Колдовской мир-4. На крыльях магии

Они вошли, примерно полторы дюжины. Юная девушка прикусила губу. Она не может оставить этих людей одних, но нужно как-то сообщить другим. Неожиданно она высунула наружу голову и издала условный крик. Он означал: «Неизвестные люди! Тревога, но не очень большая». Довольная, она подбросила дрова и поставила на огонь котелки для приготовления пищи.

Кошка, по кличке Рыжая Малышка, подошла к незнакомцам, и девушка, которая заговорила первой, опустила руку, чтобы погладить ее. Высокая девушка в брюках из овечьей шкуры, какие носят пастухи, издала какие-то звуки, и мать шлепнула ее по заду, как мула. Потом мать обратилась к Ароне:

— А твоя (что-то) или твоя (он-мать) дома, девушка?

«Провались этот проклятый язык», — про себя выбранилась Арона, подыскивая слова, чтобы ответить на вопрос, который не поняла.

— Я больше не живу в доме моей матери. Моя хозяйка ведет и хранит записи. Я имею право оказать вам эту услугу, — заверила она. На расстоянии послышались звуки: это пробираются сквозь дождливый лес женщины. Пусть старшие, которые лучше владеют этим языком, берут на себя такую тяжесть! Потом, вспомнив, как ее назвала Хуана, поправила ее: — Я теперь не девушка и могу скоро стать матерью, потому что вчера ночью приходили фальконеры.

— Фальконеры! — воскликнула женщина, голос ее прозвучал сдавленно, и она смотрела на Арону, словно та прокаженная и не предупредила ее. И как будто лиса напала на птичий двор, все женщины одновременно закричали. Грубая рослая девушка, у которой Арона видела волосы на лице, как у старухи, сказала:

— Не волнуйся, мама, я тебя смогу защитить.

— Ты хороший мальчик, Осеберг, — благодарно ответила женщина, и в это время в дом одна за другой начали входить старейшие. В маленькой комнате стало очень тесно.

Старейшая из матерей неожиданно резко повернула голову, от этой внезапности у Ароны даже заныли зубы.

— Мальчик? — зловеще спросила она.

Вокруг Ароны, у которой уже начинала болеть голова, разразилась буря.

— Мальчики — это молодые фальконеры! — истерически кричала Леннис, мельничиха. — Мы видели на что способен этот кузен Джомми, если оставляли его без присмотра, как ни воспитывала его тетя Эйна. Он убил фальконера! Вот почему они снесли хижины! И ко мне Джомми применил насилие!

— Фальконеры? — изумилась Хуана. — Вы принадлежите фальконерам?

«Еще один Джомми», — подумала Арона, с любопытством глядя на Осеберга. Дождь пошел сильнее, и ветер врывался в дверь дома. Голова у Ароны болела все сильнее. Ей нравился кроткий калека Джомми — хромой; он всегда помнит о своем уникальном положении в деревне; а Осеберга она невзлюбила, даже когда считала его девушкой. И из-за боли сказала резко:

— Мы не можем продержать их здесь всю ночь, пока спорим, сестры, потому что они вот-вот упадут. И я тоже.

— Мама, — произнес Эгил, как будто приняв решение, — молодая госпожа права. Нас здесь слишком много, и мы не можем все навязываться ей. Может, вы, леди, разрешите нам переночевать где-нибудь, а мы с Осебергом завтра за это отработаем.

От голода и холода заплакал ребенок. Нориель, кузнечиха, протиснулась вперед.

— Я Нориель, дочь Аурики, из клана волка, — представилась она. — В моей кузнице много места, если кто-то захочет переночевать со мной.

Хуана резко подняла голову.

— Кузница? Госпожа супруга кузнеца, нуждается ли ваш (что-то) в подмастерье?

Тяжелое простодушное лицо Нориель осветилось радостью.

— Ты предлагаешь мне подмастерье? — Она с надеждой посмотрела на Осеберга, который улыбнулся, потом с сомнением — на его мать. Та кивнула в знак согласия.

— Договорились!

Аста, дочь Леннис, внимательно разглядывала Эгила. Но вот она потянула за край тяжелого плаща мельничихи.

— Мама, эти люди кажутся такими голодными, — печально протянула она. — И старшая девушка так хорошо говорит. — Она заговорила тише. — Она кажется такой с-и-л-ь-н-о-й, — прошептала она, так что только мать ее расслышала. — Конечно, — лукаво добавила она, — тетя Марра свернет свой нос. — Последнее замечание заставило мстительно сверкнуть глаза Леннис.

Теперь у Ароны голова болела уже нестерпимо. Она злорадно вспомнила, как все дети в деревне называют двух дочерей Леннис: Ролдин — Громилой, а Асту — Пронырой. Проныра явно хотела заполучить эту Эгил, которая так хорошо говорит, в сестры-подруги. Арона тоже. Но больше всего молодая хранительница записей хотела снова оказаться в постели. Она отыскала деревянный молоток и ударила им по столу. Все посмотрели на нее. И Арона заговорила, словно старейшая в деревне.

— Все, кто хочет принять этих людей на ночь, говорите по очереди, — попросила она, доставая со своего места у очага веретено. — Не ты, госпожа Нориэль: почему бы тебе не отвести твоих гостей к теплым постелям? И ты, госпожа Леннис, конечно, хочешь показать своим гостям, где они остановятся, и что им там будет удобно.

Леннис посмотрела на нее суженными глазами, которые кажутся такими маленькими, свиными и проницательными. Потом мельничиха резко рассмеялась.

— Ты слишком умна для девушки, которая еще вчера была ребенком. Хорошая маленькая хранительница записей, мы подчинимся твоим приказам.

Арона держала себя в руках так же уверенно, как веретено. Разумеется, грубость мельничихи, как и все остальное случившееся в эту ночь, будет точно отражено в записях. «Но ведь госпожа Леннис никогда не была слишком умной», — успокаивала себя Арона. Она снова постучала, добиваясь тишины, и указала веретеном на следующую женщину. Эта женщина начала долгое рассуждение за и против приема незнакомцев. Арона перебила ее:

— Да? Или нет? Эти бедные люди устали. — Ребенок снова заплакал.

Кто-то другой сказал:

— Не могу слышать плач бедняги! У нас только одна комната, но если ты согласна, госпожа, можете переночевать у нас.

Разве не правда, что бедняки охотнее делятся своим добром, чем богатые? Это заслуживает афоризма, и Арона решила обязательно придумать и записать его.

Гондрин подняла руку, и Арона направила на нее веретено.

— Я хозяйка пивной и умею варить пиво. Я могу отработать в местной таверне.

Арона перевела ее слова и спросила:

— А что такое таверна?

— Место, где собираются мужчины, пьют и разговаривают с друзьями, — пояснила Гондрин и огляделась.

— О! Я не вижу здесь мужчин, — неожиданно удивилась она. — Вы ведь сказали, что это деревня женщин фальконеров? Бьюсь об заклад, они не пьют… здесь… и, конечно, не разрешают вам!

Ее слова вызвали каскад громких гневных голосов. Ароне начало казаться, что голова будет болеть у нее несколько дней. Она закричала:

— Тише! Госпожа Годрин, никто не помешает тебе окунуть нос в эль. Фальконеры не говорят, что мы должны делать. Только раз в год, в гостевых домах, и только добровольцам. Их не интересует наша повседневная жизнь, а мы не показываем ее им. Сестры, кто из вас хочет помочь оставшимся? Старейшая мать спит, и ее нужно уложить в постель. — Она указала на Мельбригду. Заставляя всех говорить строго по делу и не отвлекаться, она надеялась добраться до постели еще до рассвета. Иначе вообще не удастся поспать.

Одна из он-куриц начала свое утреннее приветствие, и Арона застонала. Теперь они будут кричать весь день. Почему никто из старейших не берет это дело в свои руки? Это их обязанность. Нет, они поглощены обсуждением последствий длительного пребывания чужаков. Неожиданно Арона сказала:

— Прошу прощения, старейшие. Я заболела.

Престарелая Флори, дочь Аны, вдруг вспомнила, что она целительница и одна из старейших, и прошла к тому месту, где сидела, едва не падая в обморок, Арона.

— Великая Богиня, дитя, ты бледна, как снег! Вы, дуры, выходите отсюда! Встреча переносится в деревенский зал. Это дело нельзя было взваливать на плечи девочки. — Она поддержала теряющую сознание хранительницу записей. — Идти сможешь, дитя?

— Я помогу, — оживленно предложил Осеберг: он и его новая приемная мать подошли с любопытством. Арона вспомнила, что кузнечиха застенчива, но в то же время очень любопытна. Нескладный юноша взял девушку под руку, но затем рука его украдкой передвинулась на грудь Ароне. Та убрала ее.