Медный гамбит

Но Павек забыл все слова утешения, даже если и знал их когда-то. Десять лет в приюте, а потом еще десять лет в бараках, и такие простые вещи выветрились из его ума. Он прижал парня к груди и погладил по голове. Он вспомнил, что его мать так делала, один раз, а может два, и действительно мальчик успокоился.

— Дай мне руку. Мы принесем ее в гражданское бюро, а потом я найду тебе место…

— Бюро! — Потрясенный мальчишка перестал плакать, и рывком освободился из обьятий темплара. — Ты кто?

— Павек. Просто Павек. Регулятор…

— Темплар!

Мальчишка резко ударил кулаком с зажатым в нем небольшим тяжелым предметом прямо в пах Павека. Тот невольно согнулся от боли, едва устояв на ногах, а мальчик скользнул обратно в темноту. Недалеко. Шаги не растаяли вдали, а просто остановились. Павек негромко выругался, с трудом выпрямляясь.

— Парень, вернись. Урик не место для беспризорного пацана.

Павек знал, что он прав, но слова, вырываясь через сжатые от боли зубы, как-то потеряли свою убедительность, и сирота оставался там, где был. Когда Павек покрепче встал на ноги и перестал качаться, он вынул из своего кошелька несколько керамических монет и поднял их повыше, что бледный свет звезд осветил их.

— Взгляни — они тебе пригодятся.

Парнишка не пошевелился. Хорошо, Павек понимал, что он сам поступил бы так же в похожих обстоятельствах. Он бросил монеты в грязь, где мальчишка смог бы подобрать их позже, потом, все еще чувствуя боль в паху и громко ругаясь, закинул труп женщины на плечи и пошел обратно тем же путем, как и пришел.

Вторая Глава

Жаркие, наполненные солнцем дни пришли и ушли. Постепенно исчез и синяк размером с маленький кулак на паху Павека. Впрочем он не помнил даже кто поставил ему этот синяк и почему. Его память хорошо хранила все архивные записи, но не мрачные подробности собственной жизни.

Сегодня утром Павек был дежурным на огромной таможне, надо было переместить оставленные в залог пакеты соли из одного бочонка в другой, групируя их по пять и отмечая в рабочем журнале. И естественно он разозлился, когда девчонка-посланник прервала его. Девчонка даже встала на колени. Ее худые, трепещущие руки высунулись из простых желтых рукавов ее одежда и потянулись через пол, чтобы коснуться его колен.

— Прости меня, великий.

Павек был высокий, здоровый мужчина, с большими руками и ногами, а его мускулы были не меньше, чем у гладиатора, но никак не великий.

Сиан, его мать, однажды сказала, что он унаследовал внешность своего отца, из чего Павек заключил, что его в остальном неизвестный ему отец был здоровенным и уродливым человеком. Он не мог проклинать нос на лице своего отца, но зато ему сильно не нравился свой собственный. А для того, чтобы как-то совладать со своим упрямством, тоже доставшимся ему по наследству, понадобилось больше времени, чем он мог вспомнить. Шрам на его верхней губе, который придавал ему вид, будто он постоянно улыбается, был воспоминанием о приюте: обычная полуночная дружеская потасовка переросла в жуткую, чуть ли не смертельную драку. Он тогда хорошо получил, но и ответил не менее хорошо. Потом и он и другой мальчик утверждали, что свалились с кровати.

Кто знает, что сказала бы Сиан, если бы увидела своего собственного сына сейчас? Его друзья шутили, что единственное ожидающее его звание было Устрашитель, для которого он, очевидно, так подходил.

Устрашитель. Темплар восьмого ранга. Ему не стать им, даже если бы он прожил тысячи лет, как Король Хаману. Он был просто Павек, темплар третьего ранга, ограниченный дурак, и он никогда не станет чем-либо большим.

— Вставай, девочка.

Он попытался помочь ей, но она ловко отползла назад.

— Метиса хочет вас видеть. — Посланница спрятала свои рук под длинным передником своего платья и смотрела на Павека взглядом одновременно дерзким и смущенным.

Павек бросил три пакета соли, которые он держал в левой руке в бочонок, который он наполнял. Он сделал ногтем пометку на своей вощаной дощещке, и отбросил в сторону опустошенный бочонок. Не обращая внимания на девчонку, он взялся за другую порцию пакетов.

— Один… Два… Три.. — Он кидал их внутрь, одновременно считая.

— Она сказала «сейчас».

— Четыре. Пять. — Я считаю, девочка. «Сейчас» случится когда я закончу. — Еще одна отметка ногтем по воску, еще кучка пакетов соли.

— Я могу сосчитать вместо вас.

— Да — вместо меня и кого-то еще? Вместо Рокка? Дованны? Самой Метисы? Я сейчас пойду к ней и окажется, что она вообще не хочет видеть мое уродливое лицо, потом я вернусь сюда и обнаружу, что половина бочонков испарилась — вместе с моей отметкой на списке. Нет, спасибо, детка. — Павек продолжал бросать пакеты соли, пока говорил. — Эту дорогу я уже проходил.

— Метиса сказала «сейчас», великий, и мне достанется как следует, если вы опоздаете. Я просто сосчитаю, клянусь. Я клянусь всем, чем вы захотите. И не скажите ли вы обо мне доброе слово, великий?

— Пять. Павек. Просто Павек, или Павек Праворукий — и если ты думаешь, что мое доброе слово поможет тебе с Метисой, ты еще большая дура, чем я. — Он стряхнул соль со своих рук и передал ей восковые дощечки. — Если их будет меньше, чем две сотни, когда я вернусь обратно, я найду тебя, девчонка, и тогда ты пожалеешь, что вообще родилась на свет.

Она откинула назад тяжелые, вьющиеся коричневые волосы, под линией волос показалось горло с кровавыми полосами на нем. — Придумай что-либо получше, Павек, если хочешь испугать меня.

Соляной склад освещался только одной тусклой масляной лампой. Было трудно сказать, была она чистокровным человеком или полуэльфом. Павек решил, что полуэльфом. Какое бы очарование не сводило вместе людей и эльфов, их детям обычно нечем было похвастаться. Он никогда не встречал полуэльфа, который был бы хотя бы отдаленно так же красив, как его отец или мать. Они все были сироты, и искали покровительства в любом месте, где только могли найти, в точности как и он.

— Ну хорошо, — сказал он, опуская свои желтые рукава, покрытые редкими алыми и оранжевыми нашивками. — Две сотни, и запечатай бочонок, когда закончишь.

— Я могу подождать тебя…

— Не стоит.

Павек вышел, слыша за собой звонкий смех. Может быть она действительно подождет его. Завтра День Тодека, названный так по имени самой большой деревни за стенами города, которая, согласно десятидневной ротации, должна была поставлять продукты на рынки Урика. Эта традиция была стара как сам Урик.

Еще более важно, завтра был единственный день из десяти, который он мог посвятить самому себе. Обычно он проводил свое свободное время в архивах, копируя и запоминая заклинания, но были и другие способы провести время. Она была только курьером, а он был регулятором. Он не мог сказать Метисе доброе слово о ней, но он мог купить ей свободный день. Свободный день с ним.

Идя широкими шагами по запруженным улицам между таможней и каменным зданием гражданского бюро, где был оффис Метисы, Павек несколько раз взвесил свои возможности. Он думал о чем угодно, лишь бы не думать о причинах, по которым его начальница хотела его видеть.

Если она действительно хотела видеть его. Старая поговорка о том, как опасно доверять незнакомцам, была абсолютной правдой в делах бюро. Он не знал эту курьершу, он видел ее в первый раз.

Павек помедлил у подножия широкой лестницы, ведущей в комнаты администраторов, смахнул пот со лба, стряхнул пыль со своей одежды и стал подниматься.

Человек уставал быть темпларом. Павек считал, что ему около двадцати пяти лет, но он уже устал от жизни. Теперь он думал о Метисе не как о знакомом враге, но как о седовласой полуэльфийке и поражался, как она прожила так долго — как вообще кто-нибудь может прожить так долго и состариться. Его жизнь не была выбором между девчонкой-полуэльфом и днем в архиве, это был выбор между тем, будет ли вообще для него завтра или не будет. Иногда он спрашивал себя, не пора ли последовать примеру своей матери, за исключением того, что когда темплары умирали или сходили с ума — а такое случалось время от времени — они не делали это тихо и в одиночестве.