Прикосновения Зла (СИ)

Сунув полено в костер, геллиец с грустью подумал, что это красивое место, где еще утром тянулась к небу трава и пели непотревоженные птицы всего за несколько часов превратилось в вытоптанный, загаженный и облеванный клоповник. Сидеть тут было мерзко, уйти – нельзя. Вечер наползал до одури медленно, словно в его колесницу запрягли четверик улиток. Мэйо не звал к себе. Он остался за незримой границей, отделявшей богатых от бедных, людей от скота.

«Пока не отыщут способ клеймить души, их будут попросту калечить, – размышлял островитянин. – И даже не со зла. От скуки, из любопытства и извращенного наслаждения, с которым ребенок отрывает крылья бабочкам…»

Не по годам приметливый и рассудительный, Нереус видел многие детали, отнюдь не добавлявшие праздничного настроения. Осоловелые глаза рабов были пустыми и блеклыми. Тела нередко покрывали шрамы, синяки и следы ожогов. У кого-то недоставало пальцев, иной хромал.

– Почему ты такой грустный? – спросила высокая шатенка, опускаясь на землю рядом с островитянином.

– Лето кончается. Не люблю осень.

– Осень – хорошее время. Сытное. Скоро букцимарии. Мы будем целый день как господа.

В Тарксе не отмечали этот праздник и геллиец совсем позабыл о нем. На родине Нереуса букцимарии могли длится до трех дней. В домах вешали цветочные гирлянды. Женщины, вне зависимости от положения в обществе, надевали пестрые платья, украшения и венки. Мужчины лили на жертвенники мед, благовония, вино и пировали, распевая фесценнины. Главной особенностью торжества было то, что хозяева и невольники практически менялись местами: нобили прислуживали своим рабам, которым дозволялось нещадно бранить владельцев.

Едкая улыбка тронула губы Нереуса. Он решил непременно воспользоваться удобным случаем и высказать все накопившееся поморцу, обложив его такими крепкими словами, которых благороднорожденный ритор отродясь не слышал.

– Я рада, что сумела повеселить тебя, – сказала темно-русая нимфа.

– Спасибо, – геллиец сорвал цветок и преподнес незнакомке. – Живи в здравии и благополучии.

– Твой земляк, вольноотпущенник Теламон, говорит речь у старого грота. Я боюсь идти туда одна через ручей Лилий…

– Для меня радость стать провожатым и охранять такую красивую девушку.

– Гликка, – она смутилась не понарошку, безо всякого кокетства, подкупая этой простодушной искренностью.

– Нереус, – островитянин отдал пламени несколько поленьев и поднялся на ноги. – Пошли.

Узкая аллея тянулась от западного берега озера вниз по склону холма. Среди каменных глыб зиял черным провалом вход в рукотворную пещеру. Оратор и десяток невольников-слушателей расположились на валунах.

Теламону было за тридцать. Его курчавые пряди тронула ранняя седина. Мужчина рассуждал о зле, резко выбрасывая вперед мускулистую руку. Угловатое лицо вольноотпущенника несло на себе печать мрачной непоколебимости. Внимавшие витию рабы сидели тихо, не шевелясь. Гликка прокралась на цыпочках и заняла широкий камень как раз напротив грота. Нереус проследовал за ней и устроился сбоку, сомкнув руки на тонкой талии девушки.

– Жадность нобилей нельзя насытить, потому что Старые Боги создавали их по своему подобию: злыми, порочными и мстительными. Мы взываем о помощи, но Бессмертные остаются глухи к мольбам. Они требуют даров: золота и мяса. Если раб положит на весы всего себя, а богач загонит в чашу быка, известно, чья жертва перевесит. Наша жизнь, как облачная ночь. Лишь изредка мелькнет звезда и тотчас гаснет в непроглядном мраке. Даже смерть не оборвет мучений, – Теламон сжал кулаки. – Кто здесь бродил, подобно тени, того ждет вечная дорога по землям Мерта в слезах, отчаянье и безмолвии. Вот вся награда за покорность, пролитые пот и кровь.

Выдержав паузу, оратор продолжил:

– Веками мы носили черные одежды безысходности. И вот свершилось чудо! В мир пришел молодой Бог, многоногий и многоглазый. Афары зовут его Ананси, а мы говорим – Паук! Он принес людям огонь. На ковре из паутины Он способен подниматься к небу. Тот, на кого Он укажет в гневе – зачахнет от болезней, а угодный – исцелится от самых страшных недугов. Паук судит нас по делам. Услышавший его волю обретет счастье. Когда закончится путь служения, Паук призовет каждого и укутает белым саваном. Не будет печали, боли и страданий. Только отдых, вечный покой и светлые сны. В них вы увидите, как исполняются сокровенные желания, побываете в другом мире, где нет цепей и ошейников. Кокон – это последний одр тела и колыбель души.

Гликка прижалась к Нереусу, опустив голову на крепкую грудь юноши.

– Паук добр, щедр и милосерден. Он сказал: «Верьте и следуйте зову!», – Теламон улыбнулся слушателям. – Он приведет с собой Четырех. Первым будет Наставник. Его имя нам известно – Плетущий Сети, понтифекс Руф. Вторым явит свою мощь Воин, великий Восьмиглазый. Третьим станет Создатель, и сотворит из тлена – Четвертого или Непостижимого. Когда это случится, Зло падет, умрут Старые Боги и наступит Новая эра, царство Паука.

Голос проповедника зазвучал тише:

– Сейчас Старые Боги и их потомки чрезвычайно сильны. Приближается великая война. Многие падут в сраженьях. Услышав зов, нам придется взяться за мечи и убивать. Если мы сплотимся в единое войско против «отрицающих», дети увидят Создателя, внуки – Непостижимого, а правнуки лягут пировать за столами изобилия. Ради них я призываю вас быть стойкими. Потечет кровь, прольются слезы, тысячи останутся непогребенными. Эта жертва не для Паука. Она – вынужденная плата. Подумайте и ответьте себе: кто вы – безликие тени или творцы будущего!

– И кого нам предстоит убивать? – нахмурился Нереус.

Оратор подарил рабу взгляд полный отцовской благосклонности:

– Всех «отрицающих» Паука.

– Мой хозяин – полубог, наследник Веда. Когда закончится его земная жизнь, крылатые кони вознесут господина в Небесные чертоги, на пир Туроса. Поспорю с любым, что вино и девы будут ему милее вечного лежания в коконе. За эту слабость и охоту к развлеченьям я должен, презрев закон, поднять клинок на нобиля?

– Да, юный друг, – Теламон сделал скорбное лицо. – Твой владелец – с рождения носитель Зла. Он – тьма, жестокий зверь. Его природу не побороть, не изменить. Пусть лучше пирует с Туросом, чем истязает чужие тела и души.

– Мы столько лет… Плечом к плечу… – Нереус ощущал, как от вина начинает шуметь в голове и заплетаться язык. – Почти… одна семья.

– Есть много способов бескровного и безболезненного умерщвления, – сказал проповедник. – К примеру, кубок яда. Это гораздо лучше растерзания толпой, забивания камнями или распятия на кресте. Ты окажешь господину услугу и воздашь последние почести, если считаешь его достойным такого обращения.

– Я считаю его достойным наилучшего обращения! – сын торговца пряностями вскочил с камня, шатаясь и размахивая руками. – И никто не вправе лишать Мэйо жизни! Он часто несет чушь, когда напьется, однако до такого бреда не доходит! Мой господин – не зверь и не убийца! А вы – чудовища, культисты уродливого Бога! Надеюсь, он проглотит вас и на веки превратит в дерьмо!

Нереус, как рассерженный лось, проломился через кусты, невнятно бубня и сквернословя. Осмотревшись, он понял, что забыл дорогу к ротонде и двинулся наугад, в обход небольшого павильона со сводчатым куполом.

– Хозяин! – во все горло проорал невольник. – Господин Мэйо!

Блуждая по зарослям, геллиец несколько раз падал. Он скатился в какую-то яму и остался лежать на спине, глядя в закатное небо:

– Господин Мэйо!

Поморец бесшумно возник на краю оврага. Нереус замолк. У него отвисла челюсть от удивления. Лицо и руки брюнета покрывали кривые царапины. На шее виднелось множество синяков и засосов.

Отпрыск Дома Морган упреждающе выставил перед собой ладонь, когда островитянин попытался вымолвить хоть слово:

– Ни звука! Ты, жалкий негодяй, отказавшийся воздать положенное Пиксу, и мне пришлось стараться за двоих!

– Я верю, но кто возлег с тобой, господин? Терновый куст? Афарский пустынный кот?