Лиловый (II) (СИ)

Время; всемогущее время всегда, всю жизнь было его союзником. Время не подводило его и не обманывало. Когда восемь лет тому назад его младший брат попытался совершить переворот и занять его место в сияющем дворце, время приняло его сторону, и он победил. Алехандро считал, что сильнее его… но Марино оказался опытней.

И ждать он умел как никто другой, но отчего-то в последние дни начинал тревожиться. Эта тревога была дурным знаком. Наследник давно привык доверять своим инстинктам, они зачастую вели его, когда рассудком он еще не понимал, в какую сторону движется.

— Другие вещи беспокоят меня, господин Фальер, — осторожно произнес Тегаллиано, глядя куда-то поверх рисунка с инопланетным кораблем. — Бездушные волнуются. Новости о появлении чужаков достигли и их ушей откуда-то. Вы знаете, старые сказки… эти люди все воспринимают примитивно, и вести об инопланетянах испугали их.

— Чем же это плохо?

— Они… нервничают, — толстяк пожал плечами. — Я опасаюсь, если инопланетяне действительно войдут с нами в контакт, и мы не предпримем каких-то решительных действий, бездушные могут взбунтоваться.

— Этого не произойдет, — решительно возразил ему Фальер. — …Однако необходимо быть начеку. На Анвине наступает смутное, тяжелое время.

* * *

Он хорошо знал эти старые теории, но никогда не соглашался с ними. Вселенная бесконечна; зародившись из точки с непредставимыми размерами, вселенная существовала много миллионов лет и будет существовать… Вселенная возникла сама по себе, просто потому, что такова была случайность, и…

Он уверен был: они неправы. Он твердо верил, что есть непознаваемое, вечное существо, воля которого и воплотила реальность в жизнь. Он твердо верил, что вселенная существует с высшей непреложной целью, и венец ее развития — человечество, а человечество должно поставить перед собою первостепенную задачу: познание Бога.

Он верил: когда человечество придет к Богу, сольется с ним, тогда реальность в ее нынешнем состоянии перестанет существовать, время остановится, и наступит вечное блаженство.

Эти идеи проповедовали его предки поколениями.

Но были они.

Они полагали, что человечество — лишь крохотная пылинка в безбрежном океане и никак не может быть ни вершиною, ни смыслом, что венец нашего существования — смерть.

— Если это так, — говорил он, обращаясь к холодным небесам, — то отчего во вселенной нет иного разума, кроме нашего? Нет других форм сознания? Разве это не доказывает, что мы — уникальные, мы важнейшие?..

Мириады звезд зажигались пред ним и по мановению его руки гасли.

И теперь он стоял в полном одиночестве, не обращая внимания на ледяной воздух, сжавший его голые плечи тисками, босой на каменных плитах балкона, стальные иглы холода впивались в ступни, он не чуял их.

Глаза его были закрыты; звезды сияли, а он искал среди них, продолжая аккуратно перебирать тонкие нити пальцами.

Оставалось только искать. Время уходило; прошлое переставало быть истинным, будущее еще не вступило в силу. Оставалось искать такое будущее, которое бы устроило его. Это было непросто. Будущее состояло из мириадов чужих решений, и хотя он мог осторожно передвигать нити паутины…

Как бы он ни искал, оставалось одно; и в будущем для него мерцала огромная красная звезда. Он еще не знал, что за человек кроется за нею, но решение, принятое этим человеком, должно было определить все.

В ту ночь Марино Фальер пытался найти этого человека.

Он все глубже погружался в пучины собственного сознания, и диковинные, подчас даже пугающие видения представали перед ним. Неведомые сияющие столбы, ослепительные сгустки света, мерзкие твари; нагие люди, погруженные в вечный сон, плыли в бесконечном мраке, тонкая мерцающая пуповина связывала их с толстой ветвью бытия, вокруг которой порхала моль. Чудовищные насекомые грызли этих людей, перебирая мохнатыми липкими лапами.

Он искал, зная, что рискует собою, и вот перед ним предстал человек.

Он дрейфовал в космосе сознания, руки его были безвольно раскинуты в стороны; паутина окутывала его собою, так, что не видно было даже его лица, и ее струны тянулись от него во все стороны.

Фальер замер, чувствуя странную панику, почти ужас. Бестелесная кисть его поднялась, еще немного — он коснулся бы этого человека…

Удар.

Он вздрогнул и открыл глаза. Его колотило; пожалуй, никто и никогда еще не видел Наследника столь потрясенным и даже растерянным. С усилием он распахнул дверь и бросился в теплый мрак комнаты.

Метался там туда и обратно, не находя себе места, наконец практически упал на край постели и медленно поднял дрожащую руку.

Пальцы его все были обожжены.

* * *

Ночной холод врывался в распахнутую настежь дверь, но он продолжал сидеть за кухонным столом, сгорбившись и обхватив себя за лоб ладонями, и будто ничего не замечал.

Шел снег, и ветер задувал маленькие белые бурунчики по полу в комнату, абажур низко висевшей люстры раскачивался от дыхания зимы, в темноте похожий на темное пятно над его головой. Подбородок сидевшего человека выхватило из сумрака тусклым сиянием с улицы, четко очертило контур его острого носа с горбинкой, но глаза оставались в тени рук.

Вселенская тяжесть наваливалась на сгорбленные плечи Леарзы, давила на хребет. Он проснулся глубокой ночью и больше уж не мог уснуть, бережно накрыл нагое плечо Волтайр одеялом и ушел на кухню, чтоб не беспокоить женщину. Плоский планшет тенью лежал на столе возле его правого локтя, но Леарза с негодованием отодвинул его.

Страх душил его; молодой китаб раньше нечасто сталкивался с этим чувством и теперь попросту не знал, что ему делать и как бороться с липкими пальцами кошмаров. Сомнения одолевали его.

Он уверен был, что она крепко спала, когда он уходил из спальни, знал, что совершенно бесшумно спускался по лестнице, да и теперь сидел почти неподвижно; но все равно слишком долго в одиночестве побыть ему не удалось, и его уши уловили шорох ее шагов.

Она открыла дверь кухни, вяло поднеся кисть ко лбу, сонным голосом спросила его:

— Ты чего тут сидишь совсем один?

Он не ответил, отвернулся. Она была даже на вид мягкая и уютная, от нее так и веяло теплом, вьющиеся волосы ее растрепались и спускались черными прядями по плечам. Она еще наполовину была во сне, но медленно выныривала из бездумного мира грез, его сгорбленный силуэт насторожил ее, встревожил. Она подошла, шаркая сваливавшимися тапками, к столу и положила ладонь на его спину между лопатками, чуть пошарила.

— Ты же замерзнешь и простудишься. Для чего ты открыл дверь?

— Так лучше думается, — скривившись, отозвался Леарза. — Оставь. Иди спать. Я потом приду.

Она не послушалась и опустилась на стул рядом, склонилась над столешницей, заглядывая в его прикрытые ладонями глаза.

— Опять сон приснился?

— Опять… — уголок его рта дернулся.

— Если ты прекратишь так много думать об этом, они наверняка пройдут. И ты не говорил еще с профессором Квинном? Может быть, мне поговорить с ним?..

— Нет!

Она даже отпрянула от него от неожиданности; Леарза убрал руки, взглянул на нее. Призрачный зимний свет падал на ее круглое лицо и выбелил его, ясно вычертив линии, тогда как его лицо оставалось во тьме, он знал.

Осекшись, он вздохнул и снова сгорбился.

— …Извини. Но профессору… лучше не знать. Эти сны не пройдут, ты понимаешь? Они будут сниться мне… потом он начнет разговаривать со мной даже наяву, и я окончательно сойду с ума.

— И ты будешь сидеть, сложа руки? — спросила она.

— Я ничего не могу с этим сделать, Волтайр. Тысячи, если не миллионы людей до меня прошли этот путь.

— Я все-таки думаю, что надо посоветоваться с профессором. Ладно, ладно, не сердись. Но ведь он много лет посвятил изучению цивилизаций вроде твоей, не может быть, чтобы у него не было совсем никаких идей по этому поводу! Наконец, он был одним из тех, кто разработал теорию массового бессознательного Катар…