Наваждение – книга 2

Дреф выждал минут пять. Те, за кем он наблюдал, тоже никуда не спешили. Затем он вышел из тени и, чуть прихрамывая – походку он, понятно, изменил, – направился к кабаре. Никто не обратил на него внимания. У дверей он пропустил вперед торопящегося завсегдатая и вошел следом.

В зале, как всегда, было многолюдно и шумно. На эстраде знаменитый комедиант старой закваски Бинубио дурачась распевал куплеты; на втором плане выделывали коленца девицы его фирменного кордебалета – полуобнаженные «Молочницы», каждая с красным ромбом на гофрированной подвязке. Публика покатывалась со смеху, орала, свистела, топала ногами и подхватывала весело-непристойный припев к куплетам Бинубио, – одним словом, оглушительно вопила, как, впрочем, вопила бы и во время других популярных номеров кабаре. Именно поэтому Шорви Нирьен и его сторонники время от времени встречались в «Котурне Виомента» – обстановка здесь была самая что ни на есть подходящая. Тут, скрытые в полумраке и табачном дыму, они могли собираться, не рискуя привлечь внимание и тем более не опасаясь быть узнанными. Тут они могли поговорить, уверенные, что их не подслушают. Гниды Нану – и те не залетали в кабаре, ибо в этом невероятном гвалте даже их тонкий слух не мог ничего уловить. «Котурн Виомента» был идеальным местом для встреч – до сих пор.

Дреф окинул взглядом зал и сразу заметил своих – они сидели за столиком в самом темном углу: Фрезель и Риклерк, оба изменившие внешность; Ойн и Ойна Бюлод, без всякого грима, да они в нем и не нуждались – их лица, от рождения простые и открытые, до сих пор не были известны властям; и Шорви Нирьен собственной персоной, позволивший себе единственную уступку требованиям конспирации – фетровую шляпу с опущенными полями. Они не заметили Дрефа, он же не спешил к ним присоединиться. Юноша сел за столик у самого входа, заказал стакан вина и прихлебывая разглядывал публику. Обычный набор, знакомые лица – и все же: вон двое верзил у входа – в штатском, однако жесты и выправка, как у заправских солдат, а у одного к тому же стрижка ежиком «Свобода», популярная среди народогвардейцев. У бара в одиночестве притулился еще один; его синяя карманьолка [3] отчетливо оттопыривалась: за поясом наверняка был пистолет.

Дреф принял решение, вытащил из кармана обрывок бумаги и угольный грифель и написал печатными буквами: «Уходим. По одному, по двое. Ш. первый. Черным ходом. Немедленно. Б.». Сложив листок, он перехватил взгляд ближайшей девицы, торгующей сладостями, и поманил ее пальцем. Та мигом смекнула, что сможет подзаработать, и поспешила к нему со своим подносом – апельсины, конфеты, засахаренные фрукты, соленые орешки. Дреф купил у нее апельсин, положил на поднос лишний рекко и шепнул несколько слов. Девица поняла сразу – ей, видно, было не впервой, – кивнула и отошла. Он проследил, как она, обходя зал обычным манером, как бы случайно оказалась у столика Шорви Нирьена. Остановилась, улыбнулась, протянула поднос. Белая бумажка мелькнула между пальцами и упала на колени Шорви. Ойн Бюлод купил кулек изюма, и девица отошла. Никто, вероятно, ничего не заметил, поскольку все взоры были устремлены на эстраду: там «Молочницы» Бинубио трясли всем, чем могли.

Нирьен выждал две-три минуты и только тогда прочел записку, скосив глаза на колени. Он и бровью не повел, лишь легкое движение плеча подсказало Дрефу, что записку переправили Фрезелю, который сидел справа от Нирьена. Когда записка обошла всех сидящих за столом, Шорви Нирьен поднялся и непринужденно направился к черному ходу – как обычный посетитель, выходящий справить нужду в проулке за кабаре. В любой другой вечер никто не обратил бы внимания – но только не в этот.

Нирьен не успел пройти и половину пути, как оглушительный свист перекрыл гомон толпы. Свист повторился, и с полдюжины вооруженных мужчин в штатском кинулись на опального философа и его остолбеневших сторонников. Двое самых крепких набросились на Нирьена, другие взяли столик в кольцо. Фрезель вскочил, опрокинув стул, сунул руку во внутренний карман, но получил по голове рукояткой пистолета и рухнул лицом на стол. В зале поднялся гвалт, толпа забурлила, кто-то полез вперед, чтобы лучше видеть, а кто-то, напротив, ринулся к парадной и задней дверям. Однако пытавшихся бежать мигом привели в чувство. Непонятно откуда в обеих дверях вдруг появились народогвардейцы в мундирах, снова раздался свист – и вход и выход из кабаре перекрыли.

Как и следовало ожидать, после первоначальной суматохи порядок навели без особых усилий. Несколько лающих приказов, два-три удара пистолетом и столько же выстрелов из мушкетов в потолок быстро вразумили толпу. Сами нирьенисты сопротивления почти не оказали. Их одного за другим обыскали, разоружили и заковали в наручники. Обыск не дал результатов, если не считать последнего бунтарского нирьеновского памфлета, который как раз собирались переправить печатнику. Что до обличающей Бека записки, то она валялась на полу под столом; умница Ойна Бюлод успела начисто затереть пальцами уголь, так что разобрать текст было никак невозможно.

Дреф стоял и смотрел, засунув сжатые до боли кулаки глубоко в карманы пальто. Он поборол почти неодолимый порыв выхватить пистолет и стоял неподвижно, только лицо его побледнело под слоем грима.

Ликующие народогвардейцы сноровисто скрутили и вывели арестованных; Фрезеля – он все еще был без сознания – вынесли на ставне. Отряд солдат остался обыскать кабаре и допросить служащих. Посетителям, имевшим при себе удостоверение личности, разрешили уйти. У Дрефа сын-Цино были не только фальшивые документы, но и клеймо серфа на руке – свидетельство абсолютной политической благонадежности. Его отпустили одним из первых.

Он прямиком поспешил в тупик Слепого Кармана и вошел, не удосужившись привести себя в прежний вид. Час был не поздний, Элистэ еще не ложилась. При виде нечесаного парика и накладных усов брови у нее поползли вверх; она открыла рот, но Дреф опередил ее.

– Нирьен арестован, – сообщил он.