый день. Совершенно ни к чему, чтобы нас прерывали лишь для того, чтобы спросить, готовы ли мы приняться за полдник или ужин.

— Ладно, — вздохнул Файолон, — сейчас приду.

Майкайла подошла к окну и принялась разглядывать пейзаж в ожидании восхода солнца. Как только из-за горизонта показался первый луч, девушка вытащила кусок кости из чаши со слезами и положила его на чистую ткань возле тела. Затем взяла небольшую коробочку, упакованную мастером вместе с самим телом, и принялась извлекать из нее необходимые для исполнения обряда принадлежности: кувшинчик с благовониями, белое одеяние, расшитое странной символикой — Майкайла узнала лишь один из символов, виденных ею в храме Мерет, — черный резец, изготовленный из какого-то очень твердого камня, и длинный тонкий нож из того же материала.

Она как раз успела все подготовить, когда появился Файолон. Майкайла указала на стол, куда юноша поставил поднос с едой. Сама она слишком нервничала, чтобы обращать внимание на пищу. Странно, но Файолон, который, как правило, принимался за еду всякий раз, когда перед ним оказывалось хоть что-то съедобное, сейчас полностью разделял ее настроение.

— И что мне теперь делать? — спросил он, так и не прикоснувшись к подносу.

— Читай самое первое заклинание, — ответила Майкайла, протягивая свиток, — пока я буду умащивать тело.

— Тут, кажется, требуется вымочить кусок черепа в слезах девственницы? — с удивлением произнес Файолон, вглядываясь в надписи на свитке.

— С этим я уже справилась, — ответила Майкайла, — начинай с того места, где значится «Я избороздил небо…»

Она взяла сосуд с благовониями и начала тщательно втирать маслянистый состав во все части деревянного тела, пока Файолон читал свиток. Вскоре Майкайла стана чувствовать легкое покалывание в руках, хотя и не понимала, отчего оно происходит, — оттого, что через них проходит некая магическая сила, или просто от воздействия некоего компонента состава мази. Так или иначе, ощущение было довольно странным.

Файолон продолжал читать заклинание, но голос его стал звучать как-то иначе, будто некие внешние силы говорили через него.

— «Я избороздил небо плугом, я пожал урожай на горизонте, я обошел всю страну вплоть до отдаленнейших границ ее, я полностью овладел собственным духом, ибо я из тех, кто вечно контролирует свою магическую силу. Я вижу глазами моими, я слышу ушами моими, я говорю устами моими, я прикасаюсь руками моими, я хватаю пальцами моими, я бегу с помощью ног моих…»

Майкайла закончила умащивание тела, надела на него приложенный мастером костюм и усалила в кресло. Постепенно она начала чувствовать в той фигуре, с которой занималась магией, действительно настоящее тело, а не просто деревянную статую. Девушка взялась за кусок черепа и аккуратно покрыла его с обеих сторон тем же самым составом из кувшинчика, давая Файолону знак, чтобы он приступал к чтению следующего раздела.

— «…В теле своем я сохранил те свойства, которыми обладал в прошлом; теперь я использую их, чтобы вновь появиться во славе…»

Майкайла осторожно положила кусок кости обратно на матерчатую салфетку, взяла в руку острый нож, взобралась на кресло и соскребла немного вещества с внутренней поверхности отверстия в верхней части корпуса арфы. Собрав получившийся порошок — смесь древесной пыли и высохшей крови Харамис. девушка бросила его в чашу со слезами. Затем, прикоснувшись к острию лезвия ножа, она надрезала себе палец и, держа руку над чашей, выдавила ровно семь капель крови, после чего заставила кровотечение прекратиться, а рану закрыться и полностью исчезнуть. Такие простейшие лечебные заговоры они с Файолоном изучили уже очень давно, в самый первый год ее пребывания в башне, в один из тех долгих вечеров, когда они просиживали целые часы возле Узуна, и тот делился своим богатым и разнообразным опытом. Теперь Майкайла думала о том, как это все-таки здорово — воспользоваться знаниями, полученными когда-то от Узуна, чтобы теперь помочь ему самому. Она протянула нож Файолону, и юноша проделал то же самое со своей кровью, а затем снова принялся за свиток.

Майкайла тщательно перемешала смесь в чаше, чтобы жидкость сделалась совершенно однородной, а затем подняла чашу и вылила содержимое в небольшое отверстие, оставленное на макушке новой головы оддлинга. Жидкость потекла вниз, сквозь голову, шею и грудь, к тому месту где должно располагаться сердце. Выглядела эта жидкость несколько странно. «Так мог бы выглядеть огонь, если бы был жидким», — подумала девушка. От этой смеси, кажется, распространяется жар, и Майкайла не удивилась бы, если б от нее и пар повалил — как от подвешенного над огнем котелка с супом.

Жидкость полностью заполнила все пустоты в деревянном теле, пока Файолон читал очередное заклинание:

— «…Слава тебе, о присносильная, госпожа всего сокровенного! Посмотри, вот все нечистое отмыто с сердца моего, и сердце мое рождается вновь, рождается в крови возлюбивших меня, да буду я жить, подпитываясь этой кровью, как живешь ты, подпитываясь ею. Будь милостива, и снизойди до меня, и даруй мне жизнь…»

Майкайла взяла в руки кусок старой черепной коробки Узуна, изо всех сил стараясь его не выронить — благодаря маслу он сделался очень скользким, а руки от волнения тряслись. Начиналась самая важная часть ритуала — соединение частицы старого тела с новым. Для нее в свитке не было никаких особых слов: Майкайле следовало почувствовать все собственным сердцем.