Повелитель императоров

— У вас есть для меня приказания, мой господин?

— Я их уже отдал, — тихо ответил человек на постели. — Ты видел, кто здесь был. Служи ему верно, если он позволит. Может и не позволить. Если это так, то да сохранят твою душу Повелитель грома и Богиня.

Визирь с трудом сглотнул:

— И твою, мой господин, если мы больше не встретимся.

Царь не ответил. Мазендар вышел. Кто-то закрыл дверь из коридора.

Лекарь немедленно начал быстро действовать. Он открыл полотняную сумку и вынул маленький мешочек. Подошел к огню и бросил в него содержимое мешочка.

Огонь стал синим, и аромат диких цветов внезапно наполнил комнату, словно весной на востоке. Винаж заморгал. Фигура на постели шевельнулась.

— Афганские? — спросил Царь Царей.

Лекарь удивился:

— Да, милостивый господин мой. Я не думал, что ты…

— У меня был лекарь с Аджбарских островов. Очень знающий. К сожалению, он ухаживал за женщиной, которую ему лучше было бы не трогать. Он пользовался этим благовонием, я помню.

Рустем подошел к постели.

— Наука гласит, что обстановка в комнате, где проходит лечение, действует на ход лечения. Такие вещи влияют на нас, господин мой.

— Но не на стрелы, — ответил Царь. Но он слегка повернулся, чтобы посмотреть на лекаря, как заметил Винаж.

— Может, это и так, — невозмутимо произнес лекарь. Рустем в первый раз подошел вплотную к постели, нагнулся, чтобы осмотреть древко и рану, и Винаж увидел, как он неожиданно замер. По его бородатому лицу проскользнуло странное выражение. Он опустил руки. Потом посмотрел на Винажа.

— Комендант, необходимо, чтобы ты достал мне перчатки. Самые лучшие кожаные перчатки, какие есть в крепости, и как можно скорее.

Винаж не стал задавать вопросов. Вероятно, он умрет, если умрет Царь. Он вышел, закрыл за собой дверь и поспешно двинулся по коридору, мимо ожидающих там людей, потом побежал вниз по лестнице за собственными перчатками для верховой езды.

Когда Рустем вошел, его охватил ужас, и ему пришлось призвать на помощь все остатки самообладания, чтобы не показать этого. Он едва не уронил свои инструменты и испугался, что кто-нибудь заметит его дрожащие руки. Хорошо, что начальник стражи быстро подошел и взял у него вещи. Он воспользовался процедурой официального коленопреклонения, чтобы произнести про себя успокаивающую молитву.

Поднявшись на ноги, он заговорил более резко, чем следовало бы, прося придворных — вместе с визирем и принцем! — покинуть комнату. Но он всегда разговаривал резким, деловым тоном, чтобы создать образ не по годам опытного лекаря, а сейчас не время и не место изменять своим привычным методам. Если ему суждено умереть, то едва ли имеет значение, что о нем подумают. Он попросил коменданта остаться. Солдата не могут смутить поток крови и вопли, а кому-то, возможно, придется придерживать раненого.

Раненый. Царь Царей. Меч Перуна. Брат солнца и лун.

Рустем заставил себя прогнать подобные мысли. Это пациент. Раненый человек. Только это имеет значение. Придворные ушли. Принц — Рустем не знал, который это из сыновей царя, — остановился перед ним и наглядно, движениями кистей рук, продемонстрировал угрозу смерти, которая шла рядом с Рустемом с того самого мгновения, когда он вышел из своего сада.

Нельзя придавать этому значения. Все будет так, как предначертано.

Он бросил аджбарский порошок в огонь, чтобы настроить комнату на взаимодействие с гармоничными духами, потом подошел к постели с намерением осмотреть стрелу и рану.

И почувствовал запах каабы.

Мысли его закружились от потрясения, потому что этот запах подтолкнул воспоминание, уже медлившее на краю сознания, а потом еще одно воспоминание, от которого ему стало страшно. Он послал коменданта за перчатками. Они были ему необходимы.

Если бы он прикоснулся к древку стрелы, он бы умер.

Оставшись наедине с Царем Царей, Рустем обнаружил, что его страх теперь — это страх лекаря, а не жалкого подданного. Он размышлял о том, как высказать то, что у него на уме.

Теперь глаза царя смотрели прямо ему в лицо, темные и холодные. Рустем увидел в них ярость.

— На древке стрелы — яд, — сказал Ширван. Рустем наклонил голову:

— Да, мой господин. Кааба. Из растения фиджана. — Он набрал в грудь воздуха и спросил: — А твои лекари трогали стрелу?

Царь очень медленно кивнул головой. Не было и намека на то, что гнев его стал меньше. Он должен был испытывать сильную боль сейчас, но не показывал этого.

— Все трое. Забавно. Я приказал казнить их за некомпетентность, но они и так скоро умерли бы, не так ли? Ни один из них не заметил яда.

— Здесь он редкость, — заметил Рустем, стараясь собрать разбегающиеся мысли.

— Не такая уж редкость. Я принимаю его малыми дозами уже двадцать пять лет, — сказал царь. — Каабу и другие ядовитые вещества. Анаита призовет нас к себе, когда пожелает, но люди все равно должны заботиться о своей жизни, а правители обязаны это делать.

Рустем с трудом глотнул. Теперь он получил объяснение того, почему его пациент до сих пор жив. Двадцать пять лет? Перед его мысленным взором возникла картина: молодой царь дотрагивается, — со страхом, несомненно, — до крупинки смертельно опасного порошка. Потом ему становится плохо, но он повторяет то же самое позднее, потом еще раз, и еще, а потом начинает пробовать яд во все больших количествах. Он покачал головой.

— Правитель вынес многое ради своего народа, — сказал он. Он думал о придворных лекарях. Кааба перехватывает горло, а потом добирается до сердца. Человек погибает в агонии, задыхаясь. Он видел подобное на востоке. Официальный способ казни.

— Забавно, — сказал царь.

Теперь у него в голове вертелась еще одна мысль. Но он изо всех сил старался пока отогнать ее от себя.

— Все равно, — сказал царь. Его голос звучал так, как и ожидал Рустем: холодно, сурово, без всяких эмоций. — Это стрела для охоты на львов. Защита от яда не поможет, если стрелу не удастся извлечь.

В дверь постучали. Она открылась, и вошел запыхавшийся Винаж, комендант гарнизона, похоже, он бежал. Он принес перчатки для верховой езды из коричневой кожи. Они были слишком толстыми, и работать ими будет трудно, понял Рустем, но выбора не было. Он надел их. Развязал шнурок чехла, в котором лежал длинный тонкий металлический инструмент. Тот, который вынес ему сын из сада. Он сказал: «Стрела, папа».

— Иногда есть способ извлечь даже такую стрелу, — сказал Рустем, стараясь не думать о Шаски. Повернулся лицом на запад, закрыл глаза и начал молиться про себя, мысленно перебирая при этом сегодняшние предзнаменования, хорошие и дурные, и подсчитывая дни после последнего лунного затмения. Закончив подсчеты, разложил необходимые талисманы и охранные амулеты. Предложил царю выпить притупляющую ощущения траву от боли, которую ему придется испытать. Но тот отказался. Рустем подозвал коменданта к постели и объяснил ему, что надо делать, чтобы держать пациента неподвижно. Теперь он не называл его царем. Это был раненый. Рустем был лекарем, при нем — помощник, и ему предстояло извлечь стрелу, если он сумеет. Сейчас он начал войну с Азалом, врагом, который может погасить луны и солнце, оборвать жизнь.

В этом случае комендант не понадобился, как и трава. Рустем сначала отломил почерневшее древко как можно ближе к входному отверстию раны, потом при помощи набора зондов и ножа расширил рану. Он знал, что эта процедура крайне болезненна. Некоторые не в состоянии выдержать, даже приняв обезболивающие лекарства. Они мечутся и кричат или теряют сознание. Ширван Бассанийский ни разу не закрыл глаза и не шелохнулся, только дышал часто и неглубоко. На лбу у него выступили капли пота, а челюсти сжались под заплетенной в косички бородой. Когда Рустем счел отверстие достаточно широким, он смазал маслом длинную тонкую металлическую ложку Эниати и ввел ее в рану, к застрявшему там наконечнику стрелы.

Трудно было действовать точно в толстых перчатках, уже пропитанных кровью, но теперь он мог видеть расположение выступа наконечника и знал, под каким углом вводить вогнутую часть ложки Эниати. Мелкая ложка скользнула к фланцу сквозь плоть царя, и у того перехватило дыхание, но он по-прежнему лежал не шевелясь. Рустем слегка повернул ложку и почувствовал, как она охватила самую широкую часть наконечника, прижавшись к нему. Он протолкнул ее чуть дальше и сам перестал дышать в самый ответственный момент, молясь Богине в образе Целительницы, а потом снова повернул ложку и осторожно слегка потянул назад.