Олимпия

- Ничего не думаю, - ответила она на вопрос девушки. - Он жив. Я верю.

Киниска обратила взгляд в стену, внимательно разглядывая что-то на ней, словно это и не стена вовсе, а распахнутое окно.

- Я часто представляю брата на ринге. Он дерется и побеждает. Но ему больно. Ему плохо. Он прикладывает немало сил к тому, чтобы выживать, но он один? Вот что самое страшное там. Одиночество. Я бы не смогла. Среди врагов, среди олимпийцев? проливать кровь перед ними.

Лима в который раз отмечала, как сильно изменилась Киниска за минувший год. Если сравнивать ее сегодняшнюю и ту, прошлую, то получится два разных человека.

Они обе изменились, если уж на то пошло. Прорвались через ад и продолжают идти к цели, которой не видно.

- Надеюсь, оно того стоит, - сказала Лима.

- Имеешь в виду, цену победы?

- Ее. Мы теряем людей, а война еще не началась. О сроках начала восстания командование ничего не говорит,

Откровенно говоря, Лиме не хотелось обсуждать Клеона сейчас, даже с Киниской. Девушка, конечно, поняла это по ее тону.

Сопротивление теряло людей, такова истина. Работая в Блоках, агенты каждую минуту рисковали жизнью и нередко оказывались в ситуациях, из которых не было выхода. Сухая статистика говорила, что каждый третий диверсант погибал в течение двух лет с момента внедрения. Полиция и разведка Олимпии не сидели сложа руки. За каждым бунтом, каждым восстанием стояли бродяги, и о существовании организованных подрывных групп господа, конечно же, знали давно. Невидимая война, периодически переходящая в открытую фазу, шла каждодневно и ежечасно. На рингах Олимпии, в самых бедных промышленных Блоках, даже в тех структурах, которые традиционно считались наиболее безопасными для Олимпии. Глубоко законспирированные агенты работали и там, и, по слухам, кто-то даже окопался в ближайшем окружении Верховного Правителя и Совета Эфоров. В их обязанность входило поставлять информацию - самый ценный ресурс, добываемый с таким трудом. Через что приходится проходить этим илотам, знают, пожалуй, только они.

Клеон работал в самом логове врага, но Лима не могла взять в толк, что полезного можно сделать, занимаясь выбиванием мозгов на арене. Каким образом это поможет будущему восстанию? В один прекрасный день Клеону изменит удача или очередной противник окажется быстрее и сильнее его. И что тогда? Кому нужна будет его смерть?

От подобных мыслей Лима нередко приходила в ярость. Клеон сам захотел стать гладиатором-шпионом? Наплевать. Решение командования не обсуждается? Наплевать. Окончательное слово должно было быть за ней, и ни за кем другим? Хорошо, Мятежница считает, надо быть реалисткой... Но хотя бы заранее поставить Лиму в известность Клеон мог? Он проигнорировал ее право голоса и не дал толком попрощаться, не спросил, чего хочет она?

Лима снова делала это. Накручивал себя, перебирая старые обиды. Эх, если бы с помощью мыслей можно было что-то изменить?

Лучше всего смириться. Трезво смотреть на вещи, как того требовала Мятежница. Скорее всего, даже если Клеон жив, они больше не увидятся.

Точка. Конец пути. У них могло быть все, но уже не будет.

В последнее время образ Клеона в ее памяти начал размываться, особенно огорчало то, что Лима почти не помнила его лица, его знаменитой улыбки, так запавшей в душу с первой минуты. Клеон превращался в призрака, истончался, грозя в скором времени исчезнуть совершенно.

Пожалуй, и тут Лима бессильна. Но, самое главное, она по-прежнему чувствует огонь, горящий глубоко внутри нее. Тот, что дает силы и надежду на лучший исход, несмотря на довольно мрачные перспективы.

Клеон вернется, упрямо твердила она себе. По-другому и быть не может.

Зато Лима наладила, пусть нерегулярную, но все-таки самую настоящую переписку с Полифемом. Тоже благодаря Таис, который было не лень добиваться у Солонии разрешения. Дело в том, что, помимо неких общих сложностей, подобные вещи не позволял устав тренировочного центра. Письма новобранец мог получать лишь от самых близких родственников. Однако Лима настаивала, даже сама ходила на аудиенцию к Солонии. Там она просто твердила, что хочет вести переписку с человеком, который ей почти родной дедушка. Это определение родилось экспромтом, и Лима ухватилась за эту мысль и предложила куратору оформить сей факт в бумагах. Чтобы не отступать от устава. Пораженная таким нахальством и обрадованная им же - такой целеустремленности она не видела среди новичков давно, Солония согласилась. Лима была из тех, с кем лучше не спорить.

Так Полифем стал ее дедушкой, которого у нее никогда не было. Письма шли весьма извилистым маршрутом и попадали к ней в руки, бывало, аж через две недели. Само собой, никакие почтальоны или курьеры между Ксантой и оранжереей не бегали, и послания передавались при случае, когда Полифем отправлял в центр новую порцию сведений от Гебы.

Зато каждое письмо от {дедушки} было для Лимы подарком, отдушиной в череде однообразных дней. Тренировки и тренировки. Уже год Лима практически не видела ничего, кроме них. Проходя этап за этапом, она забывала, какова настоящая жизнь за пределами этой сети подземных бункеров. Полифем помогал ей вспомнить, что есть в мире и нечто другое. Он любил длинные, иной раз непонятные и оттого почти волшебные фразы. Произнося их мысленно, Лима всегда представляла себе его неспешный голос и видела прищуренные голубые глаза и большие натруженные руки. Иногда Лиме хотелось заплакать. Она любила оранжерею и цветы, и могла бы посвятить им всю жизнь.

Когда-нибудь, когда война закончится, когда мы станем свободными, твердила Лима себе, словно ребенок, пытающийся избавиться от страха темноты. Если она поверит, значит, все получится.

Последнюю охоту, как и множество других раньше, Полифему удалось пережить. По странному стечению обстоятельств она снова проходила в Восточном секторе. Опять гоплиты проливали кровь, и опять бродягам пришлось таиться и ждать, стискивая зубы. Они ничем не могли помочь илотам, иначе бы выдали себя.

Однако и в долгу не остались. Среди новобранцев ходили слухи, что диверсантам удалось повредить два вертолета, на которых перемещались гоплиты. Один из них совершил экстренную посадку, в которой пострадало четверо олимпийцев. Другая машина сгорела прямо на взлетной площадке, вызвав немалый переполох. Все это были маленькие, но все-таки победы. Повреждение техники стало для бродяг в последнее время основным направлением деятельности, особенно важным, если учитывать трудности олимпийцев с восполнением ресурсов. Чем меньше у врага будет вооружений на момент решающего столкновения, тем лучше. Илоты шутили, что если и дальше так пойдет, господам придется драться палками и камнями, что существенно уравняет шансы сторон.

- Маме плохо, - сказала Киниска, прервав поток мыслей Лимы. - Она не показывает это на людях, даже отцу, но я вижу. Отсутствующий взгляд, устремленный в никуда... Я его ненавижу!

Лима перевернулась набок, подперев голову рукой.

- Жалеет, что отпустила Клеона. Я бы тоже жалела.

- Однажды ей придется отпустить Ферна. - Голос девушки был удивительно жестким, даже для новой Киниски, закаленной и повзрослевшей. - И меня. И тебя. Несмотря на всю ее любовь.

Лима вспомнила своих родителей и их смерть, совершенно бессмысленную. Маленький семейный очаг, который стремилась поддерживать мама, так и не смог остановить зло.

Сейчас Лима нашла новый дом, и мысли, что его постигнет та же участь, наполняла ее холодным страхом.

- И лучше бы ей приучить себя к этой мысли сейчас, - прибавила Киниска.

- Хочешь с ней поговорить?

- Пожалуй.

- Не думаю, что это нужно. Ты отберешь у Меи последнюю надежду.

- Все равно? случится то, что должно, - сказала девушка, помотав головой.

- Никто и не сомневается. Но подожди, не взваливай на мать больше, чем она сможет вынести.

Киниска посмотрела на Лиму почти со злостью.

- Она ничуть не лучше других матерей. Она должна знать. Тысячи их теряют детей, мужей и братьев в боях.