Я наблюдаю за тобой (СИ)

 - Что такое? – Фолки выбежал во двор через заднюю дверь и почти сразу промок до нитки.

 - Как это что? – возмущенно прокричала жена. – Ураган такой, а Келды все нет! Беги скорей и разыщи ее, или тебе дочь совсем не дорога?

 Где-то пророкотал гром, словно огромное и прожорливое чудище пробуждалось ото сна и потягивалось в предвкушении обеда. Небо опустилось настолько, что казалось, будто оно вот-вот упадет на землю, и стало темно, почти как ночью. За оградой рыбаки с перекинутыми через плечи снастями спешили по домам, что-то возбужденно друг другу крича.

 - Хорошо, бегу! – бросил Фолки сквозь шум дождя и вой ветра.

 Быстро забежав в дом, он набросил на плечи плащ с капюшоном, хоть и понимал, что пользы от него в такую погоду маловато, и выскочил на улицу через другую дверь.

 Он не беспокоился о дочери так, как Эидис: просто, не считая самого Фолки, никто в их семье не знал океан так хорошо, как знала его Келда. И ни один человек не любил его так, как она. Без исключений.

 Сегодняшний случай был далеко не первым: много раз буря заставала девушку врасплох именно там, у берега, среди холодных и скользких от ливня скал, острых, словно клыки гигантского зверя. Много раз Фолки находил ее где-нибудь на крутом утесе, когда она пела от восторга, ни капли не страшась пронизывающего до костей ветра и молний, чьи вспышки пронзали черное небо.

 Она пела… У нее был прекрасный голос.

 Она ничего не боялась.

 И даже когда гром грохотал прямо у нее над головой, она как-то странно улыбалась и говорила отцу: «Ты слышал? Это хохочет сам Тор!» [3]

 Фолки знал, куда бежать в первую очередь, чтобы отыскать свою непослушную дикарку. Это было ее любимое место – скала с плоской вершиной, на которой одиноко торчала невысокая кривая сосна. Оттуда открывался прекрасный вид на фьорд: с одной стороны – ступенчатая каменная стена, с которой ревущими каскадами спускался к заливу водопад, с другой – высокий обрывистый берег, на котором беспорядочно рассыпались темные валуны и маленькие домики – самые окраинные лачужки в их деревне. А впереди, за манящими к себе водами фьорда, во всей своей ослепительной и неукротимой красоте расстилался океан…

 Бежать было тяжело: ветер в тот вечер, казалось, совсем ополчился против людей и все норовил сбить рыбака с ног да сорвать капюшон с его головы.

 Но Фолки, как и любой другой житель северного побережья, с детства привыкший к тому, что природа порой бывает крайне немилостива, не обращал внимания на буран и вскоре добрался до места.

 Его дочь стояла, вытянувшись в струну и раскинув руки, словно крылья, как будто хотела взлететь. Платок, который девушка, по всей видимости, наскоро повязала на голову, теперь обнимал ее шею, и концы его, подхваченные ветром, колыхались за ее спиной. Она промокла насквозь, ее сотрясала крупная дрожь, но что была эта дрожь в сравнении с той картиной, которой любовалась Келда!

 Вода в заливе казалась совсем черной и слегка волновалась, словно земные плиты вдруг стали двигаться в сотни раз быстрее. Стоял бы на обрыве человек менее опытный, чем Келда Халворсен, не выдержал бы – бросился бы вниз, завороженный манящей глубиной. Но Келда смотрела не себе под ноги, взгляд ее смелых, дерзких глаз был устремлен вдаль, где бушевал разъяренный не на шутку океан. Там огромные черные великаны поднимались из воды и с бешенной скоростью шли навстречу извечным каменным стражам фьорда. А те лишь стояли и ждали, когда же морские завоеватели наткнутся на их щиты, чтобы разбиться на миллиарды осколков и вновь обрушиться в море. Все рвалось, металось, бушевало и пенилось, и все новые и новые великаны вставали с океанского дна, чтобы помериться силами со скалами, но Келда заведомо знала, что их ждет поражение… Знала – и все равно как околдованная наблюдала за этой страшной и прекрасной битвой.

 И пела. Во весь голос…

 - Келда! – прокричал Фолки, подбегая к дочери и хватая ее за руку.

 Девушка обернулась, и он услышал, что она громко смеется. Струи воды стекали по ее лицу, а она все смеялась и глотала их, и снова смеялась, а капли дождя повисали у нее на губах… Вот только не сразу Фолки понял, что это были не одни только капли дождя, что это были слезы… И тело девушки сотрясалось не столько от холода, сколько от беззвучного плача, прикрытого смехом.

 - Что с тобой, девочка моя? – снова прокричал Фолки.

 Келда все еще улыбалась.

 - Ах, папа, как красиво! Ты только посмотри, папочка, ты только посмотри!

 И, прижавшись к нему, девушка вдруг разрыдалась. Фолки в растерянности гладил ее по голове и все приговаривал:

 - Ну-ну… Тише, моя хорошая… Что это с тобой приключилось?

 Келда резко притихла. Странно, но в это же время начал понемногу утихать и шторм. И только минут через десять, когда погода почти совсем успокоилась, девушка подняла голову и негромко сказала:

 - Со мной все хорошо, папа. Просто я… Не важно. Не знаю. Не хочу ничего сочинять.

 Фолки поцеловал дочку в мокрый лоб. От густых русых волос пахло морем. Ну, прямо совсем как у рыбаков!

 - Пошли-ка домой, дикарка, уже ночь.

 Келда вытерла с лица дождь и слезы, надела платок на голову и послушно пошла за отцом, временами едва заметно вздрагивая. Они осторожно спустились с вершины, придерживая друг друга, и не спеша стали пробираться по впадинам между холодными скалами.

 Ступая по скользкой траве отяжелевшими сапогами, в которых хлюпала влага, Фолки поддался невеселым мыслям. Избежать их не получилось: словно водоворот из самой глубины прошлого нагнал его и повлек за собой в темную пучину пятнадцатилетней давности…

 Келде тогда было всего-то шесть лет, а ее старшая сестра Фрея уже превратилась в юную четырнадцатилетнюю красавицу. Тот вечер был очень похож на сегодняшний, и Фолки со своими девочками в это время гулял у залива.

 Ах, если бы время можно было отмотать назад, чтобы удержать тогда еще веселого, жизнерадостного рыбака от столь опрометчивого, столь неосторожного поступка! Но прошлое вернуть нельзя, и именно в тот проклятый вечер, когда Андор гулял где-то с друзьями, а разумная Эидис повела Хэварда к доктору Сорбо, именно в тот вечер Фолки, Келда и Фрея, пользуясь ее отсутствием, пошли к этому фьорду, именно в тот вечер разыгралась буря… И Фрея разбилась о скалы.

 На глазах у отца.

 На глазах у маленькой сестренки.

 И с тех пор дома у Халворсенов все время было как-то тихо, и горькая печаль давила, точно низкий потолок. С тех пор Фолки стал совсем другим человеком, угрюмым, мрачным, молчаливым. Он не любил разговаривать с другими рыбаками, ему было тяжело даже просто смотреть на них и видеть, как у них все хорошо в жизни складывается…

 Вот поэтому он и ушел тогда из команды, перестав выходить на совместную рыбалку. Да и вообще почти перестал общаться с прежними веселыми друзьями.

 После смерти Фреи Фолки строго запретил членам своей семьи ходить к берегу фьорда. Всем, кроме Келды. Ведь Келда видела это своими глазами, чистыми детскими глазами, и ее отцу казалось, что она имела право приходить на то место, где все случилось, и тихонько плакать.

 Келда всегда, всегда помнила тот вечер.

 Может быть, поэтому, даже когда она звонко смеялась, стоя среди неистового урагана, и говорила: «Это хохочет Тор», - в глубине ее синих глаз блестели прозрачные слезы.

 Низкий женский голос, преисполненный тоски и боли, повторял одну и ту же короткую фразу:

 Приди, сестра, приди, приди…

 И второй, очень похожий на первый, только более высокий, временами повизгивающий и жалобный, непрерывным потоком накладывался на эти слова: