Повесть о Ладе, или Зачарованная княжна

Я пронесся по коридору, сшибив по пути парочку зеркал своим хвостом, осколки посыпались с нежным звоном.

Кто-то вопил:

– Не выпускайте, не выпускайте, сбежит!

И кто-то отвечал – тоже криком:

– Да выпустите его, а то он здесь все разнесет!

И опять добрая душа сжалилась надо мной, открыла входную дверь, я вылетел из квартиры, кубарем скатился по лестнице и только посреди двора остановился.

Холодный ночной воздух несколько отрезвил меня, но способность соображать пока еще ко мне не вернулась. Иначе я не сделал бы того, что сделал, – не отправился бы домой.

Ужас перед случившимся слегка потеснился в моей душе, уступив место обиде. За что? Что я ей сделал, этой Ладе? Я не приставал к ней никогда, даже ни разу не разговаривал. Я не стучался к ней – она сама меня затащила в дом, сама решила лечить меня; я ее об этом не просил. Мне хотелось плакать.

Я быстро взбежал по лестнице к себе на пятый этаж – надо вам сказать, что на четырех ногах бегать удобнее, чем на двух. У двери в мою квартиру я остановился перед неожиданным препятствием: я не доставал до звонка.

Тут бы мне и подумать, тут бы мне здраво рассудить: ну куда я прусь в таком виде? Если все это мне снится – мама ничем не поможет. А если не снится – в ту минуту я уже допускал возможность реальности происходящего, – так тем более, мама увидит перед собой не своего любименького сыночка, а совершенно незнакомого кота.

Но я был обижен, и я был несчастен, и – поскольку случившееся со мной больше подходило для сна или для сказки в качестве завязки сюжета, но никак не для будничной действительности – где-то в глубине души теплилась у меня детская надежда, что мама узнает своего сына в любом обличье. Именно так, как это бывает в сказках.

Увы! Подобно прочим иллюзиям детства, эта надежда рассыпалась прахом.

Мама меня не узнала.

…Кое-как я вскарабкался по дерматину дверной обивки до уровня звонка и в прыжке дотянулся до кнопки лапой. Вместо обычной переливистой трели прозвучало короткое звяканье. Я побоялся, что мне не откроют, и приготовился повторить попытку, но дверь приотворилась, выглянула сестра, и я мимо ее ног прошмыгнул в квартиру.

– Кошку кто-то подбросил, держите! – закричала сестра.

Я бросился на кухню, где бабушка жарила котлеты. О, этот упоительный запах!

Бабушка уронила тарелку с котлетами и схватилась за горло. Я совсем забыл, что у моей бабушки аллергия на кошек и собак, так что при их появлении она мгновенно начинает задыхаться.

Тарелка разбилась. Котлеты рассыпались по полу во всем их благоухающем великолепии. Я только сейчас понял, как сильно голоден, схватил зубами одну котлетку, обжег себе рот, но проглотил, чувствуя, как содрогается, возмущаясь, обожженный пищевод. При этом мне приходилось уворачиваться от сестры, которая гонялась за мной с воплями по всей кухне. На шум прибежала мама и тоже стала меня ловить.

– Мама! – воскликнул я. – Мамочка моя дорогая!..

Вместо слов у меня получилось громкое мурлыканье. И я был пойман.

И я был выдворен из собственного дома. Вышвырнут на лестничную клетку. С позором. За шкирку. Дверь захлопнулась. Я стал бездомным.

Пролетев по инерции один пролет лестницы, я остановился. То ли проглоченная мной котлета, то ли факт непризнания родной матерью и изгнания меня моей семьей прочистил мне мозги. Я присел, обернув хвост вокруг нижней части тела, и задумался.

Итак, в этом сне я провел уже более суток. Я дважды принимал пищу. Посещал туалет. Замерз. Обжегся. Для одного сна столько бытовых подробностей мне, показалось многовато. К тому же в этом сне я спал – и много. Прежде мне никогда не снилось, что я сплю. Полно, сон ли это?

Мои размышления были прерваны хихиканьем. Я огляделся по сторонам и увидел тощую грязную кошку на ступеньках лестницы. Кошка смотрела на меня дружелюбно, но насмешливо.

– Что, вышибли? – спросила она, подходя ближе. По-кошачьи, разумеется, но я понимал ее совершенно свободно. – Нашел куда лезть. Там же не люди живут, сволочи. Черствой корки не пожертвуют голодному животному. Ты нездешний? – спросила она, окинув меня оценивающим, очень женским взглядом. – И явно домашний. Я так думаю, ты потерялся… – Она подождала моего ответа.

Я молчал.

Она продолжала:

– В таком случае рекомендую обратиться в пятую квартиру. Там живет одна старушка, она святая. Я не шучу. Я неоднократно забегала к ней этой зимой – погреться и поесть горячей пищи. Если бы я только захотела, я могла бы остаться у нее навсегда. Но, по моему мнению, свобода дороже сосисок. А ты как думаешь?

Я упорно хранил молчание. Мне казалось, что, вступив в разговор с этой кошкой, я тем самым как бы окончательно признаю факт своего превращения в кота. А верить в это я не желал.

Кошка подвинулась еще ближе.

– Но если ты не очень голоден, – промурлыкала она нежно, – я могу предложить тебе небольшую прогулку, так сказать, романтическое путешествие по крышам и подвалам… Мы будем вдвоем, под луной… Или, если хочешь, я представлю тебя нашему обществу… Ты такой красавец, ты понравишься девочкам… – Тут она сделала попытку потереться головой о мое плечо. Я отскочил. Кошка, не сводя с меня своих желтых глаз, медленно приближалась ко мне, мурлыкая:

– Но я буду первой, первой, договорились?..

Она была грязная и тощая, и весь ее вид вызывал у меня омерзение. Я сказал:

– Оставь меня в покое.

– Неужели такого красавца кастрировали? – недоверчиво произнесла она. – Да не может быть! Я не могла так ошибиться! – И почесала за ухом задней лапой.

Блохи, понял я. У нее блохи. Только этого мне еще не хватало.

– Пошла вон! – заорал я. И прибавил еще одно слово. Я не знаю, откуда узнал его. На человеческий язык оно непереводимо. Хотя очень приблизительно его можно перевести как «потаскуха», но на кошачьем оно гораздо, гораздо оскорбительней. Примерно настолько же, насколько слово «шлюха» грубее слова «нимфоманка».

Она дернулась, как будто ее ошпарили кипятком. Выгнула спину, ударила хвостом и несколько мгновений только шипела от возмущения, а потом выдала мне все, что обо мне думает. Должен заметить, кошачий с его обилием шипящих очень подходит для скандала. А букет ругательств в нем оставляет наш великий и могучий далеко позади.

Я не остался в долгу. Некоторое время мы переругивались, а потом сверху на нас опрокинули ведро холодной воды – мы не давали спать мирным жильцам, и нас утихомирили, как обычно утихомиривают дерущихся кошек. Очень варварский способ, между прочим. Но действенный. Я на одном дыхании скатился до первого этажа. Кошка-бродяжка отстала где-то по дороге.

Я остановился отдышаться. Шерсть моя, намокнув, мерзко воняла. На мокрые лапы налипла грязь. Не подумав, повинуясь инстинкту, я лизнул лапу языком. Человеческая составляющая моего организма возмутилась, и я сплюнул. Ущипните меня, в панике подумал я, дайте убедиться, что я сплю!

Обратиться с этой просьбой было не к кому. Я был один. Я еще раз внимательно рассмотрел свою лапу. Мягкая подушечка, когти изящно выгнутые, полупрозрачные, к тому же чрезвычайно острые… В моем распоряжении, если все это мне не снилось, имелось прекрасное оружие. Если же я спал, то своими человеческими ногтями я не мог нанести себе большого ущерба.

Я помедлил, заинтересовавшись оригинальным механизмом выпускания когтей. От меня не требовалось никаких усилий – я даже подумать не успевал, как моя нежная лапка оснащалась пятью грозными кинжалами. Несколько раз я впускал и выпускал когти, восхищаясь. Наконец решился и полоснул когтями по собственному уху.

Ах, как это было больно! Кровь хлынула – и последние жалкие остатки надежды на то, что все случившееся является сном, развеялись словно дым.

Я безмолвно зарыдал.

– Да он сумасшедший! – раздался откуда-то сверхууже знакомый мне голос. – Посмотрите на кота-идиота!

Эта ободранная кошка следила за мной с верхней площадки лестницы.

Я замахнулся на нее лапой со все еще выпущенными окровавленными когтями. Она не испугалась, разве только слегка подобралась для прыжка, и продолжала издеваться: