Отряд

- Глянь-ко, Митрий, - Василиса с тревогой посмотрела им вслед. - Не по наши ли души?

Отрок задумчиво чмокнул губами и покачал головой:

- Вряд ли. Не успели б они так быстро. Да и в розыск нас объявить только Богородичный игумен может, он-то уж своих людей и послал бы.

Митрия внезапно вдруг затрясло - отрок только сейчас осознал, в каком незавидном положении они с сестрой очутились. Тяглые люди, бобыльщики - и вдруг подались в бега! Преступники - по закону государственному и божескому! Не боярские людишки, монастырские, да и Юрьев день давно отменен: стремясь спасти мелких землевладельцев - дворян и детей боярских, - царь Борис ввел заповедные лета, запретив крестьянам переход от одного владельца к другому. По закону Митрий и Василиска сейчас считались беглыми - со всеми вытекающими отсюда последствиями.

- А может, пойти к игуменье… даже не к ней, к архимандриту, броситься в ноги? - несмело предложил отрок.

- Ага, бросся… Сразу тебя же и в железа! Потом будут кнутом бить, ноздри вырвут и в вечное холопство. - Василиска теперь была настроена куда как решительнее братца. - Нет уж, милый. Коль решили бежать - так уж не отступимся.

- А вдруг догонят, найдут? Не сейчас - так позже. Шугозерье, чай, тоже на монастырских землях.

- Там и черные земли есть, - возразила девушка. - И беломосцы - владельцы мелкие. Ну, будем государево тягло платить не хуже, чем монастырское. Иль ты в железа хочешь? На чепь, в подземелье? Давай, пройдись по рядкам, а я здесь, у паперти, поспрошаю. Бог даст, и сыщем попутчиков.

Молча кивнув сестре, Митрий обошел Преображенскую церковь и, миновав весовую избу - важню, - направился к торговым рядам. А уж там-то чем только не торговали, хотя, казалось бы, не лучшие наступили времена в царстве-государстве российском, откровенно говоря, плохие времена - голод. В центральных уездах - да в самой Москве - говорят, людей ели. А вот здесь, на севере, благодаря давно налаженным промыслам и торговле, голод чувствовался в гораздо меньших масштабах, хотя, конечно, его нельзя было не заметить. Больше стало нищих, им, соответственно, меньше стали подавать, в лесах, ближних и дальних, промышляли ватаги лихих людишек, цены на зерно - несмотря на строгий запрет государя - взлетели до самых небес. Да и мало его было, зерна-то. У кого было - засеяли, ну а уж у кого нет, тому оставалось надеяться лишь на Бога, собственную голову и руки.

В лавках, перед рядками, торговали английским сукном - товар добрый, пошьешь рубаху или кафтан - сносу нет, да и по цене приемлемо. Рядом - ткани бархатные, аксамит, камча, камка, тут же и пуговицы на любой вкус - деревянные, оловянные, жемчужные. Чуть поодаль - пояса, наборные, златошвейные, шелковые, с кистями и гладью, за ними - кошельки-«кошки», серебришко хранить, не какие-нибудь медяхи. Из кошачьих шкур шитые, те шкуры самыми крепкими считались, потому и кошельки - «кошки». Хотя оно, конечно, народ посолиднее все ж таки кожаные предпочитал, это молодежь все больше «кошками» баловалась. Дальше, за суконным рядом, шли кузнечные: как сырье - крицы, уклад, - так и изделия: дверные и воротные петли, наконечники рогатин, ножи, замки на любой вкус. Пройдя шапочников и серебряников, Митрий поздоровался со знакомыми свечниками и остановился у северян меховщиков:

- Не с Архангельского ли городка будете?

- С Холмогор.

- А домой скоро возвернетесь?

- Как товар купят. Может, через пару недель, а может, и через месяц. А ты чего спрашиваешь-то, паря? - Купец (а скорее, приказчик, уж больно скромно одет для купца) пригладил рыжеватую бороду.

- Да вот попутчиков ищу, до Шугозерья, - честно признался отрок.

- Так подожди с месяц.

- Не, - Митрий с грустью покачал головой. - Мне поскорей надоть.

Он отошел в сторонку, поглядел на собор, перекрестился истово:

- Господи, Иисусе Христе, сыне Божий! Только бы он не умер, только бы… Сделай, чтоб остался жив, а я… я уж как-нибудь… Это ж надо - на живого человека руку поднял, пусть и на нехорошего… Грех, грех-то какой, Господи!

- Эй, паря!

Митрий вздрогнул и, обернувшись, увидел перед собой рыжебородого приказчика-холмогорца.

- Ежели тебе на Шугозерье надоть, попробуй с московскими купцами договориться, во-он их обоз, видишь? - приказчик кивнул куда-то в сторону зарядья, где виднелся с десяток покрытых рогожею возов, запряженных выносливыми мохнатыми лошадьми. - Они как раз на днях в Архангельский город поедут.

- С московскими? - Отрок закусил губу. - Угу, попробую. Благодарствую… - Отойдя, он запоздало повернулся, но рыжебородого холмогорца уже давно простыл и след.

- Значит, московские… - Приняв деловой вид, Митрий подошел к обозникам и, спросив старшего, поинтересовался насчет дороги.

Обозные московские мужики - все, как один, какие-то тощие и хмурые - недобро взглянули на подошедшего отрока и дружно покачали давно нечесанными головами.

- Не знаем мы ничего. Разрешит хозяин - тебя с собою возьмем. У него спрашивай.

- А где ж хозяин-то ваш?

- Вона, у таможни стоит, с дьяком.

- То не дьяк, монах таможний. У нас здесь нет дьяков.

- Ну, короче, там. Толстый такой, борода через все пузо.

Московский купец, в отличие от своих обозников, и впрямь оказался чрезвычайно упитанным. Окладистая, какая-то серовато-пегая борода его - бородища даже! - важно возлежала на объемистом животе. Одет торговец был словно боярин: шелковый, желтого цвета зипун, поверх - синий аксамитовый полукафтанец, поверх - бархатный зеленый кафтан, а уж поверх того - узорчато-переливчатая ферязь с разрезными, завязанным за спиной рукавами. Для полного сходства с боярином не хватало только высокой горлатной шапки, но уж тут купчина явно понимал, что переборщил бы, а потому довольствовался обычной круглой мурмолкой, отороченной по краям рыжим беличьим мехом. Зато золоченых блях - оламов - на шапке было нашито с лихвою, аж глазам больно. Купец явно о чем-то упрашивал таможенника, льстиво улыбался, чуть ли не кланялся, даже тряс тяжелой, приятно позвякивающей мошною, однако монах, похоже, оставался непреклонным. Митрий про себя усмехнулся - вот в этом-то и есть отличие таможенного монаха от обычного таможенника. На что монаху деньги и посулы?! Так что вряд ли что тут у пегобородого выйдет.

Московский гость и сам пришел к тому же выводу, поскольку, простившись с таможенником, злобно сплюнул на землю и, задумчиво наморщив широкий лоб, зашагал к своему обозу. Тут-то, по пути, его и перехватил Митрий, поклонился:

- Здрав будь, гость московский.

- О! - удивился купец. - А ты кто такой? Чего тебе от меня надо?

Он пристально осмотрел отрока с головы до ног. Собственно, нечего было особо рассматривать: узкие полотняные штаны, кожаные поршни с ремнями, серенькая сермяжная рубаха, подпоясанная простым кушачком, а поверх нее - короткая суконная куртка, какие носили жители приморских городов: лоцманы, шкиперы, матросы. Удобная вещь, собственно, Митрия в таком наряде сочли бы за своего и в Новгороде, и в Орешке, и в Копорье, и даже где-нибудь в Гамбурге или Любеке, не говоря уже о Стокгольме, - везде. Везде, но только не в Москве и вообще не в центральных областях Российского царства.

- Я Димитрий, Иванов сын, - быстро соврал отрок. - Успенский служитель - добираюсь по делам в Спасский погост. Это в Шугозерье, вам по пути.

- Кто это тебе сказал, что нам по пути? - презрительно хохотнул купец.

- Но… Но вы же едете в Архангельск?

- Кто тебе сказал, что в Архангельск?

- Да… говорят… - Митрий уже понял, что вряд ли у него здесь хоть что-нибудь получится с этим подозрительным московитом. - Я бы мог быть вам проводником… гм… на первое время.

- У нас есть проводник, - глухо бросил торговец. - И мы не едем в Архангельск. Да и вообще, а ну-ка, пошел отсюда, иначе велю прогнать тебя палками. Пошел, кому говорю!

- Да ухожу, ухожу, не больно-то и надо, - усмехнувшись с ничуть не меньшим презрением, нежели сам купец, Митрий пожал плечами и повернулся к торговцу спиной.