Жемчужины Королевы-Вампира

– Позволишь присесть, дружище? – спросил он. – Окажи мне услугу, лиши меня жизни.

Упырь, несмотря на все свое безобразие, выглядел глубоко опечаленным, – такой вид придают этим тварям опущенные внешние уголки глаз, так что поневоле чувствуешь к ним симпатию, если, конечно, никто из них не наметил тебя в качестве потенциальной добычи. Он скорчился на четвереньках, приняв оборонительную позицию, и помешал мне метнуть копье сразу же. Сидит упырь или стоит, плечи его обыкновенно сильно выдаются вперед, так что грудная кость оказывается скрыта под слоями мускулатуры, поэтому поразить его можно лишь в момент атаки. Именно на это и пытался спровоцировать его Барнар. Видя, что упырь не намерен нападать, он уселся прямо на землю, подогнув под себя ноги и всем своим видом показывая, что облюбовал это место надолго. Выражение настороженности на физиономии упыря постепенно начало сменяться злостью.

– Ты что, оглох? – рявкнул Барнар. – Чего губами шлепаешь, как слабоумный? Ну, давай, убей меня!

Упырю такое обращение не понравилось. Он фыркнул, снова опустился на землю и продолжал поворачивать вертел, упрямо не поднимая глаз от огня.

– А с чего это я должен тебя убивать? – отозвался он. Голоса у них тонкие, как осенняя паутинка, и скрипучие, как у старых ведьм.

– А почему бы и нет? – пробасил Барнар. – Ты сможешь меня потом съесть. Неужели ты настолько глуп, что не видишь, что я такой же человек, как и тот, которого ты недавно прикончил? – И он кивнул в сторону человеческой головы, лежавшей поодаль. У покойника, кстати, были роскошные черные усы. – Готов спорить, что, не проси я тебя об этом, ты бы убил меня немедленно, бестолковое ты создание! – продолжал ныть Барнар.

– Это ты бестолковый, а не я, – дрожащим голосом ответил упырь. – Ты успеешь сгнить, прежде чем я снова проголодаюсь. Ты что, совсем ничего не понимаешь? И вообще, что хочу, то и делаю, а ты, мешок конского дерьма, мне не указ! – и он смачно облизал губы, подчеркивая нанесенное только что оскорбление.

– И тут оскорбления! – воскликнул Барнар. – А я-то думал, что оказываю тебе услугу за услугу. – Он подавил глубокий вздох и склонил голову, подперев лоб кулаком. Упырь взглянул на него с интересом.

– А что это тебе вдруг захотелось умереть? – спросило он ворчливо.

– Почему мне захотелось умереть? – Барнар поднял голову и недоуменно уставился на упыря. – Мир вокруг такой холодный, такой мокрый, такой серый, такой безнадежный, жизнь так коротка и безобразна, полна лишений и опасностей, а ты еще спрашиваешь, почему? Хватит с меня всего этого, вот почему!

Упырь явно задумался. Он медленно поднялся, подобрал с земли голову своего ужина и покатал ее на ладони, точно взвешивая. Ладонь у него была широкая, как лопата, и такая длинная, что человеческая голова несколько раз успела повернуться вокруг себя, пока докатилась от кончиков покрытых засохшей кровью когтей до запястья. Затем он отвел руку назад, прицеливаясь для броска. Этого-то я и дожидался.

Я с такой силой послал копье вперед, что половина его рукоятки вышла из спины упыря, но живучесть этих тварей воистину ужасна, и он умудрился закончить бросок с торчащим из его тела копьем. Барнар вовремя увернулся: голова со свистом пронеслась мимо него и, ударившись о скалу, разлетелась на куски, точно глиняный горшок.

Мы взяли упыря и отправились туда, где у нас был припрятан паук. На рассвете мы уже были на месте. Теперь нам предстояло приспособить тело ползуна для носки. Уверенные, что его панцирь достаточно отмяк за это время, мы принялись экспериментировать, и, наконец, поняли, как компактно сложить длиннющие ноги паука у него над головой и сплющить заднюю часть его туловища. Затем мы крепко-накрепко стянули его в таком положении ремнями и обернули промасленной тканью. У нас получился сверток размером с малорослого человечка, который улегся поспать, подтянув к животу колени. После этого мы выпустили кровь из упыря, но больше ничего не стали с ним делать, только связали его запястья и щиколотки вместе. Барнар перекинул его себе через плечо, точно орденскую ленту, и мы снова пустились в путь через трясину. На этот раз мы не прятались, а открыто шагали прямо по грязевым отмелям, местами волоча ползуна по воде, чтобы сэкономить время.

Вскоре мы набрели на один из торных путей, что ведут прямо к пирамиде: это беспрерывная череда ярко-желтых вешек, которые тянутся вдоль илистых отмелей, плавно переходящих одна в другую. Мы шагали по этой дороге весь день, и поздним вечером пирамида показалась на горизонте. Она и в самом деле необычайно внушительна, высота ее такова, что издали кажется, будто она соединяет плоскую заболоченную равнину с нависающим над ней серым брюхом небес. Мы нашли отмель пошире, забрались в кусты и улеглись на землю. Сон не заставил себя ждать.

IV

Наутро мы взвесили спеленатого ползуна и затопили его у шестой вешки от пирамиды – больше, чем в одной миле пути. А потом отправились во дворец.

Мои глаза немало повидали на своем веку, домоседом я никогда не был, но, говорю вам, даже на меня пирамида произвела сильное впечатление. В высоту она, должно быть, не меньше трехсот футов, так как ее верхние ярусы теряются в облаках. Вблизи она больше всего напоминает могучий холм, крутые склоны которого изрезаны ступенчатыми террасами. По всему периметру тянутся бесчисленные пристани и доки, и в полумиле между ее основанием и берегами окружающего ее озера не видно ни единого клочка суши. На две трети пирамида сложена из камня, но вершина состоит из огромных бревен, не менее внушительных, чем каменные блоки фундамента. Судя по толщине, эти балки ведут свое происхождение из самого Арбалестского Леса, что на границе Железных Холмов. Древесина, пропитанная сыростью постоянных туманов болотистого края, сохраняет глубокий черный цвет.

Пока мы добрались до кромки озера, нас обогнали несколько лодок, направлявшихся ко дворцу. В озере почти не видно было воды, такое количество небольших плотов сновало от одной стены дворца к другой. Дело в том, что внутри здание представляет собой настоящую головоломку коридоров, поэтому перебираться из одной его части в другую зачастую проще по воде. Постояв некоторое время на берегу, мы заметили лишь один патруль лучников, которые вышагивали взад и вперед по уступам дворца. Они тоже увидели нас и приветственно помахали. Охотников на всякую болотную нечисть здесь любят, и любой человек, направляющийся ко дворцу с перекинутым через плечо трупом упыря, вправе рассчитывать на все гостеприимство, которое только могут оказать чужеземцу. По первому нашему знаку от оживленной набережной дворца отвалило суденышко перевозчика и устремилось к нам.

Наш перевозчик также одобрял трапперов, но, похоже, считал их несколько глуповатыми из-за того, что они добывали себе пропитание таким тяжелым трудом. Ничто не способно притупить осторожность человека так сильно, как добродушное снисхождение к собеседнику. На нас не было ожерелий из когтей или зубов, следовательно, мы только начинали свою карьеру охотников, и потому наши дотошные расспросы о внутреннем устройстве пирамиды и о ритуале обожествления казались лодочнику вполне естественными. Его ответы совпадали с рассказом Керкина.

– Я слышал, весь верх дворца выстроен из огромных бревен, – произнес Барнар почтительно, как и полагается неотесанному деревенщине. Мы приближались к пирамиде. Рассеянный свет прорывался кое-где в разрывы между тучами и стекал по ее бокам, но, будучи не более чем отблеском тех лучей, что пронзали верхние, невидимые с земли, слои облаков, его едва хватало, чтобы разглядеть общие контуры сооружения. Однако, по моему мнению, любое произведение рук человеческих, а тем более такое внушительное, такое древнее, и в то же время наполненное жизнью, как это, заслуживает всяческого почтения. Перевозчик в ответ на изумление Барнара только сплюнул в воду и сообщил, что удивительное перестает казаться таковым, когда смотришь на него день за днем, как он.