Этот мир придуман не нами (СИ)

Думала, на этом закончится. Как же! Все только началось! Линда сказала, что я сегодня не девочка на побегушках, а испытатель-дегустатор. Испытатель — работа опасная. И, если отравлюсь насмерть, она на моей могилке бронзовый памятник в полный рост поставит. Марта объяснила, что это шутка такая. Что она не позволит отравить ее девочку, для этого и пришла.

Началась серьезная работа. (Так Линда сказала. А что в ней серьезного?) Мне пришлось пробовать много-много маленьких кусочков пищи. Сначала Марта щупами анализаторов проверяла, не яд ли это для меня. (Щуп — это такая острая палочка на шнурке) Потом Мухтар отрезал маленький кусочек. Я его медленно съедала и долго описывала, что почувствовала, и с чем это можно есть. Затем прополаскивала рот жидкостью со слабым, но неприятным, чуть солоноватым вкусом. А остальные в это время поедали самые вкусные блюда из тех, что я пробовала. Не пропадать же продуктам!

Закончили когда от кусочка маринованного огурца меня наизнанку вывернуло. Все, что до этого съела, выложила в заранее припасенную глубокую кастрюльку.

— Я же говорила, что испытатель — опасная работа, — развеселилась Линда, споласкивая кастрюльку. — Считай, заработала медаль за мужество!

В результате я осталась голодная, а остальные объелись. Марта заявила, что на сегодня хватит. Нужна передышка. Господин Мухтар на это сказал, что лучший отдых — смена занятий.

— Совсем хотите замучить ребенка, — заявила на это Линда и повела меня к господину Стасу.

Стас обрадовался, посадил меня на диванчик перед живой говорящей картиной, которая называется "экран", сел рядом и хотел положить руку мне на плечо. Но Линда быстро и ловко села с другой стороны, обняла меня первая, а Стасу сказала:

— Не лапай детеныша! Детям до шестнадцати.

Ящик-переводчик слова для меня перевел, но я все равно не поняла. Наверно, ящик что-то пропустил. Детеныш — это я. А дальше — непонятно.

Работать с господином Стасом было просто. Сначала мы смотрели кусочек жизни на экране, потом я словами рассказывала, что увидела. Затем Стас задавал вопросы, а я отвечала. После третьего вопроса он запретил называть себя господином, сказал, что каждый раз повторять — долго и его это раздражает. А еще раз так его назову — получу подзатыльник.

Иногда один и тот же кусочек мы смотрели несколько раз. И даже останавливали, а потом делали крупнее. Стас показал, как на привозе мальчишка серого окраса ловко вытащил рыбину из корзинки толстой тетки. Несколько раз показывал. Потом отдельными неподвижными картинками пустил. Вот рыба в корзинке. Вот мальчишка тетку рукой по бедру с другой стороны от корзинки хлопнул. Вот тетка оглянулась, а мальчишка собой от нас корзинку заслонил. Вот он торопливо уходит и что-то под куртку прячет, в корзинке рыбы уже нет, а тетка все понять не может, кто ее по бедру хлопнул. Мы посмеялись, как ловко он себе обед добыл. Даже я не замечала, хотя много раз смотрела. Заметила только когда Стас объяснил.

— Что будет, если парня поймают? — спросил Стас.

— За рыбу сильно не накажут. Есть деньги — может от хозяйки деньгами откупиться. Нет денег или хозяйка не захочет деньги брать — ему на площади маленький кусочек хвоста отрубят. А потом — горячим железом прижгут. И больно, и кровь останавливает.

— А если еще раз поймают?

— Еще кусочек отрубят.

— У нас раньше кисть руки отрубали, — поделился Стас. — А когда хвост кончится, тогда что?

— Тогда сделают рабом и, если никто не купит, отправят на каменоломни. Но кто же вора покупать будет? А если что-то дорогое украдет, на что хвоста не хватит — сразу на каменоломни.

— Так чем дороже украденное, тем больше от хвоста отрубают?

— Ну да, господин. Это справедливо! А еще поговорка такая есть — отрубили хвост по самую шею! Это если вор кого-то знатного ограбил. Там сразу голову рубят.

А под конец Стас показал кусочек жизни Дворца.

— О! Это я снимала! — обрадовалась Линда. А Стас начал расспрашивать, кого как зовут и кто чем занимается. Не только о знатных, но даже о служанках и рабынях. А я слегка всплакнула и носом начала шмыгать, когда отца увидела. Линда это заметила и сказала:

— Все! Хватит на сегодня.

Тогда я осмелела и спросила, почему на экране все краски неправильные.

— Как так? — удивился Стас. И мы еще пол стражи смотрели картинки на экране, картинки на бумаге, через цветные стекла смотрели на себя в зеркале. Стас позвал Марту, рассказал, что мы делали, и Марта тоже очень заинтересовалась, почему я цвета неправильно вижу. Отвела к себе в страшную комнату, и мы смотрели на странные картинки из цветных пятен. Марта велела мне рисовать то, что я вижу. Дала лист бумаги, перо, которое не надо в чернила макать. Первый раз я нарисовала красиво и описала трехстрочьем обратной пирамидкой то, что вижу.

В желтое небо птица взлетела,

На цветок чужеземный

Бабочка села

За рифму "села-взлетела" учитель при всех оттаскал бы за уши. Но день выдался такой… такой сумбурный, что гений гармонии меня покинул и наказал до завтра его не ждать.

— Смотрите, какая прелесть, — восхитилась Марта, но дала новый листок и сказала, что стихов не надо, картин не надо, нужно только рисовать узор, который вижу. А Линда догадалась принести прозрачку. Я клала прозрачный листик на рисунок и обводила те цветные пятна, которые видела.

— Это пятно обводить не нужно, — улыбнулась Марта на четвертом рисунке. — Это я чашку кофе поставила. Цвета ты выделяешь хорошо. Видимо, сдвиг в цветовосприятии. Все! Хватит на сегодня! Ужинать и спать.

— Кому спать, а кому еще журнал заполнять, — Линда зевнула, прикрыв рот ладошкой. — Идем, Миу, покажу тебе как мы кровать застилаем.

Я бы с удовольствием поужинала. Но Линда объелась, пока на мне продукты испытывали, и не подумала, что я голодная. А, ерунда! Сколько раз голодной ложилась.

Оставить без ужина — это было самое частое наказание. Пороли меня реже других и не так сильно. Боялись шкурку попортить. На словах считалось, что я обычная рабыня, дочь рабыни. Да еще в мать пошла, вся рыжая. Но на деле — не забывали, что мой отец — кто-то из знатных. Загрузить работой по самое немогу — можно. Голодной оставить — можно. А вред моей шкурке причинять нельзя. У меня до сих пор уши не проколоты. Ни разу в уши колокольчики не вставляли, ни разу за ухо к дверному косяку на ночь не прибивали.

Линда показала, как кровать из стенки выдвигается, как у людей принято ее застилать, для чего подушка, для чего одеяло, пожелала спокойной ночи и ушла работать. Я сначала легла под человеческое одеяло, но под ним жарко до невозможности. Сходила в ванную — мои коврик и одеяло уже высохли после стирки. Выключила горячий ветер, как Линда учила, забрала вещи, погасила свет, легла, укрылась своим одеялом — хорошо, мягко. Но уснуть не могу. Столько всего в один день уложилось, все перед глазами всплывает. А какие одежды у людей… странные! В обтяжку, словно вторая кожа. Как оказалось, нам такие не подходят. Но до чего красиво и необычно смотрятся…

И вдруг — как молотком по голове! Надо же к хозяину подластиться. Чем раньше в его постель попаду, тем выше статус среди рабынь. Дура, какие тут рабыни? Одна я такая здесь. Но все равно, пока господин мое трепещущее тело в руках не почувствует, я для него — вещь. Надо идти. А если порвет в кровь, кто меня здесь зашивать будет? Мамочки, как страшно… Кто бы за руку отвел?

Кроме Линды некому. Беру с собой коврик и одеяло, чтоб не на полу спать, когда господин со мной закончит, иду, скребусь в дверь Линды. Она не спит, работает. Объясняю ей свои беды.

Усмехнулась чему-то, согласилась проводить до дверей и даже сказать пару слов господину моему. Идем вместе, у меня ноги дрожат так сильно, что Линда заметила.

— Э, подруга, плохи твои дела. Ладно, стучись, вот его дверь.

Я поскреблась, услышала голос хозяина, а как в комнате оказалась, сама не поняла.

— Миу, что случилось?

Испугалась так, что язык не слушается. Надо что-то сказать, а не могу. От этого еще страшнее. А Линда посмотрела на меня, хихикнула и в несколько слов выдала все мои тайны. Я ей доверилась, а она… Ничего больше рассказывать ей не буду! А господин все на меня смотрит. Сейчас ведь выгонит!