Воин Арете

После трапезы принесли сладкоголосую лиру, как и предсказывал Фемистокл. Эгесистрат играл на ней и очень хорошо пел, после чего чернокожий стал знаками выражать мне свое восхищение и вспоминать, как мы пели когда-то вместе с женским хором. Он бил себя в грудь и потрясал воображаемым копьем, так что, по всей видимости, то был великий день.

Симонид тоже очень хорошо играл на лире, напевая стихи собственного сочинения. Перикл [60] играл и пел почти так же хорошо, как Эгесистрат.

Дамон петь не пожелал, хотя, по словам Ксантиппа, голос у него когда-то был просто удивительный. Однако он сыграл нам на лире – играл он лучше всех. Кимон пел последним, и голос у него был замечательный. Когда он умолк, все мы стали громко восхищаться его искусством, стуча о столешницу своими чашами.

Затем слуги убрали со стола, и явились танцовщицы. Они танцевали на столе. У одной было целых пять кинжалов, и она танцевала среди них с огромным мастерством, а когда мы уже решили, что больше ничего особенного она нам не покажет, она высоко подпрыгнула внутри кружка, обозначенного остриями кинжалов, перевернулась в воздухе и приземлилась на руки. Все закричали от восторга, а она колесом прошлась по столу и скатилась на землю.

И тут Эгесистрат коснулся моего плеча, шепнув, что хотел бы поговорить со мной. Я вышел из-за стола и прошел с ним в небольшую комнатку, где уже сидел Симонид. Он спросил, помню ли я, как Кимон говорил, что именно здесь, в его поместье, Громовержец стал отцом всех муз. Я заверил его, что помню хорошо – Кимон рассказывал об этом как раз перед началом выступления певцов – но вот, увы, не знаю, кто такие Громовержец и музы.

– Громовержец, или Зевс, – отец богов, царь богов, – пояснил Симонид. И тут я понял, что именно этого бога мой отец называл отцом грома и молнии.

На мой вопрос, кто такие музы, Эгесистрат только отмахнулся:

– Самое главное то, что это случилось здесь – по крайней мере, если верить Кимону, именно здесь Великий бог отыскал Мнемозину, Хозяйку памяти.

Симонид у нас – софист и знаменитый профессор, не менее знаменитый, чем поэт. Ты это знал? – Я покачал головой. – Одно из искусств, которому он обучает своих слушателей, – это искусство памяти. Его собственная память, возможно, станет самым выдающимся явлением на долгие века. Говорят, он не забывает ничего.

– Что совершенно неверно, – вставил Симонид, – хотя благодаря подобной славе учеников у меня все прибавляется, и ты, Латро, тоже можешь стать одним из них. Я ведь предложил Эгесистрату всего лишь прийти сюда сегодня вечером и совершить жертвоприношение в честь Мнемозины. А потом я дам тебе урок искусства запоминания, не говоря уж о том, что я могу значительно больше поведать тебе о предстоящем путешествии в Спарту, чем другие.

Вполне возможно, что благодаря моим упражнениям ты научишься запоминать значительно больше, чем забывать. Или же, по крайней мере, перестанешь забывать так много и так быстро. Ну как, согласен?

Я с радостью согласился – денек сегодня был явно удачный, – и Эгесистрат, переговорив с Кимоном по поводу наших намерений, получил от него козленка для жертвоприношения и осла, чтобы ему ехать верхом (у него ведь только одна нога, ему ходить трудно), а также Кимон велел своему слуге проводить нас. Это место находилось совсем неподалеку, хотя нам так не показалось, потому что вскоре поля и леса, принадлежавшие Кимону, остались позади, и мы стали взбираться по извилистой тропке на каменистый холм. С уступа, где был устроен небольшой алтарь, окруженный тремя каменными глыбами, точно случайно вылезшими из земли, огромный дом Кимона казался совсем маленьким. Вокруг него вспыхивали золотистые искры света от факелов и фонарей.

Слуга принес дрова для костра и бронзовую коробку, полную углей.

Симонид произнес заклятье, а я держал козленка, пока он перерезал ему горло. Потом мы освежевали животное и бросили в огонь сердце и печень.

После жертвоприношения мы поджарили несколько кусков козлятины на углях.

– А теперь, Латро, – сказал Симонид, – скажи мне честно. Ты действительно хочешь все помнить?

– Очень хочу, – отвечал я.

– Тогда закрой глаза. Настолько ли ты хочешь вернуть свою память, что готов немало потрудиться?

– О да! – воскликнул я.

– В таком случае ты должен представить себе огромное здание, дворец.

Сейчас мы построим его в твоих мыслях. Но не для того, чтобы просто им любоваться, как домом Кимона с холма, но для того, чтобы изучить его досконально, как могут его знать лишь сами строители. Каждый камень, каждая частичка орнамента – все это должно отчетливо запечатлеться у тебя в памяти.

Я почувствовал, как холм вздрогнул подо мною, словно на ноги поднялось существо, более огромное, чем любой дикий бык. Открыв глаза, я увидел женщину-великаншу, раза в два выше самого высокого из мужчин; она поднималась из узкой глубокой расселины, которая, по-моему, была для нее мала. Ее длинные светлые волосы были заплетены в косы – каждая толщиной с мою руку – и в косы вплетены разноцветные нити с нанизанными на них самоцветами. Лицо ее было искажено горем, взгляд был какой-то потусторонний.

– Нет, Латро, – сказал Симонид, – я хочу, чтобы ты не открывал пока глаз.

Чувствуя уверенность, что эта великанша не причинит нам вреда, я его послушался.

– Итак, сперва представь себе дворец, который собрался строить, – продолжал Симонид. – Представь хорошенько! Думай о нем. – Он довольно долго молчал, потом спросил:

– Ну, представил?

Я кивнул.

– Опиши его мне.

– Он стоит там, где начинается пустыня, – начал я. – За последними возделанными полями.

– Смотри на север, – подсказал он мне. – Что ты там видишь?

– Пустыню. Желтый песок и красные камни.

– И все? А на линии горизонта?

– Там невысокая гряда скал. Она кажется более темной, чем камни рядом со мной.

– Очень хорошо. Итак, сейчас ты стоишь лицом к северу, верно? Я ведь именно туда просил тебя смотреть?

Я кивнул.

– Поскольку ты стоишь лицом к северу, восток у тебя справа; повернись туда и скажи мне, что ты видишь.

– Там тоже пустыня. Каменистые холмы вроде того, на который мы только что взобрались, и они становятся все выше и выше. Меж ними проглядывает солнце.

– Отлично! Поскольку ты стоишь лицом к северу, юг находится у тебя за спиной. Посмотри на юг через плечо и скажи мне, что там.

– Там песок, – сказал я. – Желтый песок, он лежит волнами, точно в море. Человек ведет трех верблюдов, но только они очень далеко.

– Все лучше и лучше. А теперь посмотри на запад, то есть налево.

Я так и поступил.

– Там поля, на которых растут ячмень и просо, – сказал я. – А еще виднеются глинобитные хижины крестьян. Дальше блестит река, а за рекой садится солнце.

– Сколько хижин ты видишь?

Я видел четыре, так ему и сказал.

– Как по-твоему, в этих хижинах живут люди?

– Да, – отвечал я. – Там живут со своими семьями те, кто трудится на этих полях.

– Хорошо. Возможно, мы встретим кого-то из этих людей, проходя мимо. А теперь посмотри на то место, где должен будет стоять твой дворец. Что ты сделаешь в первую очередь, начав его строить?

– Уберу весь этот песок, – сказал я, – чтобы дворец строить на скале.

– Неплохо! Вот и уберем. Я уже послал тысячу человек с заступами и корзинами. Смотри, они убрали весь песок. Видишь голый камень?

Я кивнул.

– Голый камень должен занимать очень большую площадь – до тех темных холмов, которые ты видел. Ну как?

– Да, тут везде сплошной камень, – сказал я и почувствовал на лице своем дыхание теплого ветра. Странно, как это можно было сделать такую огромную работу столь быстро?

– А теперь ты должен заложить фундамент из грубых тяжелых кусков гранита. Но учти, глыбы должны лечь впритирку. Ну, клади же! Достаточную ли площадь занимает фундамент?

– Да, очень большую.

– В таком случае пора настилать полы. Полы пусть будут из полированного мрамора, белого, с черными или коричневыми прожилками. На каждой плите своя глиптика [61], однако рисунок нигде не повторяется. На первых четырех вырезан круг, треугольник, квадрат и крест. Видишь?