По эту сторону стаи

   - Чёртовы люди, - угрожающе повторяет он, глядя на неё.

   Снаружи лето, но Долорес уже начинает понимать, что мир снаружи и этот каменный мешок - две большие разницы.

   - Обязательно любезничать с собаками именно на моей горе? - мрачно спрашивает он.

   - Это был волк, - говорит Долорес, всё ещё трясясь. И непонятно, от чего больше: от встречи с волком или с милордом Уолденом.

   - А я говорю, собака, - он повышает голос. - Последнего волка в Британии пристрелили триста лет назад.

   - В-волк, - Долорес твердит своё, просто чтобы не молчать.

   - Пей! - велит он, и бутылка оказывается у неё в руках.

   Шотландский виски в бутылке, заляпанной так, что стекло кажется матовым. Долорес понимает, что, если она всего лишь поднесёт эту бутылку ко рту, её немедленно стошнит. Она не смогла бы сделать и глотка ключевой воды оттуда же, откуда только что пил он.

   - Не надо, - брезгливо говорит она.

   - Пей, сказал! - Макрайан рявкает так, что из дымохода с шумом падает пласт сажи.

   - Не... - начинает она... и встречается с ним взглядом.

   Виски обжигает горло, но зато становится тепло. Как хорошо. Как в полдень, солнечный, жёлтый, такой же, как жидкость за грязным стеклом. Всё будет просто превосходно, ведь он так сказал.

   - Где госпожа? - спрашивает Макрайан.

   Долорес не знает, где госпожа. Она сама хотела бы это знать. Ведь хотела же, правда? Делать ровно то, что велено, не больше и не меньше, день за днём, и хорошо знать своё место. Она что-то говорит, точнее, всё, что знает и даже то, что еле помнит... Исчезнувшая опека владетеля, внезапно открывшиеся ворота и мокрое шоссе, женщина в кофейне, изменившаяся за три года, почти неузнаваемая - и узнанная Долорес только по выжженному на плече зигзагу... развалины под Нью-Кастлом, никому не нужные, мёртвые, но кем-то защищённые снова... Ведь ему непременно надо знать, что с хозяйкой, и она расскажет... расскажет...

   Наконец, Макрайан отворачивается и Долорес приходит в себя. В голове гудит, в животе образовался комок, и вот он начинает подниматься вверх и уже подкатывает к горлу. Она еле успевает отбежать в угол, и там её выворачивает наизнанку.

   - Близзард следовало научить тебя пить, - говорит Макрайан, равнодушно созерцая заблёванный пол. - Ты что, испанка?

   - Нет, - Долорес едва может выдавить это короткое слово. Ей кажется, что, произнеси она ещё хотя бы букву - и всё начнётся по новой.

   - Тогда почему "Долорес"? - интересуется он.

   Она молчит.

   - Я задал тебе вопрос, - напоминает Макрайан, прикладываясь к бутылке.

   - Нипочему, - неожиданно для самой себя брякает Долорес.

   - Ответ неверный, - он отвешивает ей оплеуху. - Так почему "Долорес"?

   - Иди к дьяволу, - невнятно говорит она, держась за щёку.

   Страх куда-то исчезает, когда вопрос "истина где-то рядом" больше не актуален.

   - Мы с тобой уже тут, красавица. У дьявола, и в самой заднице, - совершенно резонно говорит Макрайан - и на Долорес обрушивается стена мучительной боли.

   Сколько это длится, неизвестно. Секунду или час спустя она обнаруживает себя стоящей на коленях и созерцающей красные капли, падающие вниз и разбивающиеся о грязный пол. Долорес со всхлипом втягивает воздух и ощущает на языке вкус собственной крови.

   Вкус ответа на все вопросы.

   - Ты так и не сказала, откуда взялась "Долорес", - слышит она. - Присобаченная к фамилии О`Греди.

   - Первое имя было "Дорин". А второе мама придумала в честь девушки из бразильского кино, - да уж, шпиона из неё бы не вышло. Ладно, какого чёрта? Всего-то сказать своё имя.

   - Дорин...

   - Долорес, - перебивает она.

   - Забудь. До восемнадцатого века людям было вполне достаточно одного имени - первого. Чем быстрее отучишься от человечьего дебилизма, тем тебе же будет лучше, - он начинает злиться. - Дорин.

   - Долорес, - снова упрямо повторяет она.

   Выясняется странная вещь: после Близзард-Холла - и после нескольких лет серьёзных опасений попасть в комнату с мягкими стенами - её, оказывается, не так-то легко напугать.

   - Я буду пороть тебя до тех пор, пока кожа не начнёт слезать со спины клочьями, - тихий голос Макрайана становится похож на рычание. - До тех пор, пока не выбью из тебя всю дурь.

   - Может, лучше убьёте? Сразу? - советует Долорес, чувствуя, как леденеют щёки.

   - Не так быстро, красотка, - говорит он, подходя совсем близко - так, что она чувствует запах виски и немытого тела. Долорес снова чуть не выворачивает, как вдруг она понимает, что сейчас произойдёт.

   "Ну, нет, мистер наместник или как вас там, - думает Долорес, холодея от собственной наглости. - Произойдёт, но не потому, что ты сильнее, а потому что я так решила. Чем раньше - тем лучше".

   Она встаёт и начинает раздеваться. Не отворачиваясь и задавив в себе всякое представление о стыде. Что, в самом деле, может быть хуже того, что с ней уже случилось?! И не сейчас, не сегодня, а в тот день, когда она по дурости и безденежью притащилась на собеседование в шикарный "Хилтон".

   - Какого чёрта ты делаешь? - спрашивает Макрайан.

   - Такого чёрта, какого вы от меня хотите, - Долорес как раз заканчивает стягивать джинсы и оглядывается в поисках места почище, чтобы сложить туда одежду. Смерть смертью, насилие... значит насилие, но она не собирается позволить своим вещам превратиться в кучу грязных тряпок. Даже в том случае, если надеть их снова ей уже не грозит.

   Её настигает новая оплеуха такой силы, что она мигом оказывается на полу. Долорес вскрикивает и пытается загородиться, ожидая, что сейчас её изобьют до полусмерти. Милорд Уолден, как и хозяйка, всегда предпочитал делать это руками. Пальцами чувствовать чужую боль, ощущая на коже чужую кровь. Они никогда не боялись запачкаться. Куда уж больше.

   - Мне не нужны бастарды, - хмуро говорит Макрайан. - Одевайся. Живо.

   - Вы никогда не делали это с женщинами? - в лоб спрашивает Долорес, успев подумать, что уж теперь-то ей точно суждено быть прибитой на месте.

   - Хочешь сказать, с человечьими девками, которые полчаса спустя превращались в фарш? - он с таким ожесточением швыряет ей одежду, что материя хлещет по коже, словно плеть. - Ты так жаждешь стать фаршем?

   - Нет. Я жажду истины, - кажется, она уже в состоянии шутить.

   Макрайан хватает её за плечи и встряхивает, как тряпичную куклу. Если так пойдёт дальше, у неё попросту отвалится голова.

   - Слушай сюда, Дорин, и запоминай, - начинает Макрайан. - Ты собственность. Собственность владетеля, равного мне. Нельзя. Трогать. Чужую. Собственность. Это дурной тон.

   - Долорес. Вы только что два раза отвесили мне пощёчину, - мстительно напоминает Долорес. - Не говоря уже про то, что промыли мне мозги.

   - Дорин. Не развалишься, - говорит Макрайан и отворачивается.

   Что за чёрт? Ей кажется - или он и впрямь считает, что не так уж и прав?

   - Долорес. Вы тронули чужую собственность, - алкоголь и адреналин быстро испаряются и она начинает замерзать, но, тем не менее, продолжает упорно твердить своё имя.

   - Дорин. Которую сюда никто не звал, - бурчит Макрайан.

   - Долорес. Так да или нет? - кажется, желание знать ответы превращается в манию, - думает она с сарказмом.

   - Дорин. Да.

   - Долорес. И как с этим быть?

   - Дорин. Я был неправ, - ей мерещится, или он скрипнул зубами? - Но, если ты не закроешь рот, клянусь, я сделаю это снова.

   Она ослышалась? Какой прогресс для милорда-волосатые-штаны! Ленного владетеля кучи камней! Оказывается, он знает, как это произносится?!

   Ладно, у неё тоже хватит ума, чтобы замолчать. Слишком странный был сегодня день.

   - От ревматизма помогают кольца из ручек гроба, но второго персонально для тебя у меня нет, - Макрайан стягивает с себя меховую доху, заляпанную бурыми пятнами, и кидает ей: Долорес трясётся уже от холода, сидя на полу. Жизнь продолжается, хоть и снова где-то в нигде и в никогда. На восток от солнца, на запад от луны.