Вендия 1. Город у священной реки

— Пошел вон, — по слогам произнес Шеймасаи.

Телохранители посла демонстративно коснулись своего оружия. Эти двое гигантов не входили в сотню киммерийца, а относились к непосредственной свите Шеймасаи. Туранец не доверял посторонним людям, памятуя о незавидной участи своего предшественника на посту посланника в Вендии.

Конан сплюнул на шикарный туранский ковер, развернулся, не отвесив обязательного поклона, и вышел из приемной. За его спиной Шеймасаи махнул рукой стражам у дверей, чтобы те вернули киммерийцу его меч.

Суета, царившая во дворце посланника, раздражала северянина. Все куда-то спешили, сталкивались, кричали друг на друга. Охранники, прибывшие в Вендию вместе с Шеймасаи, терялись в этой обстановке и замещали понимание повышенной требовательностью к себе и окружающим. Конана только за время последнего визита успели пять раз остановить и поинтересоваться, кто он такой и что здесь делает. И это при весьма приметной внешности киммерийца. На самом же деле умелому вору или убийце не составило бы труда незаметно пройти сквозь все эти посты и не обратить на себя внимания патрулей. Слишком много сил тратила охрана на ликвидацию мнимых угроз. Интересно, они сами-то хоть осознавали, что как стражи никуда не годятся?

Во дворцах вендийской знати все было иначе. Спокойствие и порядок ценились превыше всего. Все находящиеся внутри люди относились друг к другу с почтением, киммериец ни разу не слышал, чтобы кто-то повысил голос во время разговора. Разодетые в шелка и вооруженные широченными саблями охранники встречались только на входе во дворец и у покоев его владельцев; выполняли они по большей части декоративную функцию. Те люди, в чьи обязанности входило поддержание покоя и безопасности, на глаза старались не попадаться, но вору, вздумавшему освободить вендийского князя от части его сокровищ, пришлось бы немало потрудиться, чтобы исполнить задуманное. Еще Конану очень нравилось отношение вендийцев к чужеземным гостям. Не было такого случая, чтобы киммерийцу или кому-нибудь из его солдат не поднесли чашу с вином и не предложили бы отведать фруктов или сладостей. В Туране и Заморе такие знаки внимания хозяева оказывали чрезвычайно редко.

Даже сама архитектура туранского посольства словно противилась тому, что творилось внутри. Каждая деталь, каждая малая составляющая и вся их совокупность дышали изяществом. Камень, прошедший через руки вендийских мастеров, казался хрупким, как хрусталь. Росписи, мозаики, витражи лишь усиливали впечатление утонченности архитектурного замысла, возводили дворец в ранг произведения искусства. Стоило оказавшемуся внутри человеку отойти на шаг влево или вправо, как тут же менялось восприятие всего этого мраморного ансамбля. Конан не считал себя знатоком искусства, но он осознавал, сколь хрупкой является эта красота и как легко ее разрушить. Туранцы же этого не понимали или им было все равно. Слуги Шеймасаи расстелили, где только могли, свои дурацкие ковры, замечательные фрески с видами природы заслонили грандиозными полотнами с изображениями побед туранской армии. Киммерийцу не нравилось столь непочтительное отношение к культуре другой страны. Это в детстве он с удовольствием громил Венариум, а сейчас успел многое увидеть и понять. Негоже взрослым людям вести себя так, словно они подростки. Вот покойный предшественник Шеймасаи это понимал, и дворец к моменту прибытия в Вендию сотни Конана выглядел намного красивее, чем сейчас.

На улице уже вовсю светило солнце. После прохлады во дворце непривычно было ощущать горячее прикосновение его лучей. Но стоявшая уже несколько дней духота после грозы спала. Грязь на улицах за последние два колокола успела подсохнуть, и можно было не бояться перепачкаться с головы до ног.

К Конану подбежал рикша, весьма внушительного телосложения мужчина лет сорока, предлагая довезти туранского сотника, куда тот пожелает. Киммериец покачал головой. Теперь спешить было некуда. Впрочем, и беседу с послом Шеймасаи тоже можно было отложить, но Конан желал поскорее высказать туранцу все, что он о нем думает.

Не спеша киммериец брел к находившемуся неподалеку старому дворцу, который вендийцы выделили для солдат царя Илдиза. Кто-то, как и Хамар, называл это строение домом, другие, в силу устоявшейся привычки, именовали казармой.

Контраст между жизнью во дворце и жизнью на улице был потрясающий. Иногда киммерийцу казалось, что людей в Айодхье находилось больше, чем способен был вместить в себя город. Навстречу северянину двигались не отдельно взятые индивидуумы, а целые толпы. Меж ними непонятным образом умудрялись лавировать носильщики с паланкинами. Все эти люди еще приспособились уступать дорогу коровам, привыкшим к своему священному статусу, а потому поразительно безразличным и наглым. По обеим сторонам улиц сидели попрошайки и торговцы. Время от времени заинтересовавшийся товарами вендиец отделялся от толпы и направлял к ним свои стопы, иногда происходило наоборот, и сами продавцы вклинивались в человеческую массу. Встречались на улицах и факиры, и заклинатели змей, и йоги. В дни религиозных празднеств, что не редкость в Вендии, почитатели того или иного божества устраивали массовые шествия, и тогда становилось совсем не протолкнуться. Чужеземцу. Вендийцы давным-давно приспособились и никаких неудобств не испытывали.

Думать в обстановке постоянной угрозы столкновения со случайным прохожим или же, упаси Кром, коровой киммериец не мог. Впрочем, именно такого состояния своего разума он и желал добиться. Слишком много было впечатлений за этот день. Сначала казнь Хамара. Любовные утехи с Рамини и ее подружками не принесли желанного облегчения. Сумасбродное решение Шеймасаи вызвало еще большее замешательство в душе Конана. Он рассчитывал проститься с Хамаром и поскорее забыть об ужасной трагедии, виновником которой стал бывший вор. А сейчас северянин ощущал пустоту и не знал, чем ее заполнить. Прогулка через центр Айходьи была для него средством временного отрешения ото всех проблем.

Но вот дорога подошла к концу. Людской поток как-то быстро и незаметно вынес киммерийца к воротам казармы – он предпочитал именно это слово.

— Мы тебя уже заждались, сотник, — поприветствовал Конана высоченный Армас. — Хотели на поиски отправляться.

— Как все прошло, командир? — спросил Сабир. Киммериец не помнил, чтобы этот молодой красивый парень когда-нибудь улыбался. А сейчас-то тем более настроение у него было отнюдь не праздничное: он считался одним из немногих друзей Хамара. Сабир до последнего верил в его невиновность.

— Нормально, — ответил киммериец, похлопав солдата по плечу. — Он не мучился, шея сразу сломалась.

— Когда нам доставят тело? — поинтересовался Сабир. — Мы уже подготовили все для обряда, вот-вот жрец Эрлика подойдет.

— Отошлите его, — скрепя сердце произнес киммериец. К Хамару в сотне относились по-разному, но верили, что бог Огня рассудит его деяния по справедливости. Конану предстояло сообщить, что к Эрлику его душа не попадет. — Шеймасаи приказал похоронить Хамара согласно вендийской традиции, я не успел ему помешать.

— Командир…, — у Сабира не было слов.

— Его прах несколько колоколов назад высыпали в Рехар, — сказал Конан. — Вендийцы верят, что воды священной реки очистят прах от всякой скверны, а душа сама отыщет свой путь. Я собираюсь сходить на берег, чтобы проститься с Хамаром. Хотел узнать, кто пойдет со мной. Остальных я отпущу, запрет на посещение города снимается.

— Сотник, найди кого-нибудь мне на смену, — попросил Сабир. — Я отправлюсь с тобой.

— Хорошо, Сабир.

Мысль сходить к священной реке посетила Конана совершенно неожиданно. Надо было что-то придумать, чтобы успокоить солдат, и в результате родилась недурная идея. Наверное, мало кто верил, что Хамар был и вправду невиновен и что заступничество Эрлика ему бы помогло. Но солдаты, подобно своему командиру, желали проститься с товарищем и тем самым очистить собственные души от груза предательства. Туранцы могли и не выдавать Хамара властям Вендии. Им сейчас нужен был символ того, что вины на них нет, и поход к реке в этом смысле был ничем не хуже кострища.