Третьи лица (СИ)

Закашлявшись, мальчик подошел к небольшому туалетному столику с огромными зеркалом в квадратной раме и открыл лежавшую на нем небольшую шкатулку, сделанную то ли из посеребренного железа, то ли из местного сорта меди, который со временем не покрывался ржавчиной, а наоборот менял цвет и становился похожим на настоящую серебряную руду. Из-за чего, в общем, стоил не меньше.

Почти все украшения его матери отец или пропил, или продал проезжавшим мимо купцам, но и его воспаленного ума хватило, чтобы оставить хотя бы несколько более-менее целых колец и подвесок. Большая часть лежала в шкатулке в его спальне, но самое главное – небольшой серебряный крестик на железной цепочке – он все же оставил здесь.

В последнее время Том часто сюда заглядывал. Большую часть времени он просто смотрел в старое зеркало, покрытое чуть ли не тремя слоями пыли и грязи, пытаясь понять, почему все вокруг относятся к нему так, будто считают прокаженным. В остальные же часы просто сидел в кресле в углу и оглядывал комнату, которая, пронзая нить времени, словно связывала его с матерью.

Даже сейчас, закрыв глаза, он вполне мог по памяти восстановить все до мелочей, даже кулек старого тряпья, валяющийся под широкой двуспальной кроватью. Да, пусть раньше это и была их общая спальня, но Том не намеревался делить с отцом то единственное, что хоть как-то могло напомнить ему о матери, ведь ни портретов, ни фотографий, которые появились только в прошлом году и сразу же стали настоящим хитом среди богатеев, здесь не сохранилось. Ничего. Он даже не знал, как она выглядит, да и Торд с Альмой – единственные люди, которые с ним хоть как-то разговаривали – появились здесь уже после ее смерти.

Но сейчас это было не особо для него важно.

Дрожащими руками он надел на шею крестик и спрятал его под легкой кожаной курткой. Не то чтобы он особо верил в Бога (точнее сказать, он вообще в него не верил, из-за чего священник в местной церкви даже пару раз гонял его по алтарю мокрой шваброй), но кожей будто ощущал тепло, понимая, что когда-то его мать носила этот крест каждый день.

Ну, вот и все.

- Надеюсь, хоть ты меня простила, - еле слышно пробормотал он отражению в зеркале и вышел, плотно закрыв за собой дверь и защелкнув замок на все три оборота.

Он зашел в свою комнату и прихватил небольшой тканевый мешок со своими скудными пожитками. Среди них были лишь вещи, огниво, несколько мотков прочной проволоки, сделанной Тордом из железа, пара клубков лески, буханка свежего хлеба, сыр и короткий обрезок толстой веревки висельника.

Том содрогнулся, когда его рука коснулась того места, где все еще виднелись капли крови уже мертвого человека. Пару месяцев назад здесь возле реки на плакучей иве повесилась молодая девушка. В историю он вдаваться не стал, только понял, что ее бросил какой-то богатый господин, наобещав до этого горы золота и вечную любовь.

Сам он ее и брать бы не додумался, но на прошлой неделе Альма заставила его это сделать. Якобы если накинуть ее на шею и завязать узел, то на несколько минут можно оказаться по-настоящему мертвым. Том считал, что это бесполезно и даже как-то глупо (кто сам согласится на смерть, пусть даже на несколько минут?), но отговаривать ведьму что-то делать еще глупее и бесполезнее.

Плотно завязав на мешке узел, мальчик перекинул его через плечо и направился к выходу, но только он успел протянуть руку вперед, как дверь сама распахнулась, и на пороге показалась высокая фигура его отца, сжимавшая в обеих руках по бутылке.

Том отпрянул, боясь, что отец на него накинется – впрочем, как обычно, - но тот, завидев у него за плечами мешок, лишь кивнул и молча поплелся к столу, шатаясь так, будто сейчас находился на корабле в самый шторм.

Мальчик зажал нос пальцами и скорчил гримасу отвращения, когда вонь спиртного и грязного тела за несколько секунд полностью заполнила весь дом.

Тем временем его отец почти ползком добрался до стульев, поставил одну из бутылок на стол и сразу же отрубился, так и не успев нормально сесть. Том мог лишь догадываться, что означал этот его кивок – радость или снова безразличие? – но предпочел просто не тратить времени и сказать свое последнее «прощай».

- Я ухожу, - громко заявил он храпящему отцу. – Надеюсь, ты рад, потому что я больше не вернусь! – он повернулся к двери, но совесть заставила его на несколько секунд задержаться.

Не зная, зачем он это делает, Том снял с шеи крестик и опустил его в горлышко полной бутылки, наблюдая, как цепочка еще несколько секунд плавает на поверхности, а затем проваливается в темную пучину дешевого пойла, исчезая для него навсегда.

Нет, все, что ему нужно, находится у него в голове и только там.

- Это тебе напоминание, - не сдержался он, стараясь умерить гнев, кипящий в его душе. – Надеюсь, сдохнешь ты тоже в одиночестве!

Он вышел за дверь и в последний раз взглянул на обветшалый дом, искренне надеясь, что больше никогда его не увидит. Может статься, у него вскоре будет свой, новый дом, а?

Мальчик только ступил на дорогу из деревни, как в голову ему прилетел первый камень. Отскочив от его головы, тот пролетел еще несколько метров и застыл у края дороги. Зашипев от боли, Том приложил ладонь к затылку и ощутил, как струйка горячей крови затекает ему за шиворот.

Он обернулся, но злобные (не будем отрекаться от правды) шаловливые дети уже улепетывали от него по закоулкам, громко хохоча и бросая одобрительные фразы обладателю меткого глаза.

Том сплюнул. Всякие сомнения насчет ухода тут же покинули его, и осталось только желание поскорее отсюда убраться.

Скоро он будет далеко.

***

За пределы деревни он выходил с легким сердцем.

Солнце клонилось к закату, облаков почти не было, и было видно лишь кристально-чистое сумеречное небо, на котором, как на водной глади, стали распускаться далекие серебристо-желтые звезды.

Ветер дул встречный, но легкий и прохладный. Он трепал его волосы и мягко обдувал лицо, навевая мысли о долгожданной свободе.

Мальчику даже не верилось, что он, наконец, уходит отсюда. И почему он не сделал этого раньше? Наверное, духу не хватало. Но теперь-то все по-другому!

Однако его радость тут же сменилась горечью. Надо еще зайти к Альме, он же обещал. Но снова видеть ее лицо наяву ему не хотелось: уж лучше держать его в голове и, к тому же, счастливым.

До сих пор не верится, что ей действительно так плохо от того, что он уходит, сам-то он уже привык к вечно ноющей пустоте в сердце, которую просто не могла заполнить дружба с кузнецом и ведьмой. Нужно было что-то большее…

Но Том тряхнул своей темной шевелюрой и забыл про все проблемы. Он – свободен!

Том постучал в дверь.

- Заходи, парень! – тут же послышался низкий и гулкий голос кузнеца.

Ну да, они ведь так нормально и не попрощались.

Он переступил порог и стал переминаться с ноги на ногу, не зная, что делать и что говорить. Как и говорил Торд, он никогда не отличался красноречием в таких делах, да и нравилось ему находиться больше в одиночестве, один на один со своим разумом, и не отвлекаться на остальных.

- Ну-ка, малец, присядь на дорожку, - он похлопал ладонью по стулу за стойкой Альмы рядом с собой. – Я ведь тебе с собой так ничего и не дал, - напомнил Торд, когда мальчик прошел к стойке. – Не будем разводить тут сопли, так? – он кашлянул в кулак и достал из закутков своей куртки небольшие ножны размером с половину своей руки. – Даже не смей отказываться. Я серьезно!

Из-под коричневатой кожаной застежки на ножнах выглядывал деревянный край короткой рукояти, обтянутый несколькими слоями прочной ткани, с круглым набалдашником, вырезанным из окрашенной слоновой кости.

Том с трепетом принял из рук старого кузнеца свой новый клинок, его глаза загорелись каким-то слегка безумным светом, что не укрылось и от обеспокоенного Торда, но тот с легкостью списал это на глупый мальчишеский азарт.

Отстегнув застежку, мальчик взялся за рукоять и заметил, что она лежала в руках, словно была сделана специально для него. Скорее всего, так и было.