Моральный патруль

Посмотрите на меня, как я весел, девочка, я счастливый, а мудрость моя проглядывает в прорехах балахона – так из-за кулис робкая артистка следит за реакцией зрительного зала.

Весел я от соприкосновения с тайной, а тайна в том, что после смерти своей ты на кладбище Перлашез в Созвездии Стрельца восстанешь из гроба и от имени своего призрака передашь графине Сессилии Маркес Делакруа сокровенную истину, дороже которой только Первородный взрыв.

Истина заключается в»… — графиня Сессилия Маркес Делакруа на миг замолчала, испытующе смотрела на графа Якова Александровича, затем в исступлении схватила его за руку, тут же убоялась своей нескромности, конфузливо покраснела, но произнесла с дрожью и нервным смехом состоявшейся эстетки: — Должна ли я вам, граф Яков фон Мишель поведать тайну, которую через старца узнала поэтесса Монтескье, а затем золотым подарком мне преподнесла, потому что тайна моя, и заключается она…

Ах, граф!

Мне боязно, привольно, но робко!

Догоняйте же меня, граф, если догоните, то я поведаю Вам тайну, что узнала во сне, а сон ли это – разгадают наши философы, не за фолиантами о древних Софоклах им век коротать! – графиня Сессилия Маркес Делакруа побежала вокруг фонтана, но не смеялась, а держала себя с положенным достоинством, не теряла ни капли девичьей чести, и мораль следовала за подолом платья благородной Сессилии Маркес Делакруа.

Граф Яков почувствовал себя неловко – не уронит ли он чести, а графиня доверила ему честь — догонять, но пересилил желание погрузиться в раздумья, словно всю жизнь изучал технику письма художника Кустодиева, а затем перешёл к монументальному искусству римлян.

Только два шага сделал граф за графиней, но девушка остановилась внезапно, присела в извинительном реверансе – высший бал плезира.

— Чуть не потеряла нравственное, когда убегала от вас, граф Яков; но лишь из нетерпения, что не к лицу институтки, замеченной в благородстве и отмеченной красной лентой в волосы.

Люблю красное, хотя красное – заретушировано вульгарно.

Слушайте же тайну, граф Яков фон Мишель, внимайте, и она в вас войдет золотыми шариками морали; как вы поступите дальше – воля ваша, и я полагаюсь на вашу честь и достоинство, как Снегурочка положилась на печку.

Тайна моя в том, что я – Принцесса…

— Принцесса Сессилия Гарсиа Ганди! – эхом отозвалось из-за ратуши, и, словно смрадный смерч принёс трех мужчин и одну обезьяну на веревке.

Обезьяна скалила желтые с черными, как на генномодифицированной кукурузе зерна, зубы, пронзительно визжала, и вела себя аморально – длинной волосатой лапой чесала в области ягодиц.

«К чему обезьяна? Зачем обезьяна? – граф Яков ошеломленный – слишком много всего за утро: и маменькин рассказ, и общение бурное с прекрасной Сессилией, а затем её тайна, ещё не понятая, как тайна трех ртутных океанов, но и не нужно понятия; а дальше возникли три мужчины, словно вышли с бала, о котором рассказывала матушка – немытые, зловонные, в рубищах, но крепкого телосложения, толстопузые, как художники на Парнасе. – Кто подстроил нашу незнаменательную встречу?

Где тот злой гений, и имеет ли он понятие о чести кабальеро?»

— Стало быть, первые нашли Принцессу, и она – наша добыча, законная, как клеймо раба! — страдалец с самым большим животом вышел вперед, и неожиданно ловко, словно щупальца отрастил невидимые, схватил графиню и прижал белую, трепещущую к себе, поцеловал жадно-прежадно в немые губы, затем – о, ужас, вытер свои губы тыльной стороной руки и захохотал, будто только что сочинил уморительную поэму о рыцаре Персифале.

— Как вы смеете, неблагородный! – граф Яков фон Мишель выхватил шпагу, встал в красивую позу номер шестнадцать (поза «Клюв дракона»). – Защищайтесь, сударь; тяжело мне называть вас сударем, но воспитание не позволяет охулить более бранным, как помои из окна, названием.

«Имею ли я моральное право проткнуть наглеца без показательного боя? – граф Яков фон Мишель силился успокоить дыхание, но клочья лошадиной пены слетали с губ. – Лгать себе не желаю, но папенька мой без боя проткнул наглеца, когда заступился за честь будущей своей жены; на булавку неграмотных!

Но, если я сейчас убью презренного не по правилам, то означает ли, что обязан буду, как избавитель, жениться на прелестной графине Сессилии, она же и Принцесса Сессилия Гарсиа Ганди?»

— Защищаюсь! – самый пузатый захохотал (графиня Сессилия Маркес Делакруа потеряла сознание и повисла на левой руке врага), в правой руке его из ниоткуда белым серпом возник дробовик образца тринадцатого года. — Бластером тебя – жалко, а из дробовика в клочья — настоящее приключение, о нём напишут ваши литераторы в розовых панталончиках; люди, а одеваетесь, в перья птичьи. — Выстрелил, но нарочно чуть выше головы графа Якова фон Мишеля; и граф Яков фон Мишель наметанным глазом опытного фехтовальщика видел, что не желал попасть, а пугает, потешается, словно в цирке Уродов.

Но по профессиональной привычке фехтовальщика граф Яков фон Мишель присел, и вышло опять же комично, по-обезьяньи уморительно со стороны, очень унизительно, словно граф испугался смерти и ставит свою жизнь выше чести дамы.

Обезьяна хохотала вместе с обидчиками, подпрыгивала, ухала паровым молотом в типографии.

— Почему я не послушал матушку и не взял бластер Калашникова? – граф Яков фон Мишель ринулся в бой, размахивал шпагой, но ни в кого из врагов не попадал, словно они — гогочущие голографии из Эрмитажа. – Шпага для благородных, а для похитителей нежных девиц – любое оружие правомерно и морально обосновано, вплоть до базуки.

«Несчастная графиня! Она страдает, как карнавальный поэт на столбе.

Столько сил положено на укрепление морали, и теперь наглецы пытаются запятнать ухмылками и сальными словечками чистоту, равную которой даже нет в соляной блестящей пустыне.

Оружие благочестивой девушки – сплетни, наговоры, интриги и яд из перстня, – взгляд графа Якова фон Мишеля скользил по многочисленным перстням на пальцах графини. – В каждом перстне – яд, но яд – дань традициям, и на Гармонии ни одна из дам ещё не применяла… а, если применяла яд, то никто не узнает, словно рот зашили оловянными нитками.

Потешно представить, что графиня Сессилия Маркес Делакруа сейчас ядом из перстней наказала бы обидчиков, как я пытаюсь достать их жалом шпаги.

Яд нужно подсыпать в питьё, при этом заговаривать врага, интриговать, а в данном случае интрига с похитителями, с обидчиками – запятнает благородную графиню, очернит её, опустит на дно греха, где даже черти не водятся».

— Я отомщу за поруганную честь моей дамы сердца! – граф Яков фон Мишель выкрикнул в запальчивости, понял, что после этих слов придется сделать графине предложение, не сейчас, разумеется, а после всех положенных этикетом церемоний, года через три…

Щеки графини Сессилии Маркес Делакруа вспыхнули, и тут же погасли – графиня потеряла сознание; а Яков тут же недостойно для себя, отметил, что графиня должна была упасть в обморок намного раньше – когда злодей её поцеловал и привлёк.

— Прощайте, же, недостойные! – граф Яков сделал ложный выпад, целил в сердце злодея с обезьяной на веревке.

Но тут на мгновение возник перед лицом благородного графа еще один разбойник – варвар из цирка Уродов, словно белый рояль Меккер из кустов выскочил.

Варвар без замаха ткнул кулаком в лик графа, будто поставил печать под важным документом о воссоединении библиотек Западного и Северного районов.

Воскрешение мучительное, а, когда возвращается память, то – тоска лихорадочная, чем больше знаний, тем тягостнее печали для благородного кабальеро.

Удивленное лицо нарисованного грешника, есть чему удивляться – в ягодицы воткнуто перо для написания иероглифов, а по голове бьёт книгой сочинений поэта Петрарки сам верховный чёрт по имени сатана.

Нарисованный на куполе ратуши грешник – не лучшее лекарство для пробуждения, после осени забвения.

— Где я? Кто я в этом Мире?

Снарядился бы я и поехал немедленно, но ноги не ходят, а, как встану на резвы ноженьки, то письма родственникам не оставлю, на выручку графини Сессилии Маркес Делакруа брошусь, как в литературу с головой.