Знамение пути

сне, даже рукн не подняв для защиты, – Винитар почему-то снова не закричал.

Наверное, оттого, что происходившее было поистине превыше его крика, превыше любых деяний мореходов, силящихся уберечь корабль от погибели на клыках коварного рифа…

Он поднялся на ноги и прямо посмотрел Всаднику в чёрные провалы глазниц. Правильный, чтущий заветы предков сегван всегда ложится спать обнажённым, в том числе и на корабле посреди моря, – и Винитар стоял перед грозным пришельцем в чём мать родила.

– Мои люди ни в чём не повинны перед тобой, – сказал он негромко. – Никто из них никогда не бывал в Шо-Ситайне. И предки их, насколько я ведаю. А если за мной усматриваешь какую вину, так и спрашивай с меня, а не с них.

Всадник, как и следовало ожидать, ничего ему не ответил… Новое облачко сокрыло луну, и на несколько мгновений Винитар напрочь перестал что-либо видеть, даже серебристые взблески на волнах вдали, там, где море было свободно от тени… Сделать он ничего больше не мог, а потому стиснул кулаки и стал просто ждать. Всякий мореплаватель, мало-мальски опытный на руле, даже с закрытыми глазами умеет прикинуть ход судна и пройденное расстояние… За миг перед тем, когда должен был раздаться хруст смятого дерева и жалобный треск мачты, Винитар отчаянно напрягся всем телом, готовясь принять неминуемое…

Но ничего не случилось.

Лишь ненадолго окутало стылой, как из ледника, сыростью, а волосы мигом покрылись жемчужной россыпью влаги – так, словно корабль прошёл сквозь клок густого тумана, плывшего непосредственно по волнам.

Ветер оттащил прочь рваный край облака, и вновь выглянула луна, озарив океан на много поприщ вокруг. Винитар завертел головой, разыскивая Всадника, но море было пустынно – и впереди, и за кормой. Постояв ещё немного, кунс опустился на палубу и натянул добротное овчинное одеяло. Если бы не кисея ледяной сырости, облепившая тело, он точно решил бы, что ему примерещилось.

На эту ночь Волк не пошёл в крепость. Там у него имелось жильё и сохранялись пожитки, но ему и раньше случалось ночевать в городе – либо в какой-нибудь корчме, либо у достопочтенного горшечника Шабрака, отца Мулинги, – и никто ему за это не пенял, лишь бы он не опаздывал к утреннему уроку.

Волк шёл и думал о том, как расскажет Винойру о своём расставании с Пятнышком, и побратим звонко хлопнет себя руками по бёдрам: “Только смотри не проболтайся об этом людям из наших кочевий, парень! Они тебе голову оторвут и на кан-киро твоё не посмотрят! Ты хоть понимаешь, какую услугу им оказал?! Минует лето-другое, и здешние волки сделаются в два раза крупней прежнего…”

Пусть говорит, пусть подтрунивает. Волк и не подумает обижаться. Совсем скоро от пристани отвалит большой торговый корабль. Он увезёт за море меднокожего Винойра, вытащившего жребий скитальца. И с ним – Мулингу. И её отца, уже сговорившегося о продаже двора…

Странное дело, Волк всего менее ревновал девушку, которую недавно считал почти что невестой. Не точил ядовитый клык на побратима, её вроде бы умыкавшего.