Из того ли то из города (СИ)

- А где это такое, море Хвалынское? - спрашивал Илюша.

- Там, далеко-далеко за лесом, за рекою, за степью, в той стороне, где солнце восходит...

Закроет Илюша глаза, и встает перед ним Степь: вот как тот луг пойменный, что за несколько верст ниже по течению. Только трава на нем не зеленая, а почему-то соломенная, и стоймя стоит, человеку в пояс. И до самого горизонта, где солнце садится, куда ни глянь. А еще ровная, будто лавка; под небом, синим-синим. Идут-едут по этому лугу-степи богатыри княжеские, сотрясается земля от их богатырской поступи, прочь летят птицы, бежит зверь испуганный. Приглядись - не зверь это; соглядатаи хазарские. Впервой им видеть силушку, ни остановить которой, ни обороть... Бегут к ханам своим с доносами: сколько ни собери войска хазарского, не совладать ему с богатырями русскими. Мира искать надобно, хоть все богатства свои неместные отдать, хоть в данники, а мир выпросить.

Не послушались ханы; собрали войско хазарское, вышли в степь, навстречу рати княжеской. Да только любой рассудит: вон, камень у берега лежит, в три обхвата. Он ведь прежде на горке дорогу проезжую перегораживал. Сколько лет мимо него ездили, а потом уговорились, взялись всем миром, подрыли, да и столкнули с места. - Нет, сам-то Илья этого не видел, это еще до его рождения случилось. Отец рассказывал. - Катился тот камень, все снося на своем пути; немного до реки не докатился. Так и лежит там с той поры. Попробуй-ка, встань кто поперек камня того катящегося!.. Хазары попробовали. Где теперь царство Хазарское? Нету, как будто и не было.

Сколько потом, после того как ушел странник, сидя позади избы на скамеечке да на небо глядючи, представлял мальчик в облаках богатырей, когда пеших, а когда верших, грозных, но справедливых, исполненных силою, но и милосердия.

Долго деревеньку никто не посещал, а потом соседи, в город ездившие, привезли вести нежданные. Не забыл князь киевский, как преградили ему дорогу вятичи, не желая ссоры с дикими. Негоже, решил он, одному племени в сторону от прочих смотреть. Одни у нас обычаи, единой земле быть должно. Кого лаской, а кого силою вразумил. Не сказать, чтобы побил, а так, потрепал. Но так, чтобы вдругорядь не возвращаться да не разобъяснять тем, кто надумал в лесах отсидеться, - нет больше вольных вятичей, теперь всем племенам хоть и в особину, а заодно жить...

Приметил Илья, в окошко глянув, вышел отец провожать странника, довел до ворот, остановились они. Разговаривают о чем-то. Отец голову опустил, а странник время от времени на избу взгляд бросает. Постояли, поговорили. Развел руками странник, вышел за ворота, повернулся к Ивану, поклонился в пояс, и пошел себе далее, лучшую долю искать. Горько стало мальчику, ох, и горько...

А раз как-то, едва год начался, снег еще не везде сошел, едва-едва первая зелень показалась на обширных проталинах, голос зычный на дворе раздался: "Отворяй, хозяин!", и удар в дверь, да такой, что чуть с петель не слетела, даром что не заперта была. Иван и Ефросинья о ту пору дома были. Вздохнули, переглянулись. Ефросинья из горницы прочь вышла, Иван у стола встал. В проем вошел, - у Ильи аж дыхание перехватило, - богатырь, как в сказках деды описывали: статный, в плечах широкий, усы и борода густые, нос картошкой, глаза суровые, в кольчуге и при мече, щит за спиной. Не спросясь, отодвинул Ивана в сторону, сел на лавку, на Илью глянул. Тут второй в избу прошмыгнул, ровно лиса. Невысокий, шапка неразбери поймешь, с головы свесилась, не понятно, как и держится, кафтан потрепанный, сам худосочный, сумка на боку. И что еще Илье запомнилось, - все остальное как-то поблекло, - нос длинный, острый, что твоя стрела.

- Стало быть, сын у тебя в возраст вошел, а потому двойная подать с тебя причитается. Надел твой того же размера остался, а вот рук рабочих прибавилось, - сорокой прострекотал остроносый и на Ивана уставился. Хищником смотрит.

Помолчал хозяин, потом вздохнул тяжело и ответствовал, с горечью в голосе.

- Верно ты сказал, вошел сынок в возраст. Да только вот рук рабочих не прибавилось, беда с ним приключилась, обезножел он. Ходить не может, куда там с сохой управляться.

- Обезножел он, или нет, до нас это не касается. Сегодня он, может, и не ходит, а что завтра будет, про то никому не ведомо. Позови знахаря, заплати - не поскупись, и вся недолга.

- Не первый день бедствуем. Не помогли ни знахари, ни знахарки. Одна только и осталась надежда, что на чудо.

- А хоть бы и так. Чудо - так чудо. Только зю до твоих забот дела нет, у него своих хватает. Пользуешься землей, что дружина посадская от ворогов оберегает, плати, сколько сказано. Хочешь, мехом плати, а не то - деньгами... Добром не заплатишь...

Посуровел Иван, нахмурился. Туча тучей стоит, кулаки сжал. Что-то сейчас будет!..

- Что, селянин, на кулачки переведаться хочешь? - раздался голос богатыря. Не насмешливый, будничный, даже вроде как усталый. - Ну так пойдем на двор, потешимся. В избе, оно не сподручно как-то...

Не обидела Ивана природа силушкою, ну да и в дружину посадскую не с дороги берут. Молодцы там - что твои быки, к потехам ратным привычные, не токмо что себя в обиду не дадут, сами кого хочешь обидят. Их голым кулаком и видом суровым не испугать, - не то видели...

Опустил голову Иван.

- Не охотник я, нет у меня мехов.

Вышел из горницы, вернулся с тряпицей сложенной. Развернул, достал два кружка блестящих, на стол положил.

- Вот и славно! - поднялся богатырь. - Забирай, дальше пошли!

И легонько так остроносого подтолкнул. Только это кому легонько, а кому... Тот едва в дверь не втемяшился, однако ж кружки со стола ухватил. Цепко так, ровно филин зайца, ухватил. Дверь распахнул, и в сени. А богатырь будто замешкался у порога. Глянул на Ивана, на Илюшку, что на печи замер, и вышел, ничего не сказав.

Погодя немного, подхватил Иван сына на руки, вынес на крыльцо, усадил. Сам рядом сел. Ворота полураскрыты, видно, что в деревушке делается. Ничего. Словно вымерла. Взрослые не ходят, мальцы не бегают. И тихо, ни собак, ни даже кур не слышно. Скрипнула позади дверь. Тихо спустилась Ефросинья, рядышком присела. Удивительно даже: крылечко ни весть какое, двоим с трудом разминуться, а тут трое сидят - и ничего, не теснотно.

- Тять, а это богатырь княжий был? - осмелился спросить Илюша.

- Княжий да не княжий, - ответил Иван. - Город наш нынче князю подать платит, а мы, как и прежде городу. А городом нашим люди богатые правят. Как и что делать, промеж себя решают, как у нас, на сходе. Посадника выбирают, чтобы каждый день сходы не чинить...

Сколько так просидели, не ведомо. Только послышались смех, говор, конский топот. Не торопясь, проехали по улице мимо ворот вершники: двое остроносых, - это Илюша их так назвал, хотя второй вовсе таким и не был, - да пятеро богатырей-дружинников. Собрали, что положено было, назад подались.

А деревушка так до вечера и оставалась, будто вымершей...

Разные люди в избу хаживали...

Сколько лет минуло с той поры, как оступился Илюша у крыльца, когда лучиком робким среди грозных грозовых туч глянула надежда. Рассказал Ивану странник, а тот, как мог - Ефросинье передал, - да только и отрок слышал. Впрочем, какой же он о ту пору отрок был? Мужать начал, в силу входить, кабы не недуг - всем бы взял. Ну да не о том речь. Говаривал странник Ивану, что ходят по свету белому люди; точнее сказать - по обличью-то люди, а по словам да делам... Многое знают, многое умеют. Им, поговаривают, книга особая дадена, голубиной именуемая. В сорок сажен длиной, в двадцать шириною. Страницы у нее не пергаминные, а тонкого серебра; буквы-то в ней не чернилами писаны, а чистым золотом. Кому на роду написано, - только тот прочесть и может. Потому - в книге той все тайны прописаны, и земные, и небесные. Кто прочел ее - ввек не забудет, силу обретет такую, что и представить невозможно. Не ту силу, чтоб обороть кого, а иную, сокровенную. - Уж не о волхвах ли говоришь, что по темным лесам да пещерам живут, от людей хоронятся? - Нет, не о них. Волхвы - те на одном месте обретаются, свои у них книги, свои порядки. Эти же что ни день, на новое место переходят, потому и прозвание им - калики перехожие. - Как же их узнать-то? - А просто. Лапотки-то у них из семи шелков, в носке камешек самоцветный; сносу им нет. В руках - посох из рыбьего зуба, в девяносто пудов. Ну, а в остальном - кто как, вот, скажем, как мы с тобой. - И что же они, все могут? - Сказано же тебе, книга у них такая, что все про все прописано. От любой хворости избавляют. - Ты сам-то видал? - Сам не видал, а люди сказывали. - Ну, иной сбрехнет, не дорого возьмет... Да и где их искать-то, калик твоих? - Про то не ведаю. Может, и искать их не надо... Коли они таковы, как про них сказывают, может, они сами придут, когда время настанет...