Три дня без чародея

Бесполезно гадать. Упрям смачно потянулся до хруста в костях и ненадолго расслабился. По ставням барабанил дождь, тихо горели светильники. Язычок огня в одном трепыхался, Упрям подлил масла, мимоходом подумав, что надо бы его еще прикупить: после вчерашней ночи запаса почти не осталось. Да и снеди не мешало бы: десяток охранников подъедал припасы с завидной скоростью. Нет, Упрям не жадничал, боги упаси! Но хозяйственная жилка была не чужда ему, и он уже прикидывал, чем кормить Ласовичей. И приходил к выводу, что завтрашним вечером тому же Неяде (о чем родители думали, давая такое имя?) грозит голодная смерть. Вот его и надо завтра отправить в город с возком. Хотя Лас все равно выделит сопровождение, так пусть и закупятся, пока сам Упрям на Смотре будет.

О боги, боги, давно ли Упрям и вообразить не мог, что так легко будут ложиться на ум подобные мысли? Что придется самому, без мудрого и доброго Наума все решать, за всем следить? Еще два дня назад… О боги, боги, как давно это было!

— Чего закручинился? — раздался рядом недовольный голос.

Упрям подскочил от неожиданности. Напротив него медленно соткался из подрагивающего над светильником воздуха седоватый, клочковато обросший старичок с паутиной в космах, но в опрятной чистой рубахе до пят с красными плетеными тесемками на рукавах. Лицо над бородой, кисти рук и, как потом оказалось, пятки поросли мелкой шерсткой, тем не менее, старичок был вполне человекоподобен и даже благообразен. Вычесывая пятерней паутину из волос, он проворчал:

— Буйну голову он повесил тут, видите ли. А хозяйство-от совсем запустил!

— Э… суседушко? — на всякий случай уточнил Упрям, своего домового никогда еще не видевший

— А то кто еще? Я и есть. Пикуля, — представился он. — Куляший.

Пикуля — это, конечно, прозвище, данное за тонкий голос. А «куляший» значило довольно высокое звание среди домовых. Куляшими называли тех, кто способен побороть многих злокозненных духов, в частности куляшей — озорных водяных, частенько норовивших пробраться в человеческие дома вместе с ведром речной воды. Куляший домовой крепко держит хозяйство, при нем и банники, и овинники по струнке ходят. Но и к жильцу-человеку такой суседушко строг.

Упрям знал, что с Наумом домовой башни находился в прекрасных отношениях и, бывало, давал чародею мудрые советы. А вот к самому Упряму — то ли по малолетству последнего, то ли еще почему — прежде не приходил. И вот первая встреча, первый разговор, а голос у Пикули сердитый. Не очень добрый знак…

— Вижу по глазам, об чем ты призадумался: эх, как трудно одному со всем управляться! Ой, как жалко себя!.. А с чем, скажи, управился-то? Хозяйство запустил, чужие руки пыль метут, печку топят, кашу варят! Где это видано? Тебе тут чего: честный дом, али детинец, али, того хужей, корчма придорожная?

— Да ведь я ж… Пикуля, добрый суседушко, да когда у меня время было?

— Ну знаю, знаю. Даже понимаю. А что помог врагов из дома прогнать — за то даже спасибо скажу.

— Ахм-гхм, — закашлялся Упрям. — Я тебе помог? Правда? Ну… спасибо, что заметил помощь мою.

— Не за что, — махнул рукой Пикуля и вычесал из косм небольшого паучка. Проводил его, удирающего со всех лап, взглядом и добавил: — Совсем не за что. В общем, так дальше жить нельзя. У меня тож делов невпроворот, за всем никак не поспеть. Куляши те же распоясались. В колодезь лезут; овинник от безделья ума лишается; всякие посторонние духи через ограду прут — слышь, в помощники мне набиваются! Мне! Прослышали, что чародея нетути, вот и рвутся на теплое местечко. Нет, подсобник мне, пожалуй, не помешал бы, а еще лучше — кикиморка, чтоб и хозяйству польза, и род продолжить. А то состарюсь… ну, это дело-от другое. А нонче прут сплошь прощелыги! Таких пусти — опосля горшков недосчитаешься. А кикиморы пошли… ну времена! Не, енто ты мал еще слушать. Да, а тут еще девка твоя в дом ломится, прям на место жительства. Я говорит, самовольно бы ни-ни, так ведь человек меня ждет не дождется. Правду, что ли, бает али брешет?

— Это… какая девка? — удивился Упрям, почему-то думая о Невдогаде. Точнее, о княжне.

— Ну, твоя-то! — пояснил, ничего не проясняя, Пикуля. Но, видя непроходящее недоумение на лице собеседника, растолковал: — Не из смертных, конечно, а Крапива, девка травяная. Дух. Давеча насела на меня: мы-де с Упрямом любим друг друга, я ему во сне уже являлась, мы цаловались… А где мне за всем уследить? Дай, думаю, Упряма спрошу, не лжа ли? А то вдруг, покуда я в заботах, вы и впрямь слюбились?

Упрям усилием воли вернул глаза в орбиты и сказал:

— Нет, Пикуля она… принимает желаемое за действительное.

— Так и думал! — досадливо рявкнул домовой. — Наврала девка! Но как врет — заслушаешься… Упрямушка-де ждет не дождется, от тоски-кручины изнывает. Ведь почти я ей поверил! А кто она супротив меня? Глуздырня, возгрячка, без году неделя, а туды ж — в дом ее пущай! Ну, я ей покажу…

— Пикуля, только ты это… не очень лютуй, ладно? — неожиданно для себя попросил Упрям.

— Ась? Жалеешь? Так, может, ее еще по головке за лжу погладить? Мне, Пикуле-куляшему, в глаза врать бесстыдно?! Да я таких…

— Она же не виновата, — сказал Упрям. — И правда — без году неделя, откуда ей что знать? Никто же, поди, не научит, не вразумит.

— А кому? Кому воспитывать? У меня делов невпроворот: банник загулял, овинник дурью мается, подпольник один трудится в поте лица. Вот вечно вы, люди, так: понасоздаете творений, а потом забросите, спихнете с глаз долой. Живет оно, творение, как может, и ни в чем не виноватое получается — никто ж его до ума-от не доводил. Ладно, так и быть, посмотрю, мож, не очень строгим буду. Найду ей какое дело при дворе.

— Это хорошо… Пикуля, — подался вперед Упрям. — А ведь ты был здесь, когда Наум исчез!

— Конечно, где ж еще?

— Я имею в виду — ты же видел, как это было? Расскажи добрый суседушко, поведай, куда чародей подевался!

Куляший откинулся назад, оглядел Упряма и спросил:

— А ты что, сам не знаешь?

— Откуда? Да если бы я мог его отыскать, то давно бы уже все бросил, вернул бы.

— И как искать его, получается, не ведаешь?

— Нет. Это закон такой, что ученик учителя…

— Тьфу! — в сердцах плюнул Пикуля и, спохватившись, вытер половицу мохнатой пяткой. — И чего я тогда приперся…

— Суседушко, ну хоть как дело-то было?

Куляший махнул рукой:

— Да я толком не видел спросонья. Чую — лезут. Переполошился, а как выскочил — все уж кончалось. Один ворог, мертвый, по ступенькам катится, другой навстречь ему взбегает. Я тож наверх, но тут Наум дополз до свежих досок и… пропал. Не знаю, ни слов никаких не слыхал я, ни маханья руками не видел. Был чародей — и вдруг не стал.

— До свежих досок? — переспросил Упрям, напрягая память. — Это то место, где дыра была, так, что ли?

— Над ней самой, — кивнул домовой.

Вот это да! Упрям, не говоря ни слова, помчался в чаровальню, откинул войлочный половик и склонился над заплатой. Здесь пролилась та смесь в прошлом году, вернее, здесь она составилась… Но что теперь следовало делать? Никаких магических токов не ощущалось, следовательно, отдирать доски бесполезно — провалишься только на среднее жилье. Чародей сумел приоткрыть ту случайно возникшую дверь, уйти в иномирье… но назад уже не вернулся.

Неужели и там с ним что-то случилось?

И, кстати, домовой сказал «дополз». Почему же дополз?

— Так ранен был, — ответил, приблизившись, Пикуля — должно быть, последний вопрос Упрям задал вслух. — Полапали его нечистики чужеземные.

— Кажется, я знаю, где он. Но как туда добраться? И действительно ли?.. Ну, раз он все-таки не наглухо ее…

— Чего-чего ты бормочешь? Сумеешь Наума домой-от возвернуть али нет? Ты прямо скажи, — потребовал куляший.

— Надо попробовать… Пикуля, послушай, а ты не замечал, работал ли Наум над этой дырой? Ну, изучал ее, или, может, чары творил?

— Вообще, не моего ума это дело, — словно бы с гордостью заявил домовой. — Но… да, замечал. Были чары.