Последняя война

В глубине юрты, за спиной Гурцата, можно было рассмотреть человека, обликом никак не напоминавшего мергейта. Мужчина лет тридцати, высокий и постоянно улыбающийся углом рта. Ханы, увидев его, недовольно морщились и посматривали куда более высокомерно — явившийся зимой в становище Гурцата чужеземец всего за несколько лун превратился в советника степного вождя. Говорят, человек, пришедший с Заката, был мудр и владел даром волшебства, но разве можно допускать на Большой Круг чужака?

Однако хаган решил, что его новый друг, происходящий родом из безвестного Нардара, где люди строят каменные дома и никогда не кочуют, предпочитая постоянно жить на одном месте, обязательно должен присутствовать. Именно он посоветовал Гурцату созвать ханов нынешним вечером. Он только лишь посоветовал…

…Становище Худжирта располагалось у самого подножия гор. Состарившийся и раздобревший с возрастом хан не хотел ехать в немыслимую даль только затем, чтобы увидеть Гурцата. Кто он такой? Да, разбил коричневокожих дикарей, пришедших на лодках к побережью. Да, запер остатки этого странного племени на Лисьем полуострове. Взял добычу на границах Саккарема и раздал воинам, не обделив никого. А потом… Зачем Гурцату потребовалось вести свои тысячи на полночь?

— И я не пойду, — замотал головой Худжирт после быстрой и невыдержанной речи Борохойн-батора. Молод он еще и лишняя горячность не избыта. — Весна нынче теплая, зима была снежная. Степь расцвела, значит, будет приплод у скота. Прокормимся и без Саккарема!

— Двенадцать тысяч воинов, мужчин, которые могли кормить свои семьи, ушли в вечность за последние три весны, — добавил Худук. Его место тоже было почетным — сразу за вождем киренов. — Зачем новые смерти? Во имя чего? Золота? Его нельзя съесть! Рабов? К чему они в Степи, когда любой мергейтский мальчишка знает, как управляться с табунами?

Гурцат молчал. Он признавал право ханов высказать свои мысли. Однако почему никто, даже умудренный восемью десятками весен Эртай, не может увидеть круги, идущие по воде? Меорэ, пусть и многочисленные, но слабые, оказались той последней каплей, которая вызывает оползень в холмах. Ничто не вечно, даже Степь. Худжирт твердит, что грядущий год будет богат урожаем трав, потомством лошадей, овец… У него в улусе, наверное, так и случится. Но кто встанет за прибрежных мергейтов, кочующих у восходных берегов Великого океана? Разве не их становища были выжжены и разграблены меорэ? Не их ли скот был угнан, жены и дети захвачены в рабство, а у мужчин из всего достояния остались только сверкающие под солнцем сабли, которые они принесли хагану, горя желанием отомстить пришельцам?

Как бы то ни было, за три года войны меорэ разгромлены. Не меньше трети пространств Степи разорено, выжжено, а на месте бывших кюрийе-нов сейчас одни пепелища… Там никто не сможет жить по крайней мере пять лет. Дальняя часть Степи доныне занята остатками "племени, пришедшего из-за моря", — неуловимыми летучими отрядами пучеглазых, курчавых и беспощадных меорэ, слишком быстро приспособившихся к жизни на чужой земле. Маленькие улусы никогда не будут чувствовать себя в безопасности.

"Они винят меня за поражение в полуночных лесах… Думают, будто я нарочно загнал войско в гнилые болота и отдал на растерзание лесовикам с белой кожей и светлыми глазами? — думал Гурцат, лишь краем уха прислушиваясь к разговорам Большого Круга, сводившимся к одному — война кончена, хаган нам теперь не нужен, а коли вновь появится опасность, тогда и будем решать. — Меорэ пришли, но они пришли не только к нам, в Степь. Нашествие затронуло и земли Саккарема, и людей с полуночи. Начался водоворот, будто на весенней реке возле гор. Одни племена сгоняют с насиженных мест другие, особенно там, где кончается Степь и начинаются леса. Третьи выходят в Степь и пытаются жить за счет грабежей дальних, маленьких улусов и кюрийенов… Грозит беда, и никто не хочет этого понять".

— Хош! — Гурцат неожиданно для своих гостей хлопнул себя ладонью по колену и повторил: — Довольно!

— Ты знаешь наши слова и мысли, — проскрипел Эртай, старейший из старейших. — Скажи, зачем нужен поход в полуденные земли? К чему мне и другим ханам отдавать тебе своих воинов?

Гости замолчали. Все-таки Гурцат пока оставался избранным ими хаганом и его слово могло многое изменить.

— Под моей рукой, — как всегда, медленно и тихо начал Гурцат, убедившись, что все одиннадцать пар глаз смотрят на него, — три тумена. Тридцать тысяч лучших воителей…

В Кругу прошел ропот. Как же, разве воины хагийнов, шайбани или киренов хуже, чем его псы? Или Гурцат намеренно собрался оскорбить вождей?

— Молчите. — Хаган дождался, пока гости успокоятся. — Скажу так: из трех туменов лишь четверть принадлежит к моему роду. Кем являются остальные, вы знаете?

— Знаем, — почти прошептал Эртай. — Эти трусы, вместо того чтобы умереть защищаясь, прибежали к тебе за помощью…

— Неправда, — покачал головой Гурцат. — Скажи, Эртай, разве люди твоего кюрийена, стоящего глубоко в Степи, смогли бы выдержать натиск незваных гостей? Разве твое племя оборонило бы себя?

Старик промолчал. В узких щелочках его глаз читалось одно упрямство. Какое дело Эртаю, главе рода хагийнов, до каких-то побережных становищ?

Гурцат продолжил:

— Я могу лишь благодарить заоблачных богов за то, что они вразумили вождей Большого Круга и заставили их объединиться против общей опасности. Мы потеряли часть земель, большинство моих воинов теперь изгнанники, не способные кормить сами себя и оставшихся в живых родичей. Что скажут вожди, если тумены поднимутся и пойдут на вас войной? Вот ты, Худжирт-хан, сказал, будто год будет урожайным. Для твоего улуса — будет. Но не для моего. Как мне на своих землях кормить триста сотен воинов и двадцать тысяч их женщин, старцев и детей?

Беловолосый чужеземец, не произнесший пока ни слова, едва заметно пошевелился. Видимо, это означало, что он одобряет слова хагана.

— Ты сам принял их под свою опеку! — ответил толстяк. — И ты не прав. Степняк-мергейт никогда не поднимет меч на сородича. Пусть таковой и происходит из другого кюрийена.

— Хочешь пойти и взять силой земли Саккарема — иди, — воскликнул Борохойн-батор. — Но без нас! Кто сказал, будто держит раскрытую ладонь над тремя туменами? Пусть эти тумены принесут тебе Саккарем на золотом блюде!

Некоторые вожди Круга засмеялись. Каждый понимал, что взять могучий Саккарем тридцатью тысячами воинов, пусть и лучших, невозможно. Шад, сидящий на золотом троне в Мельсине, невероятно силен. Когда два года назад, в разгар нашествия меорэ, дошли вести с полудня о том, как непобедимая конница шада сбросила обратно в море пришельцев, все вожди Степи хлопнули себя по колену и сказали: "Хош! — Хорошо!" Настоящих воинов следует уважать.

Гурцату больше не верили. Вначале, сказав слово, открывшее Большой Круг, хаган попытался добиться желаемого своей властью, коей его наделили три весны назад эти же самые вожди.

Ему ответили:

— Золотого Сокола Степи избранному вождю дарует Круг. И Круг его может забрать обратно. Это была не скрытая ничем угроза. Золотой Сокол уже многие века хранился в скрытом от всех капище в горах, бессменно охраняемый шаманами. Сей знак высшей власти над Степью вручался вождю, который в момент великой опасности имел достаточно мудрости, чтобы объединить рассеянные племена мергейтов и повести их за собой. Ныне Золотой Сокол украшал древко знамени Гурцата. Хаган не собирался расставаться с ним. Ибо только он один (да немногие приближенные) понимал, что беда не минула Степь, а лишь затаилась на недолгое время.

Перед Большим Кругом Гурцат встретил первую волну недоверия. Теперь следовала вторая, еще более ожесточенная.

Вожди племен, удрученных долгой войной, не желали слушать о продолжении походов. К чему воевать с Мельсиной Саккаремской? Много потерь, мало выгоды, как уже случилось год назад в лесах. Да и солнцеликий шад не оскудел воинской силой. А что побережье разорено да Лисий полуостров по-прежнему в руках пучеглазых меорэ… Гурцат ближе всего к границе, пускай и разбирается. И не стоит угрожать мощью своих туменов, составленных из беженцев с берега Великого океана.