Все демоны: Пандемониум

В историях, подобных нашей, что-то обязательно должно случиться в критический момент. Иначе не бывает. И неудивительно, что в тот самый миг, когда минотавр вспомнил о своем прежнем намерении учинить расправу над вторгшимся в Кассарийский замок фанатиком, на мощенный каменными плитами двор вступил довольный жизнью, слегка пьяный вампир.

Званый ужин, плавно перетекший в разгульную ночь и удачное утро, доставил ему массу удовольствия, и потому он был исполнен понимания, всепрощения и братской любви ко всему сущему.

Компания, столпившаяся во дворе, его порадовала. Вот и остальные не отлеживают себе бока, бездарно растрачивая жизнь на сладкий сон, но дружно участвуют в каком-то интересном мероприятии. И князь тут же решил присоединиться.

— Ого, какое с-собрание! — сказал Мадарьяга, слегка икая и при каждом ике взмывая в воздух, как перышко. — Прошу п-прощения, господа. По какому поводу массовое гулянье?

Такангор отпустил шиворот бедолаги жреца, и тот кулем рухнул к ногам вампира.

— Что это? — слегка удивился князь. — Сюрприз? Лично мне? Награда нашла героя?

Такангор подумал, что мысль вполне дельная.

Тут и раздался следующий нечеловеческий вопль, исполненный радости, из тех, что так хорошо удавались жрецу.

— О повелитель! — вскричал Мардамон, пытаясь поймать порхающего в воздухе Мадарьягу и приложиться устами к его сафьяновому сапожку. — О повелитель! Наконец-то я обрел тебя для вечного служения!

— Не надо на меня так смотреть, — сказал мгновенно протрезвевший упырь. — Я тут совершенно ни при чем.

Немалых трудов стоило оторвать безмерно счастливого жреца от предмета его пылкого поклонения, водворить на террасу и услышать хоть какие-то объяснения.

— Я — потомственный жрец, я родился там, в Таркее, — гордо молвил Мардамон, простирая руку в сторону маленького прудика, на берегу которого Бумсик и Хрюмсик закусывали чем бог послал. — Моя бабушка мало известна исторической науке. Мой дедушка держал собственную меняльную лавочку на главной площади Бебатиса и процветал, пока однажды не прослушал проповедь, призывавшую людей стать бессребрениками. Он понял это по-своему и перестал добавлять серебро в те серебряные монеты, которые менял иностранцам. Монетному двору его величества Глюгора Второго Таркейского это почему-то не понравилось, и дедушку отправили приносить пользу отечеству на серебряные рудники.

Моя мама — гордая жрица-девственница, жертва политических интриг. Моего бедного папу совершенно безосновательно обвинили в интимной близости с мамой, и тоже по политическим мотивам.

Папа эмигрировал из Таркеи темной грозовой ночью куда глаза глядят, с одним только узелком, в который увязал меня и вот этот нож для жертвоприношений. Умирая, он завещал мне: «Мардамон, сынок, служи обществу, приноси жертвы. Обильные жертвы — залог государственности». Самым трудным для меня оказалось найти того, кому душа желала служить.

Я долго скитался по Ниакроху, прежде чем достиг живописных болот Жаниваша и увидал развалины Болотного храма…

— Душераздирающая история, — буркнул вампир. — Но я-то тут при чем? Я даже на зуб не пробовал его маму-жрицу-девственницу.

— О повелитель, — немедленно откликнулся жрец. — Ты — при всем.

— Караул, — сказал бедный упырь. — Придержите меня кто-нибудь. Иначе я за себя не ручаюсь.

Согласно Мардамону, славный князь Мадарьяга являлся самым почитаемым в Жаниваше и окрестностях кровавым божеством, олицетворением тьмы, жестокости и могущества. Именно такому владыке он и жаждал служить и искал его по всему свету. С умилением разглядывая вампира, как счастливая бабушка разглядывает своего первого внука, с восторгом прозревая в нем черты родных и близких людей, Мардамон пытался в нескольких словах сообщить своему новообретенному повелителю о предполагаемых жертвоприношениях в его честь.

Жрец относился к своему делу творчески, с огоньком и радовал слушателей интересными нововведениями. Правда, далеко не все слушатели радовались. Но это уже вопрос вкуса и воспитания.

Если добросердечные Зелг и Юлейн пришли в ужас, граф да Унара проявил профессиональную заинтересованность, а Такангор только скептически похмыкивал, сравнивая химеру мадам Хугонзу и деятельного жреца, отнюдь не в пользу последнего, то Узандаф Ламальва да Кассар просто отдыхал душой.

— Никогда бы не подумал, что можно так переработать саму концепцию принесения жертв, — задумчиво сказала мумия, вспоминая о старых добрых временах. — Что-то в этом есть. Свежие мысли, смелые решения, новый взгляд на проблему. Скажите, голубчик, и что — вы в самом деле осуществили все эти свои… назовем их проектами?

— Увы мне, горестному, — смущенно потупился Мардамон. — Злой рок десятилетиями противился тому, чтобы я исполнил свое предназначение. Нож мой заржавел и затупился от жалких колбас и черствых хлебов, не изведав горячей крови. Но теоретически я прекрасно подкован, — сказал он вдруг нормальным голосом. — Хочу как-нибудь написать справочник «Таинства жертвоприношения» для начинающих адептов темного культа. — И снова взвыл: — Мой господин останется мною доволен. Не славы ведь ищу и не корысти, но движим только велением сердца.

И жрец сделал очередную попытку прильнуть к ногам Мадарьяги.

— Да что же это такое! — закричал вампир. — Вот припиявился! Уберите его куда-нибудь.

— Думгар, — горячо зашептал Зелг. — Наш долг — как-то изолировать его от общества, а то он неизвестно чего натворит. Только нужно сделать сие деликатно и незаметно, дабы не ранить и без того больную душу этого несчастного скитальца.

— Как по мне, сир, — пророкотал Думгар, — с душой-то у него как раз все в порядке. Болеет он совсем другими местами.

— Я надеюсь на тебя, — решительно сказал герцог. — Отвлеки его от князя, замани куда-нибудь и создай там все условия. А потом решим, что с ним делать дальше.

— Сир, — кашлянул голем. — Я правильно понял вашу волю? Вы желаете создать ему все условия?

— Ну, не до такой степени, — доходчиво растолковал Зелг. — Пусть его покормят, окружат вниманием и не спускают глаз. А ты скорее возвращайся к нам. Кажется, князь Мадарьяга не на шутку расстроен. Я за него беспокоюсь.

Поместив счастливого Мардамона в уютный каземат и препоручив его заботам двух милых мороков и одной пучеглазой бестии, при виде которой жрец впал в молитвенный экстаз, голем поспешил на помощь своему господину. Правда, бестия обиженно бормотала под нос что-то о том, что опаздывает на репетицию хора, но Думгар бросил один грозный взгляд на строптивицу, и она сразу умолкла.

Уже на пороге господского дома голем еще раз остановился, услышав очередную порцию воплей, доносящихся из каземата и звучащих уже до боли знакомо. Он оглянулся.

Во двор, пятясь, входил Кехертус в компании доктора Дотта, помогавшего ему тащить заплетенный в паутину увесистый тючок. Думгар желал бы знать, что находится в этом свертке, но разговор с Доттом пришлось отложить на потом. Что же касается шумного гостя, то, судя по крикам, он обрел еще одного идола и стал совершенно счастлив.

— Нет, ну обидно же, — сокрушался Мадарьяга, нервно летая над головами друзей. — Я, конечно, не святой. Я не настаиваю. Так ведь у каждого из нас есть определенные недостатки. Нельзя же доводить все до абсурда. «Кровавый, жестокий», — передразнил он жреца. — Да, в ранней молодости — представьте, когда это было — совершил несколько безрассудных поступков, пару-тройку раз ошибся, где-то погорячился на танцах, кого-то просто не узнал в темноте — и сразу пошли кривотолки, слухи, сплетни. Беспочвенные обвинения… Можно подумать — они собирались жить вечно. Так и до комплекса неполноценности недалеко. А я, между прочим, почетный донор.

Такангор искренне сочувствовал князю. Прежде в подобных случаях сам он отводил душу, гоняя по всем Малым Пегасикам бедолагу сатира. Теперь — отправлялся в дубовую рощу, посмотреть на Бумсика и Хрюмсика. Было в них что-то такое возвышенное, что примиряло его с действительностью. Но интуиция подсказывала доброму минотавру, что совершенные формы прекрасных хряков вряд ли утешат мятущегося упыря. Оставался единственный, проверенный годами способ — выпить стаканчик-пятый.