Колдунья-беглянка

Но ничего не вышло – слишком основательна была кирпичная кладка стен, чтобы ее мог снести оживший кусок мрамора, пусть и обладавший недюжинной силой. Последовали новые попытки, лев отступал, потом, словно таран, бросался головой вперед с неистовым напором, кирпичная пыль, поднимаясь тяжелыми клубами, заслонила от глаз улицу…

Ольга стояла, прижавшись к стене, не сводя глаз с узенького проема. Деваться ей было некуда, мыслей и чувств – никаких, оставалось только беспомощно ждать развязки, какой бы она ни оказалась.

Кажется, звери пробовали каким-то образом напирать вдвоем. Кажется, они запускали внутрь лапы, скребли стены, пытаясь выворотить кирпичи. Добротная кладка не поддавалась…

Сколько это продолжалось, неизвестно. Весь мир состоял из отвратительного скрежета и тяжко оседающих клубов кирпичной пыли. Но понемногу что-то стало меняться, грохот уже не казался непрерывным, кирпичная крошка сыпалась не так густо. В какой-то момент тяжелое облако улеглось, и в очистившемся проеме Ольга не увидела мраморных зверей.

В зыбкой перламутрово-серой дымке, неуловимо переходящей в нежную синеву рассвета, можно было рассмотреть мостовую, каменные перила на берегах Фонтанки, дома на противоположной стороне, окрашенные первыми розовыми мазками солнечных лучей.

Каменный стук по мостовой быстро, удалялся в сторону дома Бероева. Видно было, что края проема изрядно выщерблены с обеих сторон, на земле громоздится изрядная куча кирпичной крошки, протянувшаяся аршина на два внутрь ниши.

Небо над крышами быстро становилось синим, кругом – тишина. Ноги подкашивались, страх отступал медленно, но Ольга уже поняла, что и на сей раз уцелела…

Глава шестнадцатая

День безнадежности

Прошло довольно много времени, прежде чем она решилась приблизиться к выходу из ниши, ободренная доносившимися с улицы привычными звуками просыпающегося большого города: стучали колеса экипажей, слышались разговоры ранних прохожих, голосили первые разносчики…

Осторожно ступая по куче рыхлой кирпичной крошки, Ольга боязливо выглянула, готовая в любой момент отпрыгнуть на безопасное расстояние. Глянула вправо-влево. Никаких мраморных львов, ни оживших, ни вернувшихся в свое прежнее состояние. Кажется, все кончилось: как и в других случаях, и эти ночные твари с первыми солнечными лучами поспешили возвратиться в свое безобидное обличье…

Оглядев себя, Ольга печально вздохнула и принялась усердно чистить платье, приведя тем самым в непотребнейшее состояние оба своих носовых платка. Нельзя сказать, что она теперь выглядела столь же безукоризненно, как накануне неудачной вылазки в чертов дом, но все-таки можно было появиться в центре города, не вызвав удивленных взглядов прохожих. Конечно, одежда еще носит следы пережитых тягот – но частенько случается по утрам, что вполне светские молодые люди возвращаются домой в несколько предосудительном виде, и платье их выглядит куда более плачевно, чем сейчас у нее… Сойдет.

Чуть поразмыслив, поколебавшись, она все же направилась в сторону бероевского дома. Еще издали увидела львов на прежних местах: они лежали в тех же позах, придавив передними лапами чуть выщербленные трудами непогоды и уличных мальчишек мраморные шары, и не было ни малейших признаков того, что они совсем недавно носились по улице, словно самые прозаические бродячие собаки. Вообще не было ни малейших следов недавней трагедии: ни трупов, ни единой щепочки от разбитой кареты, ничего. Стало быть, случившееся имеет не вполне обычное происхождение: будь все иначе, на месте происшествия уже толпились бы зеваки, пересказывая друг другу подробности виденного. Да и никакие, даже самые исправные, дворники не смогли бы убрать все до единой мелкой щепочки. И полиции было бы полно, такие дела затягиваются надолго. Значит…

Ольга поправила на голове шляпу, с умыслом выбранную чуть меньше, чем следовало, – чтобы сидела на голове прочно и, не дай бог, не слетела при порыве ветра, явив прохожим волну девичьих волос. Благодаря чему и не слетела во время заполошного бегства – иначе Ольга теперь не знала бы, как и выходить из положения…

Пройдя мимо львов и даже не покосившись на них, Ольга остановилась у парапета и попыталась не просто обдумать происшедшее, а быстренько составить более-менее подходящий план действий на будущее. После гибели Трифона и Анатоля квартира Фельдмаршала для нее отныне закрыта – кстати, и ключа не осталось. К домику на Васильевском следует прибегнуть в самый безвыходный момент, с величайшей оглядкой и всеми предосторожностями: там может оказаться засада из вполне дневных субъектов, которые никаких зловещих умыслов не питают, а просто-напросто, согласно законам империи, разыскивают сбежавшую от хозяина крепостную девку, в чем им любой полицейский (да и изрядное число обрадовавшихся случайному развлечению обывателей) окажет содействие…

При себе у Ольги было оружие – кинжал и два жилетных пистолета, а также, что гораздо существеннее, тысяч на полтораста брильянтов и более пятисот рублей денег, большей частью золотом. С лихвой хватит, чтобы, по крайней мере, не маяться, голодом и жаждой. А вот касаемо крыши над головой – не все так оптимистично. Снимая домик на Васильевском, она не предъявляла никаких документов, удостоверявших личность гусарского корнета, да их и не спрашивали. А вот гостиница… Ольга совершенно не представляла, какие там порядки: следует ли непременно предъявлять документ или этого не требуется? Не зная точно, в гостиницы лучше не соваться. Но что же придумать?

Понемногу кое-какой план начал вырисовываться – и не такой уж глупый, никак не авантюрный.

Ольга решительно направилась в сторону дома, где обитал сердечный друг Алексей Сергеевич… Чувствовала при этом легкие угрызения совести – слишком уж быстро и легко, оставив попытки первым делом прорваться именно к нему, она утешилась с Анатолем. Но винить себя, быть может, и не следовало. Положа руку на сердце, Ольга Алексея нисколечко не любила. Не было с ее стороны и тени возвышенных романтических чувств: ей просто-напросто хотелось утолить некоторые желания, свойственные молодой женщине не менее, чем молодому человеку. Вот и все. Скрупулезности ради можно вспомнить, что его любовных излияний она выслушала предостаточно, но на ответные была скупа – так что, с какой стороны ни смотри, упрекать ее не в чем. Разве что в том, что дерзнула держаться на мужской манер. Но тут уж, простите… Если молодой человек, имея любовницу, мимолетно утешится с другой, все без исключения мужское общество не увидит в том ничего предосудительного. Наоборот, будут подмигивать со всем решпектом: «Ловок, братец, ловок!» Почему же девушка не имеет прав на подобное поведение? Удобно мужчины устроились: себе они разрешают всевозможные вольности и привилегии, а от прекрасного пола требуют соблюдения целой кучи строжайших правил. Как гласит мужицкая пословица: что игумену можно, то братии – зась. [1] Нет уж, позвольте и нам, женщинам, пользоваться – пусть и втихомолку – мужскими вольностями…

Успокоенная этими мыслями, Ольга вошла в парадное и стала подниматься по лестнице без всякой опаски: уж тут-то ее никак не могли поджидать неприятные сюрпризы вроде засады…

Дверь знакомой квартиры распахнулась, оттуда вышел низенький человечек в строгом черном фраке, с большим ящиком полированного дерева в руке и прошествовал мимо Ольги, не удостоив ее и взглядом. От него исходил резкий аптечный запах.

Ольга чуточку встревожилась: похоже, неприятные сюрпризы еще не обязательно ограничиваются засадой… Она в три прыжка одолела оставшиеся ступеньки и проскользнула в медленно закрывавшуюся дверь, оттеснив Семена. Тот по всегдашнему обыкновению щеголял в нечищеном, криво застегнутом сюртуке, и вид у него был еще непрезентабельней, чем обычно: вызывающе небрит, глаза покраснели и распухли, словно от лютого недосыпания…

Он, определенно не узнав ее, заступил Ольге дорогу.