Закат (СИ)

— Эта прекрасная дева, ведомая светом, отправилась в путь в одном далеком селе, чтобы присоединиться к нашему ордену.

Новый рывок заставил Заката напрячь плечи, иначе они вывернулись бы из суставов. Он стоял, низко склонившись и глубоко дыша, понимая, что в следующий раз палач вынудит его повиснуть на руках. Магистр продолжал:

— Но одинокой деве опасно путешествовать по дорогам, пока тьма еще не побеждена окончательно. И когда Добронрава проезжала через город, люди, склонившиеся ко злу, напали на нее.

Закат задержал дыхание, когда ноги оторвались от земли. Ныли напряженные плечи, палач за спиной дышала рвано, зло. Вряд ли она хотела, чтобы ее историю рассказывали вот так.

— Воистину только темные твари могли надругаться над светлой невинностью! И даже этого им показалось мало. Они захотели оставить красавицу себе.

Магистр остался внизу, Закат висел уже под самым потолком. Натянулась веревка, протянувшаяся от ног к кольцу в полу. Дышать было тяжело, боль вгрызалась в суставы. Закат прикрыл глаза. Он знал — что бы он сейчас не делал, руки после этой пытки станут бесполезны. Возможно, навсегда.

— Однако наша прекрасная рыцарь сумела сохранить веру в свет. Спустя шесть лун плена, подкараулив своих врагов, Добронрава одолела их. Она убила всех, хотя один из них и тяжело ранил ее, навсегда лишив былой красоты.

Женщина обошла свою жертву, не отпуская веревки. Взялась за тянущуюся от ног, намотала на кулак. Чуть откинулась назад, готовая дернуть сразу за обе. Было грустно за нее, за то, что шрам изменил не столько ее лицо, сколько сердце. За то, что он для нее так важен.

— Ты все еще очень красива, — тихо сказал Закат. Она опешила на миг, проступила на лице скрытая боль.

На миг показалось, что сейчас он лопнет, как струна, разорвется надвое. Женщина чуть отпустила веревки, намотала на кулаки еще по обороту. Закат пытался отдышаться, когда она снова рванула, повисла на нем всем весом.

Плечи взорвались болью, Закат вскрикнул и уже не смог замолчать. Палач продолжала тянуть, вымещая на нем все свои страдания, и он, чувствуя, как руки против всех законов природы выворачиваются над головой, как следом за плечами тянет, неумолимо подводя к разрыву, колени и локти, не мог терпеть эту муку беззвучно. Не мог даже сожалеть об этом — мысли сгорали в не отступающей боли.

Он не сразу понял, когда его опустили на пол. Плечи жгло огнем, руки висели плетьми. Довольно щурился магистр, вырвавший наконец из пленника крик, тяжело дышала палач. Закату почудились слезы в ее глазах, и сквозь боль, сквозь собственный заволокший зрение туман, он улыбнулся ей.

Магистр поджал губы и, раздав приказы, вышел. Женщина присела перед Закатом, дрожащими пальцами взялась распутывать веревки. Он шевельнулся, желая сказать — ты ни в чем не виновата, но из горла вырвался только хрип. Он сорвал голос.

Она перетащила ему руки вперед, уперлась ногой в грудь, дернула за запястья. Закату показалось, что на миг он потерял сознание от боли, но был ей благодарен. Магистр не приказывал вправлять ему вырванные суставы. Теперь же, хотя боль простреливала от плеч до кончиков пальцев, Закат чувствовал, что снова может шевелить руками.

— Спасибо, — беззвучно прошептал он. Рыцарь склонилась над ним, накинула через голову рубашку, перевязала поясом. Схватила за воротник, поволокла, даже не пытаясь заставить встать. Хотя колени и бедра болели меньше, Закат был с ней согласен. Он не смог бы удержаться на ногах.

Она дотащила его до камеры и ушла, кажется, даже не заперев. Вернулась быстро, подняла ему голову, грубо прижала к губам теплый край кружки. Напоила, однако, аккуратно, не позволяя захлебываться. Саднящее горло немного отпустило. Женщина накормила Заката жидкой, потрясающе вкусной подслащенной кашей. Он догадался, что она принесла ему еду из рыцарской кухни, улыбнулся благодарно. Она резко отвернулась. Впервые заговорила:

— Ты унижался ради спасения Залесья, а я отплатила тебе этим. Прекрати улыбаться.

— Светана, — едва слышно позвал Закат, не в силах согнать с лица улыбку. Она сейчас была очень похожа на мать и сестру. Закат хотел сказать, что дома все в порядке. Хотел сказать, что Горляна за нее волнуется и ждет письма. Сказать, что шрам ее совсем не портит и она могла бы съездить к родителям.

Но на это уже не было сил. Он закрыл глаза, не то теряя сознание, не то засыпая. Почувствовал, как Светана коснулась его лба губами, отстранилась. Донеслись слова Залесинской клятвы-извинения:

— Прости. Мне не расплатиться.

Закат беспокойно дернулся — не надо, ты и без того сделала слишком много, тебя за одну эту кашу могут изгнать! Но провалился в сон.

***

Шестой день шестой луны, последний ритуал. Поединок с куда более сильным противником, идеальное завершение цикла, начинающегося с простой смерти от ритуального ножа. Люди во всех землях сейчас тянут жребий, облизывают пересохшие губы. Продолжают отчаянно надеяться, даже сжимая в потных ладонях оружие — вдруг повезет?

Здесь, в Черном замке, жребий не нужен. Жертва давно известна.

На мраморные плиты тронного зала падает меч — такой ржавый и грязный, будто пять лет пролежал без дела.

— Ну же! Поднимай. Меч под стать воину!

Герой и правда выглядит не лучше клинка — изможденный, в синяках и ссадинах, с мешаниной шрамов и свежих ран на спине и груди. Но меч берет, сверкают непреклонно голубые глаза, огонь в них не погас за все годы плена. Становится в боевую стойку. Картину портит лишь неловкое покачивание кончика клинка, выдающее, как тяжело истерзанному пленнику держаться на ногах.

Темный властелин смеется, медленно сходит с трона. Красиво расстегивает фибулу плаща, позволяя тяжелой ткани растечься по полу чернильной лужей. Обнажает свой клинок — сияющий, острый как бритва.

Он играет с пленником, как кот с мышью. Обходит, стремится измотать обманными выпадами и финтами. То и дело достает кончиком клинка — не опасно, но унизительно. Герой не парирует, зная, что не сможет сдержать вражеский клинок. Уворачивается скупо, не тратя лишних сил. Позволяет себя ранить, когда знает, что удар не нанесет большого урона.

Он не может выиграть бой. Он должен сделать это, несмотря ни на что.

И чудо случается: Темный властелин, кружа вокруг жертвы, наступает на собственный плащ, поскальзывается, теряет равновесие всего на миг…

Этого достаточно.

Герой врезается в него пущенной стрелой — даже если сломается от удара, убить успеет.

Меч входит меж пластин доспеха, в щель не толще волоса.

Герой медленно поднимается с колен, на которые бросил его рывок. Не до конца веря самому себе, вытягивает клинок из тела поверженного врага. Воздевает над головой, чувствуя толчками возвращающиеся силы, будто приходящие в такт хлопкам, звучащим на грани между тишиной и биением крови в ушах.

На лице умершего зла маска изумления. Герой покидает замок, и никто из темной свиты не пытается его не остановить.

Сказка разыграна.

Сказка готовится начаться заново — во второй раз из будущего множества.

***

Просыпаться было тяжело. Все тело ныло, каждая жилка кричала, умоляя о покое. Хотелось свернуться клубком, как избитый пес, и просто спать. Вечно, до конца времен.

Закат все-таки заставил себя разлепить веки. Кто-то ходил по коридору за дверью камеры, видимо, снова за ним. Неужели спал весь день и новая пытка будет уже сейчас?..

Попытался опереться на руки и едва не взвыл: плечи напомнили о вчерашней дыбе. Лежал, думая, как встать или хотя бы сесть, чтобы рыцари не тащили его волоком. Рывком подтянул к груди ноги, скрипнул зубами, когда живот вдруг решил напомнить обо всех полученных синяках. Перекатился за счет веса, благодарно вспомнив мазь Любославы и Солнцеяра — спина почти не болела. Сел, с трудом развернулся, оперся о стену, глядя на дверь камеры и безучастно ожидая, когда она распахнется. На пороге стоял кувшин, накрытый краюхой хлеба. Мутило от одного их вида.