Восставшая из пепла

Ожидание было недолгим. Мы сидели, укрывшись под деревьями у неразгруженных товаров, и три женщины принесли нам глиняные чаши с водой и густым желтоватым молоком. Эти женщины были худыми и костлявыми, одетыми в такую же грубую одежду, как мужчины, с волосами, закрученными на макушке в узлы, и они тоже выглядели мрачными и молчаливыми. Я не видела ни детей, ни даже собак или коз — обычной накипи такого поселения. Стояла полнейшая тишина, если не считать раздающегося иной раз сухого змеиного шороха листьев. Через некоторое время Герет и другие вышли из большого здания, сопровождаемые еще одним темнокожим, очень высоким, с ожерельем из белых камней на шее. Этот явно был у них королем или вождем. Он протянул руки и гортанно произнес, обращаясь к нам:

— Добро пожаловать. Сегодня ночью мы устроим пир.

Караванщики выглядели довольными. Я гадала, что же могло быть такое в этом неприятном месте, чтобы заставить их порадоваться хоть одной проведенной здесь лишней секунде.

Герет подошел ко мне.

— Тебе нежелательно приходить к ним на пир, — сказал он. — Не подходит для женщины. Они самые настоящие свиньи, эти черные, но… — Он оборвал фразу и усмехнулся. — Видишь вон ту старуху? Иди с ней, и она найдет тебе место для ночлега. Я приду за тобой завтра, примерно на закате. Мы тогда поплывем обратно на тот берег. Я повернулась и увидела старуху, невероятно сморщенную, беззубую и согнутую почти пополам. С кожи аллигатора меня прожгли взглядом свирепые черные глаза. Узел у нее на макушке поседел.

Не говоря ни слова, я покинула Герета, и, когда я пошла к ней, она тоже не говоря ни слова — повернулась и пошла впереди меня. Мы перебрались через ручей по грубо сложенному мосту из дерева и камня, прошли между деревьев-хищников, вверх по склону, в пещерный вход в одной из скальных стен. Снова короткий проход в темноте, а затем плоское плато, совершенно бесплодное, покрытое глинобитными хижинами. Здесь я увидела нескольких женщин и немногочисленных детей; очевидно, они жили отдельно от мужчин. Меня отвели в свободную хижину и оставили там одну, хотя время от времени ко входу приближались взглянуть на меня какая-нибудь женщина или ребенок.

В хижине я оставалась, пока день не завершился мрачным закатом. Я еще не знала, как поступить — я чувствовала, что если выйду из хижины и направлюсь обратно через проход в скале, женщины могут остановить меня. На самом-то деле, я и не собиралась приближаться к зданию из глины и камня, а хотела лишь выйти из гнетущего оазиса и пуститься в путь через эту малоприветливую страну, так как чувствовала, что должна это сделать. Меня переполняло ожидание с легкой примесью страха. Я испытывала неодолимое притяжение и рассудила, что его, должно быть, вызывал Нефрит или какое-то место Нефрита.

А затем закат. До того я слышала возню женщин; теперь воцарилась давящая тишина. Я подошла к двери хижины и выглянула. На плато легли квадраты приглушенно-красного света. Вход в каждую хижину загораживала грубая тростниковая ширма, и в них не было огней. Ничто не шевелилось. Я покинула хижину и прошла между другими, и никто не вышел и даже не выглянул из слепых провалов окон. Я нашла проход в скале и медленно вошла в другую часть поселения. Вниз по склону между деревьев, через мост. Здесь тоже стояла тишина, полная тишина, но когда я перебралась на другой берег ручья, услышала слабое гудение, словно звук роя пчел, шепот-урчание глубоко внутри здания в центре поселения. Дверь его теперь была закрыта кожаной завесой, из-под нее просачивалось слабое оранжевое свечение.

Я не знала, что притягивало меня к этой завесе — возможно, всего лишь любопытство, а возможно и иное. Но я подошла к ней, ожидая обнаружить там часового или стоящего на посту караульного, и когда никого не обнаружила, отодвинула завесу примерно на дюйм и заглянула внутрь.

За дверью тянулся длинный низкий зал, с костровыми ямами в противоположном конце, где висело мясо — теперь уже одни кости. Среди грубо высеченных балок клубился дым, а окна закрывали кожаные клапаны. Освещался зал мрачным и неверным светом, и люди, лежавшие вдоль стен зала на кожах и шкурах, брошенных поверх утрамбованной земли, казались неотчетливыми, слабо шевелящимися тенями. В зале клубился туман, а не просто дым. Я не могла отличить караванщика от хуторянина, но то тут, то там горбился кто-то из Темнокожего Народа, мальчики или очень молодые юноши, используемые, кажется, как и в степных племенах, для прислуживания старшим. Глаза у них были яркими черными линиями на смазанных тенями лицах, а зубы выглядели заостренными и белыми, как зубы животных.

Затем мой взгляд устремился к центру зала, и я различила трех обнаженных девушек. В первый раз я увидела в этих темнокожих красоту. И поняла, что она рано приходила и рано умирала, убитая отвратительной жизнью и изнурительным трудом. Девушкам было не больше тринадцати, но они выглядели вполне зрелыми — гибкие, пластичные, с полными идеально-девичьими грудями, трепещущими при малейшем движении. В отличие от прочих соплеменников они носили украшения — разноцветные бусы, спадающие на их дымчатые тела, и маленькие осколки кристаллов, вплетенные в иссиня-черные волосы. Они были прекрасны, но я увидела не только это. Казалось, я смотрела то ли в свое прошлое, то ли в свое будущее, то ли на нарисованную картину, которая вечно менялась, и все же сохраняла свои основные элементы. В центре круга из трех девушек сидела, сверкая при свете огня чешуей и выпуклыми черными глазами, гигантская ящерица, а точнее ящер. Ранее я не заметила его, потому что мой взгляд скользнул по нему и отбросил, не поверив. Он был размером с большого пса, даже с волка, какая-то мутация адского характера. Его собственная самоцветная красота вспыхивала, когда пламя стеклянно поблескивало на его броне, а его холодные глаза переходили с одной из танцующих девушек на другую, и тут я ясно определила смысл их танца, чувственного и влекущего, и жесты танцовщиц обращались к нему. Внезапно одна девушка встала на колени, а затем сделала мостик, опустив голову к собственным лодыжкам и ступням, пока ее волосы не коснулись пола. Ее бедра широко распахнулись перед ящером, она начала напевать и гладить себя. Ящер поднялся, накренился над ней, при этом его фаллос — гигантский и все же странно похожий на человеческий — высунулся из чешуйчатых ножен. Я думала, девушка завопит от боли, когда он вонзился в нее, но она лишь застонала и опустилась еще ниже к собственным лодыжкам. Другие девушки пристроились вокруг ящера, лаская его, когда начался противоестественный акт совокупления.

В голове у меня все поплыло. Огненная буря разноцветных огней затуманила мне взор и исчезла. Я впервые почувствовала густой горько-сладкий запах. Наркотик. Да, теперь я узнала поднимающиеся над костром голубоватые пары; но дело было не только в этом — нездоровая магия таилась также и в их чашах, и в пище. Я шагнула назад, и кожаный полог упал на место. Вокруг прохладная темнота и безмолвие. И все же я стала возбужденной и сонливой — я вдохнула сущность их черного пира. Я пошла обратно через оазис, переступая ногами, словно налившимися свинцом, и ко мне тянулись бледные руки, и слышался старый и древний смех мертвых, которые не умерли, а продолжали жить в разложении всех, кто пришел позже. Я пустилась бежать вдоль узкого ручья к месту, где русло расширялось и становилось прудом, в котором бил из огромного каменного шпиля яркий, игольно-острый фонтан. Уже стемнело, и в небе взошла луна. Я сообразила, что оставила скальную изгородь позади и шагаю по плоской пустой равнине. Деревья все еще стояли, как рекруты на часах, но впереди, казалось, не было ничего, кроме безрадостной, выбеленной луною пустыни. И вдруг — стремительный серебряный блеск по отвесу скалы передо мной. И темнота, с блеском перемещающаяся, и слабые приглушенные звуки осторожно двигающихся людей и животных.

Я увидела, где проходил их путь раньше, чем они попали сюда: извилистый проселок, ведущий под игольные струи и мимо пруда. Спрятавшись в тени одного из деревьев-скелетов, я следила, как они приблизились, около сорока человек, одетых все как один сплошь в черное, на черных конях с обмотанными копытами. Луна на мгновение скрылась за облаком, и когда она вышла вновь, я испытала потрясение, и под воздействием наркотика чуть не вскрикнула, так как от их голов и от голов их коней не осталось ничего, кроме черной гривы и начищенного до блеска серебряного черепа.