Принцип подобия

Она спустилась, цокая невысокими каблуками, но не к трибуне — подошла к "подсудимому", страж пробормотал неразборчиво насчет "опасности", однако кто мог запретить Элоизе Альена — теперь Элоизе Триэн? Облей она керосином головы гостей и чиркни спичкой — не противились бы ей.

А сходство было. Рыжие волосы и рубины в них — всполохи пламени. Давешний солнечный зайчик, испуганный было Ребеккой, вернулся к Элоизе и рассыпался по серьгам и пуговицам.

— Привет, — сказал ей Целест. — Привет, Эл.

Зловредная сестренка, с которой дрался в детстве и которая неизменно побеждала в каждой драки — не только потому что "ты-же-мужчина-уступи-даме". Растерянный подросток — "мама-папа, почему братика забирают?" — ей было… восемь? Еще не исполнилось? Она ревела в голос и обещала Целесту, что он все равно останется ее братом; твердила — не бойся этих Гомеопатов, пусть только попробуют тебе мозги съесть…

"Папе пожалуюсь", — железобетонный аргумент.

Она сдержала обещание — принимала днем и ночью, и готова была плеваться ядом, как маленькая солнечная змейка, стоило кому-то обругать Магнитов палачами и убийцами, стоило кому-то обозвать всех Гомеопатов — выродками.

За грязную обувь (в моей комнате!) грозила вытолкать в окно (ты же летать умеешь!). И стала названной сестрой Вербены.

— Где Вербена? — спросил Целест, моргнув по-прежнему слипшимися от слез ресницами. Элоиза кивнула на "телохранителей" Кассиуса, пожала плечами, но успела тихо пробормотать:

— В порядке. Сейчас речь не о ней.

Рони невольно потянулся за медом и ванилью — давно сидя с закрытыми глазами, он не мог не почувствовать Элоизу. Она могла измениться и изменить, но ей он прощал все. У идеала нет недостатков — аксиома.

Рони расслышал, как со зрительской скамейки неподалеку громко фыркнула Аида. И встрепенулся, будто из теплой кровати в сугроб свалился.

"Ревнует? Меня…?" — глупо и неуместно, наверное. Пускай Рони и скрывал любовь к рыжеволосой не искуснее младенца, но где он, и где — Прекрасная Дама, Элоиза? Они с Кассиусом еще не поженились официально, однако иначе как Властительницу ее никто не воспринимал — и нельзя иначе.

Аида фыркала зря. Сама-то Дама его не заметила.

Но волновалась — пригладила воображаемую складку на строгом костюме — а Рони и Целест одновременно приметили "поплывшую" тушь. Кого именно оплакивала — отца, брата? Себя?

Всех?

"На чьей ты стороне?" — но вопрос не прозвучал даже мысленно. Рони боялся, что "подсоединенный" к нему Целест расслышит. Идеалу прощают все — но братская любовь порой исчерпаема.

На чьей стороне… скоро поймут, так или иначе. Рони потер шею, будто осязая колкий аркан, готовый навсегда пережать дыхание. Он зажал мысль — зубами тоже, прокусив до крови язык.

Все-будет-хорошо.

Под укоряющим взглядом Кассиуса Элоиза все-таки шагнула к трибуне. Облокачиваться не стала, словно брезговала пыльными записями Горация, обожженными кислотой прикосновениями Флоренца, кровью на руках свидетелей-Магнитов и стражей — или самим червивым действом? Рони надеялся на последнее.

Потом она по-детски вздернула подбородок, устремила на шебуршащихся зрителей осуждающий взгляд.

— Я сестра Целеста, — сказала она.

Гул, похожий на движения селя — грохот камней, горной воды и грязи, — сорвался с "галерки", но затих.

— Я сестра Целеста, — повторила Элоиза, упорно называя "подсудимого" по имени. Гораций пожевал губами, переставил пенсне из правого глаза в левый — нарушение правил. Кто-то из зрителей — обывателей, Гомеопатов? — свистнул в два пальца. Кассиус пригладил отросшие волосы.

Теперь Аида действительно могла ревновать. Рони сложил ладони, будто аплодируя оратору — Эл, ты лучше всех, ты настоящая. Целест помахал кому-то — Авису или Тао; если китаец сумел сохранить невозмутимое выражение лица, то длинноносый мистик открыл рот, демонстрируя неровные зубы.

— И я утверждаю: он невиновен, — Элоиза будто не замечала шума, смешков и переглядываний. — Не более чем кто-то из вас, а может быть, и менее.

На тощей шее Ависа дернулся кадык. На лбу Тао выступила капля пота, словно расплавилась и потекла восковая свеча.

— Не более чем я.

"Она вспомнила? Она… то есть, ей же мозги промыли — Авис, небось, и промыл, Кассиусов прихвостень… но Рони, это возможно?"

"Нет", — ответил тот, и приложил мельком указательный палец к губам: молчи.

"Но ведь мы уже…"

— Обращаюсь к тебе, Владыка Империи Эсколер и все, кто явился ныне судить моего брата — разве можно назвать виновным того, кто…

"Невиновен. Правильно, Эл, но ты тоже — действия под гипнозом неподсудны. Что, Авис, наложил в штаны? Тебя я пощажу. Потому что Вербена не хотела бы лишних смертей. И ты бы все равно сам не додумался провернуть подобную махинацию, и твой всезнайка-напарник — тоже. Я пощажу вас обоих. Но не Касси".

— …Пытался остановить Амбивалента — любой ценой. Даже ценой убийства. Даже ценой убийства собственного отца.

Сель прорвался.

Грохотом цепей и тяжелой деревянной скамьи, Целест перевернул ее, заставив Рони неуклюже опрокинуться на пол. Натянул звенья до предела, а от досок разлетелись во все стороны щепки.

— Я не убивал! — нейтрасеть вспыхнула зеленым огнем, казалось, он истекает вязкой и застылой на воздухе травяной кровью. — Я не убивал! Эл! Ты ничего не помнишь, потому что…

Стражи навалились — люди и Магниты, воин ударил заморозкой, и губы Целеста хрупнули, словно перемерзшее мясо в морозилке:

— …Авис, и Тао… и Касси, они…

Льдистая корка осыпалась. Целест сопротивлялся. По рядам метнулась паника — вместе с потаенным восхищением кого-то из старших Гомеопатов — насколько он силен, этот парень. Острия знакомых уже палок врезались в солнечное сплетение и пах Целеста, а заморозка остудила хлынувший горлом багрянец.

— Авис! Тао! Касси… он…

Целест повалился на скамейку. Он наступил на на указательный и средний палец Рони, но тот не почувствовал собственной боли.

"Единение. Вот почему мистики редко решались на подобное", — Рони вспомнил Иллира. Если бы они с Тиберием поменялись местами, если бы…

"Никаких если. Здесь и сейчас".

— Тсс, — в который раз повторил он, обертывая нервные окончания Целеста невидимой ватой. Тот еще бормотал — имя Элоизы, Кассиуса, а потом замолк — сразу и полностью.

"Целест?"

Он не отвечал — закрылся, наглухо; черным экраном и захлопнутой крышкой гроба. Рони, поднявшись из позы каракатицы на полу, замер — перед Элоизой, которая поджимала губы, то ли расстроенная, то ли злилась.

Рони вломился к ней — Целест не отвечает! Ты же его сестра. Сделай что-нибудь. Он — как отключенный.

Элоиза схватилась за затылок, портя прическу. Взметнулись — солнечные зайчики, рубины и неестественно-бледными были ее пальцы, тонкие, как струйки молока из сосков.

— Убирайся, мозгожор!

Видеть чужими глазами — "Вельвет" и бумажные створки. Ресурс исчерпан — самое оглушительное молчание. Перед Элоизой копошилась гигантская личинка — полупрозрачная, слизистая и невыразимо гадкая; личинка была ядовита и могла (сожрать мозги) укусить, а еще служила убийце.

"Убийце, Эл? Он — твой брат…"

— Он убийца! — закричала девушка, разметывая рубины, словно красные капли. Из зала рванулись было, но стражи несли караул — никому не хотелось получить запал пороха. Или заморозку. Рубины недоступны, а шоу продолжалось. — Он убийца! Он убил моего отца! А ты… а ты не смей ко мне обращаться, мозгожор — ни со своей уродской любовью, ни с…

Она не договорила.

Толпа не выдержала. Напряжение должно было лопнуть, подобно нарыву — и разорвалось хохотом.

"…этот урод…"

"…саму Элоизу…"

"…осмелился…"

Рони пошатнулся, протянул руку к стене, ища опоры, но рука соскользнула. Он шмякнулся задом об пол, вызывая новый приступ хохота. Про Целеста — и того забыли, а Рони захлебывался в эмоциях.

Больше всего смахивало на сны — у всех случаются подобные; ты среди тысяч людей, и вдруг оказываешься голым. И во сне — смех каждого — у тебя над ухом, дробит кости и гремит по нервам.