Неоконченные предания Нуменора и Средиземья

Утром накануне пира Алдарион глянул в окно спальни, что выходило на запад, на море.

— Смотри, Эрендис! — воскликнул он. — К гавани на всех парусах идет корабль, и не нуменорский, а такой, на который вовеки не взойти ни тебе, ни мне, даже если бы мы того и пожелали.

Эрендис посмотрела вдаль и увидела огромный белый корабль, а вокруг него в солнечном свете кружили белые птицы; и паруса его искрились серебром, в то время как, взрезая форштевнем пену, летел он к причалу. Это эльдар почтили своим присутствием свадьбу Эрендис из любви к людям Западных земель, с которыми связывала их дружба особенно тесная [87]. Корабль их был нагружен цветами для украшения празднества, так что все, кто собрался там с наступлением вечера, увенчали чело эланором [88] и душистым лиссуином, благоухание которого дарит душе мир и покой. Прибыли с ними и менестрели — певцы, что помнили эльфийские и людские песни, которые пелись в давно минувшие дни Нарготронда и Гондолина; и немало эльдар, высоких и прекрасных, сидели за столами бок о бок с людьми. Но жители Андуние, глядя на счастливое собрание, говорили, что не было там никого прекраснее Эрендис; и уверяли, что глаза невесты сияли столь же ярко, как встарь — очи Морвен Эледвен [89], или даже дев и жен Аваллоне.

Немало даров привезли с собою эльдар. Алдариону вручили они саженец дерева с белоснежной корою; и ствол его был прям, упруг и гибок, точно стальной, листва же еще не распустилась.

— Я благодарю вас, — молвил Алдарион эльфам. — Древесина такого дерева должна быть воистину драгоценна.

— Возможно; нам про то неведомо, — отвечали эльфы. — Ни одного из таких деревьев топор еще не касался. Летом оно дарит прохладу, а зимой цветы. За то мы его и ценим.

Эрендис подарили они пару птиц, — серых, с золотыми клювиками и лапками. Они мелодично пели друг другу на множество ладов, и переливы нот на протяжении всей долгой трели не повторялись ни разу; но ежели разлучить их, птицы сей же миг летели друг к дружке, и врозь не пели.

— Как мне держать их? — спросила Эрендис.

— Пусть летают на воле, — ответили эльдар. — Мы говорили с ними и назвали тебя; так что птицы останутся с тобой, где бы ты ни поселилась. Они сходятся вместе на всю жизнь, а живут они долго. Быть может, в садах ваших детей будет петь немало таких птиц.

В ту ночь проснулась Эрендис: нежное благоухание струилось сквозь решетку, и было светло, ибо полная луна склонялась к западу. Тогда, поднявшись с брачного ложа, глянула Эрендис в окно: вся земля спала, одетая серебряной дымкой, а две птицы устроились рядышком на ее подоконнике.

По завершении празднеств Алдарион и Эрендис отправились погостить в ее дом; и снова птицы слетели на ночь к ее окну. Наконец новобрачные распрощались с Берегаром и Нунет и поехали назад в Арменелос, ибо там, по велению короля, предстояло жить королевскому наследнику, и уже был готов для них дом с садом. Там посадили эльфийское деревце, и эльфийские птицы запели в его ветвях.

Два года спустя Эрендис понесла, а весною следующего года родила Алдариону дочь. С самого рождения дитя отличалось редкой красотою, что возрастала с каждым днем; и говорится в древних преданиях, что женщины более прекрасной не рождалось в роду Эльроса, за исключением одной лишь Ар–Зимрафели, последней королевы. Когда настал срок первого имянаречения, назвали ее Анкалиме. И радовалась Эрендис в душе, думая: «Теперь уж, наверно, Алдарион возмечтает о сыне и наследнике, и долго еще пробудет со мною». Ибо втайне она по–прежнему страшилась Моря и его власти над мужниным сердцем; и хотя пыталась она скрывать свои страхи и часто говорила с Алдарионом о его былых странствиях, о его надеждах и замыслах, однако ж следила за ним ревнивым взором, ежели отправлялся он на свой корабль–дом или много времени проводил с морестранниками. Однажды предложил ей Алдарион подняться на «Эамбар» вместе с ним, однако сразу увидел по глазам жены, что она к этому отнюдь не стремится, и более не настаивал. Опасения Эрендис оказались не беспричинны. Ибо, пробыв пять лет на берегу, Алдарион вновь вернулся к заботам Управителя лесов и нередко покидал дом на много дней. В ту пору в Нуменоре в лесе недостатка не было (и это — главным образом благодаря его разумной рачительности); однако, поскольку народ острова умножился, древесина постоянно требовалась на строительство и на прочие нужды. Ибо в те давние дни, хотя многие весьма искусны были в работе по камню и по металлу (поскольку эдайн древности многому научились у нолдор), нуменорцы любили изделия из дерева, будь то для повседневного обихода или ради красоты резной работы. В ту пору Алдарион вновь стал заботиться прежде всего о будущем: насаждал взамен вырубленного и велел взращивать новые леса там, где было для того место, — на свободной земле, пригодной для деревьев разных пород. Тогда–то он и стал повсюду известен как Алдарион; под этим именем он и числится среди тех, кто владел скипетром в Нуменоре. Однако не только Эрендис, но и многим другим казалось, что он не особенно любит деревья сами по себе и видит в них скорее древесину, потребную для его собственных замыслов.

И с Морем все обстояло примерно так же. Ибо, как говорила Нунет дочери своей Эрендис задолго до того: «Корабли он, может, и любит, дочь моя, ибо создают их руки и разум человеческие; однако думается мне, что не ветра и не бескрайние воды так жгут его сердце, и не вид чужих земель, но некий внутренний пыл, некая мечта, что его преследует». И, надо полагать, Нунет была недалека от истины. Ибо дальновиден был Алдарион и прозревал те дни, когда людям потребуется больше простора и богатств, и, сознавал ли это он сам или нет, но мечтал он о славе Нуменора и о могуществе его королей; и стремился он создать оплоты, откуда смогут они шагнуть к владениям более обширным. Так что не прошло много времени, как вновь обратился Алдарион от лесничества к строительству кораблей, и явилось ему видение могучего судна, подобного крепости, — с высокими мачтами и парусами как тучи, — на борту которого разместится столько людей и груза, что достало бы для целого города. И вот на верфях Роменны вновь застучали молотки, завизжали пилы, и среди меньших кораблей мало–помалу начал расти гигантский ребристый остов, и дивились люди, на него глядя. «Туруфанто», «Деревянный Кит» прозвали его, хотя имя кораблю назначалось иное.

Обо всем об этом узнала и Эрендис, хотя Алдарион ни словом не помянул ей о происходящем, и не на шутку встревожилась. А потому однажды сказала она мужу:

— Что бы значили все эти хлопоты вокруг кораблей, о Владыка гаваней? Разве не хватит с нас? Сколько прекрасных деревьев до срока лишил ты жизни в этом году?

И улыбнулась Эрендис, так что слова ее прозвучали шуткой.

— Мужчине нужно дело, которым можно занять себя, даже если у него есть красавица–жена. Деревья растут, деревья падают. Я сажаю больше, нежели приказываю срубить, — ответил Алдарион таким же шутливым тоном. Но в лицо жене он не глядел; и более они о том не заговаривали.

И незадолго до того, как Анкалиме должно было исполниться четыре года, Алдарион наконец–то открыто объявил Эрендис о том, что намерен снова уплыть из Нуменора. Эрендис выслушала его молча, ибо ничего нового не сказал ей Алдарион, и слова тут были тщетны. Он дождался дня рождения дочери, и в тот день только ею и занимался. Девочка смеялась и радовалась, в отличие от прочих домочадцев; и, уже укладываясь спать, спросила отца:

— А куда ты повезешь меня этим летом, татанья? Мне бы так хотелось поглядеть на белый домик в земле овечек, про который рассказывает мамиль [90].

Алдарион не ответил, а на следующий день уехал из дома и отсутствовал несколько дней. Когда же все было готово, он возвратился попрощаться с Эрендис. Тогда, вопреки ее воле, на глазах у нее выступили слезы. Огорчился Алдарион, видя это, но и рассердился, ибо решение его было твердо; и ожесточил он свое сердце.