Изгнанница (СИ)

Я не поняла — о ком отец говорит?

— Марн Затейник, я думал, ты знаешь его прозвище.

— Но почему — Затейник‑то?

Мы недоуменно посмотрели друг на друга.

— Я думал, ты знаешь — он придумывал увеселения, фокусы, вот и театр его…

— Папа, ну расскажи, что за театр, я потом увижу и наверняка удивлюсь, а сейчас — хотя бы просто узнаю, что это.

— Да, собственно… Кукольный театр, вот и все, только чародейный.

— Как он устроен?

— Очень большой ящик, его выносят на сцену и открывают, и вот оттуда выходят куклы. Много народу на спектакль не пускают, зал всего на тридцать человек. Сцена поднята, вот на такую высоту, — отец провел рукой на уровне груди, — ну, и куклы разыгрывают спектакль.

— Сами по себе?

— Конечно, сами по себе. Сами придумывают пьесы, уж не знаю как, играют… Классические комедии тоже ценят, всегда штуки три — четыре у них в репертуаре.

— Это Марн их так заколдовал?

— Он их такими сделал, да… Сшил им платья, камзолы, по тогдашней моде, вырезал и раскрасил декорации.

— Я думала, он архитектор.

— Нет, не архитектор… Даже не знаю, как его занятие определить. Затейник, мастер на все руки… А почему ты, собственно, считаешь его архитектором?

— Райнель читал о нем, и в одной книге написано, что Марн строил Театр, ну, понятно, что не сам таскал камни, значит…

— Хм, поищу и я, пожалуй, какие‑нибудь местные книги о нем. Наши, изданные в Фарлайне, я давно знаю, а вот здешние легенды… хм… любопытно…

О Театре мы больше не упоминали, я села читать у камина, а отец разбирал какие‑то свои записи и писал письма. Вечером, когда пили чай, снова заговорили, но не о загадочной, скрытой от прочих жизни, происходящей где‑то в Театре, а о балете и о том, хочу ли я им заниматься в Фарлайне. Отец стал рассуждать о том, что мне надо все же понять, что именно я хочу. Он сказал, что человек, желающий выразить свои чувства и мысли, может найти разные пути для этого, не только танец. И поэтому то, что мне сейчас запрещено танцевать, очень полезно — это время подумать и оценить свои стремления и желания.

Ехать решено было через день, а назавтра с самого утра отец ушел по каким‑то делам, велев гостиничному слуге подать мне обед и пообещав не задерживаться надолго. Когда он вернулся, уже лиловели за окном сумерки. Он вытащил из дорожной сумки, захваченной им с собой, разные предметы, как я поняла, старинные и редкие, и несколько книг, тоже старых, корешки были немного потрепаны, буквы заглавий почти стерты.

Разглядывая принесенное, отец рассуждал:

— Странно, что я всегда любил книги, но не как предмет торговли. Интересовался и искусством, но опять же совсем не с торговыми целями. И на войну не рвался никогда, и вот, однако же… Я уже в юности неплохо разбирался в книгах, картинах, музыке, старинных вещах. На войне научился рисковать, не бояться усталости, непогоды и опасности. Теперь вот из всего этого вышло, что я торговец, понимаю и денежную, и истинную цену книги или предмета искусства, хоть древности, хоть редкости… Мне приятнее думать, что я все‑таки ближе не к нынешним практичным, мирным и осторожным торговцам, а к тем, которые жили лет двести или триста назад. Они были и купцами, и воинами… Ездили по горным и лесным дорогам, спали под звездами, ели, что удавалось добыть…

— А ты бы хотел жить в то время?

— Не знаю, — отец улыбнулся, немного иронично, но, пожалуй, ирония относилась к нему самому, — покой и жизнь домоседа — это все‑таки тоже немалое благо…

Затем он достал еще одну книгу, почти новую.

— Вот что нашел в одной из лавок… «История Королевского Театра», издана шестьдесят лет назад. Думаю, твой друг как раз ее и читал. Я ее по дороге полистал… — отец нашел в книге нужное место, — «В тот год нанят был Марн из Фарлайна, чтобы устроить Его Величеству место для театральных зрелищ»… Видишь, не построить — устроить.

— Да, понимаю, но, с другой стороны, это кажется даже туманнее, чем то, что мы думали вначале…

— Да, тут определенно не о строительстве стен.

Отец скинул сапоги и лег на кровать, поверх покрывала, с «Историей Королевского Театра», а я решила вскипятить нам чайник. Так закончился этот день, а утром мы уже ехали по дороге, ведущей в Фарлайн.

Эпилог

Мы ехали в повозке — не такой, как довелось ехать с мамой, та была открытой и тряской. Нет, сейчас мы путешествуем в дормезе, уютном, довольно просторном, так, что можно было и спать, и ехать полулежа — сиденье немного откидывалось назад. И оно было мягкое, да еще полагалось одеяло на ноги.

В первый день нашего путешествия я еще чувствовала себя с отцом неловко. Хотя мы гуляли с ним по городу весной, и в гостинице его я прожила несколько дней, но там не так было уединенно, и слуги входили… а тут, часами, один на один… Вдруг я не найду тему для разговора — что ж, так и сидеть, молча смотреть друг на друга? Но часа через два я про все эти мысли забыла. Совсем нетрудно с ним было — то говорить, то молчать, то обсуждать разные достопримечательности, которые попадались по пути.

Только мы выехали из столицы, как все вокруг переменилось — ярко — зеленые луга, а по ним от ветра бежали и бежали привольные травяные волны. Я никогда такого не видела, и когда читала раньше в знаменитом стихотворении Аргинта: «Мягкой травы изумрудное море», то думала, что море — просто потому, что травы очень много, а изумрудное — это сказано для красоты. Но нет, оказалось, все именно так. А вдали паслось стадо овец — отсюда они казались игрушечными. Леса шли негустые, прорезанные оврагами, и мне удавалось разглядеть дикий ручей, поблескивающий на глинистом дне, солнечную полянку с тонкими кленами и старым дубом, тень в глубине между сомкнувшимися деревьями.

Отец объяснил, что до Черных гор мы доберемся за неделю, а потом придется ждать, когда появятся попутчики.

— Там опасно? — спросила я. — Зачем нам ждать попутчиков? Неужели фарлайнцы на нас нападут — мы же свои?

— Фарлайнцы — нет, не нападут. Ни на своих, ни на чужих. Между двумя государствами — Тиеренной и Фарлайном — граница проходит после Черных гор. Но сами Черные горы — малообитаемы. Конечно, гномы… Но их рудники далеко отсюда. У Анларда и Аркайны тоже есть некоторые территории в горах — и тоже неблизко. Поэтому всегда находятся лихие люди; впрочем, на путников, едущих с серьезной, вооруженной охраной не нападают, а вот одиночки — да, рискуют. Так что мы наймем охрану. Если попутчики найдутся, дорога обойдется недорого.

Вечером мы остановились в гостинице в одной деревеньке. Отец попросил номер из двух комнат, нам приготовили на ужин мясо и запеченный картофель. Нет, все же это совсем не такое путешествие, как было полтора года назад.

— Возьми хлебец, здесь пекут особенные, добавляют тмин и разные травы, — угощал меня отец. — Ты о чем задумалась?

— Да вот… — я вертела в руках темный прямоугольник хлебца, душистый, пахнущий тмином. — Думаю о нашем с мамой странствии, полтора года назад. Мы шли ранней весной, еще снег лежал, и все время было холодно и хотелось есть…

— Я слишком долго не мог вас найти, — упавшим голосом сказал отец, — если бы я мог раньше…

— Что ты! Я совсем не жалею, что так было, то есть не жалею для себя, а мама…

Отец сочувственно погладил меня по рукаву:

— Не надо о прошлом, все плохое теперь — только воспоминания… Кстати, ты сказала, что о себе не жалеешь, почему?

— Ну, потому что теперь я лучше могу оценить такие простые вещи, как вкусный хлеб, кровать с одеялом и подушкой, а не охапку сена в хлеву… И еще потому, что, мне кажется, от таких испытаний умнеешь… немного, — добавила я, а то получилось очень уж нескромно.

— Это верно. Налить тебе еще чаю?

Отец еще в столице купил мне в дорогу несколько книг — мы выбрали их в небольшой книжной лавке около его гостиницы.

— Боюсь, заскучаешь ты в дороге, — вздохнул он.

Я сомневалась, что смогу в путешествии заскучать, но книги выбирала с удовольствием. И вот вечером, пока отец в своей комнате размышлял о чем‑то в кресле перед окном, глядя на темнеющее небо, я пожелала ему спокойной ночи и легла в постель почитать перед сном. А через полчаса погасила свечу (тут не было газовых ламп). Как же хорошо лежать вот так, в темноте, в этой комнате, где пахнет чужими вещами и немного пылью; с тонким дымом догоревшей свечи и пчелиным ароматом воска смешивается ночной, тревожащий душу запах сосновой хвои. И одновременно легко унюхать, что на нижнем этаже, на кухне, жарят мясо и готовят сладкую выпечку. В окне видны верхушки сосен, похожие на темные облака, и ледяные, колючие звезды.