Восставшая из пепла

А затем они, сами убравшие меня, упали ниц и застонали в явном страхе перед моей божественностью.

Вернулся жрец и провел меня по еще одному коридору к маленькой черной каменной двери. Тайный замок привело в движение одно его прикосновение. Дверь со скрежетом открылась. Я нагнулась, проходя под низкой перемычкой. Дверь закрылась.

Ступенька. Много, много ступенек. Мои босые ноги вызывали слабое шуршащее эхо. Помост и еще одна дверь. За ней — узкий выступ и обрыв в сотни футов высотой до пола храма.

Кто, подняв взгляд, увидел бы крошечное пятнышко на животе богини, как раз над узлом ее юбки? Крошечный овальный шрам у нее на теле был дверью.

Снаружи звук глухого рева и дыхание поклонения. Мне требовалось лишь дождаться единственного призыва, призыва верховного жреца:

— Явись!

Этот призыв раздавался на каждом празднике, он стал всего лишь частью церемонии, но сегодня на ту мольбу ответят. Внезапно кожа у меня заледенела, колени затряслись. Я представила себе, как шагаю с узкого уступа, теряя сознание, падая и вновь приходя в чувство как раз вовремя, чтобы испытать удар о каменные плиты. В животе статуи царила кромешная темнота. Дрожа, я прижалась к металлической стене, боясь в любую секунду услышать призыв. Страшиться незачем. Я не выйду. Да, а потом Вазкор меня накажет — какой-нибудь медленной смертью — постоянной мукой, бесконечной пыткой. И все же я была сильнее его. Карраказ трусливо удрал от меня. Я немного выпрямилась, но мне очень хотелось, чтобы он явился сюда, распахнул дверь и унес меня на руках обратно вниз по лестнице. Быть в безопасности и быть его женщиной — женщиной моего любимого, которого я никак не могла не любить, потому что любила его еще до нашей встречи. Ослабев от этой тоски и от сопровождающего ее гнева на себя, я прислонилась к двери. И раздался призыв. — Явись!

Он звенел и гудел даже здесь, могучий голос в безмолвии верующих за дверью.

Инстинктивно, потому что так было задумано, не размышляя, я нажала на металл — сперва налево, затем направо — и древняя пружина откликнулась. Дверь медленно поднялась, и передо мной, зияя, открылся храм, черный, сверкающий миллионом маленьких огней, похожих на глаза алчущих животных.

Я вышла на уступ, не столь уж узкий, каким он казался среди окружающего богиню пылания светильников. Один огромный порывистый вздох потрясения поднялся, словно морская волна. Я не видела их лиц, только знала, что все лица подняты. Дверь за мной снова опустилась; назад пути не было. И все же сейчас все казалось мне нереальным.

Через некоторое время до меня донесся голос главного жреца. Я его не разглядела, однако голос дрожал, и он явно не совсем владел им.

— Кто это, что дерзает отвечать на нашу молитву, на которую может ответить только богиня?

— Я и есть богиня, — отозвалась я. Ясные слова упали в толпу, словно стеклянные бусы в бассейн. — Я Уастис Перевоплотившаяся. Я Истинногрядущая, Восставшая, Та, кого вы ждали.

Внизу храм, казалось, закачался, словно большой корабль в море. Мой взгляд притягивала к себе маленькая белая крапинка, пламя в чаше алтаря. Онемелой правой подошвой я искала в уступе бороздки и наконец нашла их. Пальцы моей ноги, слегка надавив, напрягли сухожилия стопы. Раздалось слабое хриплое гудение древних механизмов, заржавевших от долгого неприменения или применения не по назначению. Уступ лишь чуть дернулся. И начал двигаться, медленно опускаясь к полу.

Крики и восклицания, несколько женщин визжали. Наверное, жрецы знали об этом устройстве, но отнюдь не народ Города. А может, даже жрецы не знали, только Вазкор и его присные. Ощущение походило на левитацию, настолько плавно шел теперь спуск. Большие светильники позади меня померкли. Меня поглотила чернота храма.

Ослепнув, я вглядывалась в собравшихся сквозь глазницы маски. Мне не удавалось разглядеть ни одного лица, только огоньки тонких восковых свечей и темноту. Несмотря на присутствие огромной толпы, я чувствовала себя совершенно одинокой.

А затем ко мне подошел человек. Постепенно стали различимы его черные одежды, золотая маска льва с золотой гривой — главный жрец. В нескольких футах от себя я остановила его.

— Больше ни шагу, — приказала я.

Он казался высоким, уверенным. Жрец заговорил, и я услышала его разгневанный голос.

— Мы должны знать, истинная ли святость перед нами.

— Неужели богиня должна доказывать свою божественность?

Он выпрямился во весь рост и сложил руки на груди — жест наглого вызова.

Я посмотрела на него и узнала его — смертник. И почувствовала жгучее презрение, захлестнувшее мне глаза, точно слезы. Я направила на него палец, и мое презрение пронзило его позолоченным концом тонкого белого луча, который попал ему в грудь, и все его тело на секунду вспыхнуло, озарив храм. Он без звука упал навзничь. Пламя в его чаше, бывшее для меня Карраказом, подпрыгнуло и съежилось.

Храм застонал и забормотал. Я услышала, как они опускались на колени, пресмыкаясь, скребя по полу тяжелыми одеждами и звеня по камню драгоценностями.

Теперь я видела лучше. Различила ряд из тридцати жрецов, распростершихся передо мной на лестнице, шепча молитвы, народ, князей и их женщин, согнувшихся, словно они блевали. На возвышенных местах, на золотых креслах я увидела Высших под пурпурным балдахином Джавховора, всех до одного в позах испуганной покорности.

Неподалеку от конца огромного зала высилось одно лицо в маске, один из присутствующих стоял прямо. Да, но и он тоже покорится, ибо не посмеет показать, что не испытывает ни малейшего страха перед богиней. И вот он опустился на колени, голова его наклонилась. Вазкор воздал мне свою пустую дань.

Глава 5

Новая тюрьма. Храм, как и все другие места, оказался западней. Прошло тридцать дней, и я мало помню их; они могли быть одним долгим днем, настолько каждый из них походил на остальные.

Каждое утро я вставала рано, и являлись женщины омыть и одеть меня.

Они не всегда золотили мне кожу, только каждый четвертый день, когда я должна была стоять в храме. Я носила платье из плиссированного черного льна, с рукавами и талией в обтяжку, с множеством сложных складок на юбке. Большие золотые ожерелья, золотые браслеты, пояса, кольца на пальцах рук и ног оковывали мое тело, словно доспехи или цепи. Только золотая кошачья маска по-прежнему доставляла мне удовольствие, так как казалась мне моим лицом больше, чем мое собственное.

В своей базальтовой клетке я усаживалась в кресло с высокой спинкой; ко мне являлись мужчины и женщины и падали ниц. Одежда на них была очень богатая, их драгоценности стучали о мрамор. Доступ к богине получали только золотые и серебряные. Здесь я снова была в деревенском храме или среди разбойничьих шатров. Они молили меня о выздоровлении, о любви, о власти, как светской, так и духовной. Недомогания я снимала прикосновением, но духовной власти над сородичами я им не давала. Это право принадлежало мне, а не им. В ответ на мольбы о почете и постах я отсылала их к Джавховору. В те дни, когда я стояла в храме, туда приходили и склонялись передо мной тысячи. Женщины визжали и плакали. И все же я была бессильна, я ждала в тени человека, про которого они забыли. В те дни я действовала подобно бездумной машине и стала очень похожей на машину. Казалось, я почти не думала, не чувствовала.

Толстый жрец Опарр, который привел меня к статуе, был моим старшим служителем, и, как я полагала, шпионом Вазкора. Он впускал ко мне визитеров и стоял позади моего кресла, пока те пресмыкались. Он теперь стал моим главным жрецом, заменив убитого мной священнослужителя, но оставался присным Вазкора. Вазкор поднял Опарра из безвестности и ничтожества (уж это-то было очевидно), посадил его, как рядовой сорняк, в саду храма, и поливал, когда мог, помогая его росту. Теперь сорняк сделался деревом-столпом для Вазкора. Я пока не знала, каких других людей он расставил на высоких постах, но догадывалась, что таких было много, сплошь стремящихся к власти и всем приносимым ею благам, очень преданных человеку, который им столько дал, и слишком глупых, чтобы увидеть еще большую выгоду в свержении своего благодетеля. Вазкор умен, и все же со мной он крупно рисковал.