Аальхарнская трилогия. Трилогия (СИ)

Повозка неспешно катилась, скрипя и постанывая, как будто готовилась развалиться с минуты на минуту. Чавканье грязи под колесами навеяло Андрею мысли о куске сыра, который он оставил в доме, на случай, если в деревне не удастся разжиться съестным, и в животе у него заурчало. Лес нехотя уходил от дороги, обиженно отмежевываясь полосой невысокой травы, блестящей от дождя. Деревня уже показала свои первые дома: маленькие, низкие, они жались друг к другу, как будто вместе им было легче противостоять жестокой жизни. Впрочем, на самой окраине жили те, кто победнее — у деревенских старейшин и крестьян позажиточнее и жилье было соответственно получше (причем, как правило, намного). Над деревней вразнобой курились дымки печей, многим было холодно, и те, у кого были лишние дрова, пускали их в ход.

Повозка так же мерно прочавкала по грязи через деревню весь оставшийся путь до центральной площади, и остановилась. Андрей спрыгнул на землю, ловко увернулся от грязного лошадиного хвоста.

— Спасибо, Прош! Заступник да защитит тебя! — помазал он рукой своему водителю.

— Ступай, Андрей, пустяшное дело, — отмахнулся здоровяк от него, но по улыбке, едва заметной в диких дебрях бороды Андрей понял, что древняя земная поговорка про добрые слова, которые приятны не только разумным существам, но и низшим представителям семейства кошачьих, имеет под собой реальные основания.

Андрей поправил капюшон и пошел к местной церкви, маленькой и небогатой. Служба там закончилась около часу назад, а это значит, что священник, отец Грыв, сейчас занят переписыванием очередной книги, которая изветшала настолько, что читать ее уже нельзя. Бумажные книги вызывали у Андрея трепет, близкий к священному — когда он впервые увидел послание Заступника в толстом томе, переплетенном дорогой кожей, с металлическими уголками, то его словно пронзило ощущением воплощенного чуда — не обещанного, а сбывшегося. И вот сейчас он войдет в церковь, обведет лоб Кругом Заступника возле алтаря, а потом пройдет в низкую дверку и окажется в комнате отца Грыва, где увидит книгу и даже прочитает что-нибудь, осторожно водя тонкой деревянной палочкой по строкам, написанным выцветшими красными чернилами… А потом отец Грыв даст ему нехитрой снеди, что принесли для него жители деревни, и Андрей пойдет на улицу — там его обступят местные ребятишки, которые начнут рассказывать о своих немудреных делах, а их матери, лузгая зерна поднебесника, будут улыбаться — а как же, общение с блаженным осеняет непорочные души благодатью — и интересоваться, не нужно ли чего Андрею к зиме из теплых вещей. Когда Туннель выплюнул Андрея на окраине леса, то была поздняя осень, морозило и сыпало снежной крупкой, а стебли растений, когда Андрей наступал на них, крошились и звенели, словно стеклянные, и он думал, что при такой погоде в легкой тюремной робе выдержит не больше недели — а потом нашлась дорога и привела его к людям.

Блестяще образованный, талантливый, глубоко интеллигентный человек, теперь он жил пятью чувствами и тремя вожделениями, превратившись в приземленнейшего практика: то, что впрямую не касалось его занятий — хлопот по дому, обустройства огородика на поляне, чтения с отцом Грывом — не казалось теперь важным. Душа Андрея будто бы уснула на время, затворившись в неведомой глубине, и лишь иногда что-то из старого, ушедшего времени и бытия, поднимало голову и с каким-то спокойным удивлением замечало: да, братец, ну ты и опустился. Десять лет назад, проводя тончайшие операции, читая старинные философские трактаты, беседуя о театральных премьерах, мог ли он помыслить, что однажды ему это будет совершенно безразлично..?

Из внезапных размышлений его вдруг вырвало понимание того, что в деревне что-то неладно. Поселяне толпились возле церкви кучками по трое-четверо, звучали преувеличенно бодрые голоса, некоторых даже пошатывало. Андрей встрепенулся — картина очень походила на наркотическое опьянение. Но не могли же они тут наесться пьяных грибов все разом? Вот Туур, его жена Вика — обнялись и хохочут, будто случилось что-то невероятно смешное. Вот Альба с дочерьми — все четверо о чем-то болтают и жестикулируют. Вот Мрег что-то втолковывает соседу, обняв того за плечо; сосед улыбается, обнажая крепкие желтые зубы…

Андрею отчего-то стало страшно. Он будто бы встрепенулся, стряхнув умственное оцепенение, и понял, что сейчас возле церкви случится что-то глубоко скверное, что-то настолько отвратительное, что его начало мутить. Нет, он прекрасно понимал, что Аальхарн не картинка из книги сказок, которую давным-давно читала ему мать — за десять лет он успел повидать довольно много. Однажды на его глазах владетельный сеньор развлекался стрельбой из арбалета по крестьянам: он вообще имел привычку считать крепостных чем-то вроде скота и во время охоты частенько давил их своим здоровенным черным конем. Три года назад одного из селян зарезали, когда он возвращался из города — зарезали из-за новых сапог и какой-то денежной мелочи. Он видел, как изгоняли из деревни девушку, потерявшую честь до замужества — посадили на цепь возле церкви, и всякий проходящий обязан был пнуть ее ногой и плюнуть: и пинали, и плевали, даже и с удовольствием, некоторые проходили по нескольку раз. Он многое повидал, но сейчас ему действительно стало страшно.

Зачем им этот столб напротив церкви, подумал Андрей, становясь поодаль и глядя, как крепкие близнецы Крат и Флор с шутками и прибаутками устанавливают огромное неструганое бревно, а народ поощряет их бодрыми выкриками и советами. Зачем? Не могли же они все, дружно, всей деревней наесться пьяных грибов, с какой-то обреченностью думал Андрей, ну не могли… А потом он перестал размышлять, потому что из церкви выволокли на веревке Ирну.

Андрей даже ахнул от изумления, потому что вот так, на привязи, с ударами и плевками могли тащить кого угодно, только не ее. Вдова солдата, замкнутая и набожная, Ирна мало общалась с соседями, проводя время в заботах по хозяйству, воспитании единственной дочери Нессы и молитвах: Андрей впервые встретил ее именно в храме, где она стояла на коленях перед иконой и клала размеренные поклоны, обводя лицо кругом Заступника и шепча молитвы. За десять лет она вряд ли сказала ему больше десяти слов, зато всегда приносила в храм еду и какие-то вещи для него — вот и эта жилетка, собственно, сшита ею… Андрей рванулся было вперед, к женщине, но тут из дверей храма вышел отец Грыв, и Андрей замер, взглянув ему в лицо.

Священник был в торжественном красном облачении и с жезлом, который выносился из храма только в особенных случаях, вроде дня Воскресения Заступника. Селяне приветствовали его громкими радостными воплями, и отец Грыв воздел жезл к низкому серому небу, а затем наотмашь ударил Ирну по лицу, вызвав новый взрыв народного восторга, почти ликования. Женщина вскрикнула, и Андрей увидел кровь на ее лице, автоматически отметив, что это перелом носа.

Но Ирна? Почему?

— А, ты тоже тут? — Андрея сгребли в сильные, пахнущие табаком и хлебом объятия: хлебник Влас, который прибежал из своей пекарни, даже не сняв фартука, был на седьмом небе от счастья. — Ну все, поймали паскуду! Хвала Заступнику!

— Влас, что происходит? — каким-то краем сознания Андрей заметил, что его голос слегка дрожит от страха. Ирну тем временем уже привязывали к столбу, и на ее окровавленном лице был только ужас — такой, что хотелось убежать как можно дальше.

— Да говорю же тебе, поймали эту мразь! — воскликнул Влас. — Нашли мы ведьму, наконец-то. Я уж думал, так и уйдет, гадина.

— Ведьму? — переспросил Андрей. Он действительно ничего не понимал. Как Ирна, которая, даже страдая зимой от тяжелейшего бронхита, не пропускала службы в храме, хотя по телесной немощи отец Грыв делал ей послабления, могла быть ведьмой? — Ирна ведьма?

— Я не сразу поверил, — промолвил Влас и обвел лицо кругом Заступника. — Но потом сам увидел, как отец Грыв из ее дома овечьи сердца выносил. Вот этими вот глазами увидел.

— Ну и что? — спросил Андрей.