Луна над Лионеей

Она с такой мольбой смотрела на Армандо, что тот не выдержал:

– Анастасия, я не знаю, на какой именно вопрос мне отвечать.

– На какой-нибудь.

– Я отвечу на вопрос: «Кто меня тут узнает?» Ответ: кому нужно, тот узнает. Поэтому я настаиваю…

– Блин, – сказала Настя. – Ты такой же, как и они все. Такой же… – она трагически взмахнула рукой, и недопитая бутылка бордо оказалась на полу. Поэтому заказанная в номер технически считалась уже второй. Армандо категорически отказался участвовать в ее распитии, выбрав роль стороннего наблюдателя, чем только усугубил Настины душевные раны.

Алкоголь между тем потихоньку делал свое дело, трансформируя изначальную Настану злость и раздражение в нечто менее опасное для здоровья, как бы растапливая готовую сорваться кому-нибудь на голову сосульку в ледяную кашицу, имеющую довольно жалкий вид, но при этом неспособную никому навредить. Жалким все это было не только по внешнему виду, но и по содержанию, ибо Настей все сильнее овладевала жалость к самой себе, причем этого ей было мало, желательно было получить немного жалости и со стороны.

– Мне никто не звонил? – спросила она. Армандо посмотрел на телефон, стоявший на столике в паре метров от Насти, и покачал головой.

– Никто, – сделала вывод Настя. – Сволочи.

Армандо едва заметно улыбнулся, ибо, в отличие от Насти, он в деталях помнил, что предшествовало ее отчаянному желанию напиться и забыться; точнее – что произошло во временном промежутке между вполне достойной встречей Насти и мистера Лаймана и имеющим место сейчас сомнительным рандеву Насти и второй бутылки бордо. События развивались следующим образом: расставшись с Лайманом, Настя еще некоторое время удерживала на лице вежливую улыбку, которая затем стала сдуваться и сползать, как проколотый воздушный шар. Армандо счел это нехорошим признаком и поспешил перевезти принцессу в ее гостиничный номер, где, собственно, и взорвался заряд, запаленный во время разговора с Лайманом. Армандо был на время выставлен в коридор, но даже там ему было слышно, как мечутся громы и молнии (то есть то, что замышлялось как громы и молнии, а на деле оказывалось шумной истерикой, пусть даже и мотивированной (как казалось Насте). Когда некоторое время спустя Армандо решился заглянуть в номер, Настя сидела на диване, уныло уставившись в пол. Телефонная трубка лежала рядом, едва слышно издавая долгие гудки, похожие на предсмертные стоны. Все это выглядело довольно печально.

– Они там держат меня за полную дуру, – сообщила Настя. – Они говорят, это недоразумение. Что вместо президента со мной встретился какой-то мелкий клерк – недоразумение. Что этот клерк совершенно не в теме – тоже недоразумение. Что документы не пришли вовремя – еще недоразумение. Недо – разум. У кого-то большие проблемы с разумом, Армандо, и это явно не у меня. У меня другие проблемы. Оказывается, я проехалась из Лионеи в Берлин, чтобы выставить себя эксцентричной девицей перед человеком, который ничего не решает и который, скорее всего, забудет все, что я ему сказала, еще до заката. Или напишет какую-нибудь бумажку, которая потеряется в их архивах… Это все неправильно, – покачала она головой. – Это все очень неправильно, мне не нужно было сюда ехать, не надо было терять время… А чья же это была идея – ехать сюда и жаловаться на Леонарда людям, которые вообще в этом ни фига не смыслят? О, это была идея Фишера. Того самого Фишера, который потом организовал серию недоразумений, из-за которых толку в моей поездке оказалось еще меньше, чем могло бы быть… Фишер, – тут Настя произнесла несколько слов, от которых лицо Армандо сделалось удивленно-недоверчивым. – Может быть, он специально все это сделал? Может быть, ему было нужно, чтобы я уехала, и не просто на пару дней в Прагу, а подальше и на больший срок? Может быть, этот заговор?

– Хм, – сказал Армандо, задумывая это «хм» как вступление к краткой речи, целью которой было бы вразумить Настю, но дальше «хм-м» дело не пошло, потому что Настя схватила трубку с пола и махнула Армандо рукой, недвусмысленно предлагая ему выметаться из номера. Армандо попытался все же произнести свою вразумляющую речь, но обнаружил, что его никто не слушает, ибо трубка в Настиных руках снова использовалась по прямому назначению, а именно – для метания громов и молний, адресованных рыцарю-администратору и всем, кто попадался на пути.

Дело это было настолько увлекательным, что Настя позабыла про Армандо, так что он стал невольным свидетелем весьма эмоционального обмена мнениями не только Насти с Фишером, но и со Смайли и еще какими-то невидимыми собеседниками. Суть разговоров сводилась все к тому же яростному перечню обвинений в адрес Фишера, но очевидно было, что эта ярость, разливаясь про телефонным проводам, пересекая границы и достигая наконец адресатов, вовсе не стирала их в порошок и не обращала в пепел, а ударяла в нечто вроде встроенного громоотвода, лишая Настины усилия всякого смысла и оставляя ее все более выжатой и обессилевшей, а мишени на другом конце провода все такими же нетронутыми и самодовольными. Когда Настя в десятый или двадцатый раз набрала код Лионеи и осведомилась у Смайли, может ли тот арестовать Фишера за государственную измену и за то, что тот не воспринимает лионейскую принцессу всерьез, Армандо понял, что все зашло слишком далеко.

– Эй! – изумленно отреагировала Настя, когда трубка вдруг исчезла из ее пальцев. – Я еще не закончила!

Армандо показал на часы, что означало – разговоры с Лионеей продолжаются уже больше часа.

– Не переживай, денег у меня хватит… – Настя потянулась к телефонной трубке, будто капризный ребенок, желающий заполучить игрушку любой ценой.

Армандо переживал не из-за счетов за международные переговоры, он переживал из-за Настиного душевного здоровья. Исходя из своего знания женской психологии, Армандо решился отвлечь принцессу тем, чем можно отвлечь любую женщину вне зависимости от возраста, национальности или служебного положения, – шопингом. Поначалу – то есть пару часов – его план работал в должном режиме, но потом, по пути из обувного бутика в галантерейный, Настя присела на минутку передохнуть, за спиной у нее оказался бар, искушение подсластить «Маргаритой» не слишком удачный день было слишком велико, и это оказалось только началом пути, в конце которого Настю поджидали вторая бутылка бордо и все то же разочарование в себе и мире, что и несколько часов назад, разве что доведенные алкоголем до каких-то космических масштабов.

Причем работало это увеличение не равномерно, а избирательно, раздувая то один, то другой компонент нынешнего дня разочарований. То Лайман казался ей стражем огромных неприступных ворот, за которые нужно было попасть любой ценой, то у Фишера вдруг вырастали рога, а зрачки окрашивались в дьявольски-красный цвет, то вдруг сама себе Настя казалась полным ничтожеством, которое недостойно не только титула принцессы, но и вообще – недостойно ни любви, ни жалости, ни доверия, ни надежды…

При этом она понимала, что подпитанный бордо эмоциональный порыв сносит ее куда-то не туда, и ей надо держаться, надо остановить эту недостойную принцессы истерику, а чтобы удержаться, надо было за что-то схватиться. И вокруг не было ничего похожего на спасительную ветку, кроме…

– Армандо, дай мне руку, пожалуйста.

Он подошел и протянул руку.

Она вздохнула.

– Сядь, пожалуйста, рядом со мной и дай мне руку.

Так он и сделал.

– Хорошо, – сказала Настя. Рука была большая и сильная, явно годившаяся, чтобы удержать Настю от какого-либо падения. Некоторое время спустя молчание стало давить на виски, и Настя сказала: – Какая же я все-таки… неудачница. Вроде бы принцесса, а все равно – неудачница… Ну?

– Что – ну? – не понял Армандо.

– Что ты молчишь? Ты должен возразить, должен сказать, что я никакая не неудачница, а совсем даже наоборот. Тебе, между прочим, за это деньги платят!

Армандо удивленно покосился на Настю, подразумевая, что деньги ему все-таки платят немного за другое.